— Этот. Мерзкий. Жирный. Урод. Свинья. Ненавижу. Его.
Колин растерялся.
— Я вообще не понял, что случилось-то?
Аннемари рывком обернулась к нам:
— Он считает, что это Джулия взяла его копилку. Потому что Джулия черная.
— Да ну? — сказал Колин. — Он рехнулся.
Аннемари посмотрела мне в глаза:
— Значит, вот как ты ее называешь? Швейцарская мисс?
— Да нет же! Я это всего один раз сказала, но я не имела в виду… я совсем не потому! Я потому, что она вечно говорит про Швейцарию, про шоколад, про эти свои часы…
— Серьезно? — удивился Колин. — Никогда не слышал, чтобы она говорила про Швейцарию.
— Если кому-то и нужны деньги, — холодно сказала мне Аннемари, — то тебе, а не Джулии!
— Ты в своем уме? Я не брала эти чертовы деньги!
— Ладно, забудь. Мне нужно побыть одной. — И она зашагала в сторону школы.
Колин поглядел ей вслед, приподняв брови, потом повернулся ко мне и показал скрученный в трубочку доллар:
— Как насчет пиццы?
И мы пошли в пиццерию. Но только нам там было совсем невесело. И на обратном пути в школу я подумала, что, может, вовсе и не нравлюсь Колину. Может, ему просто нравится пицца.
— Скажи мне одну вещь, — попросила я, перед тем как мы вошли в класс. — Помнишь, когда не хватило двух булочек… Это ты их взял?
— Ну да, — он неуверенно улыбнулся. — Я подумал, что это будет… Эй, погоди! Но копилку я не трогал! — Он посмотрел на меня из-под челки этим своим жалобно-щенячьим взглядом.
— Знаю, — быстро сказала я. — Я знаю, что ты не стал бы.
— Булочки — это было просто для смеха, — объяснил он. — А копилка — это уже, знаешь, воровство.
— Да.
В тот день мне так больше и не удалось поговорить с Аннемари. После самостоятельного чтения она пошла на рисование и музыку, а я — на физику и физкультуру. А потом к нам в класс пришли первоклашки и исполнили песню про Рудольфа, оленя с ярко-красным носом из упряжки Санты.
А потом начались рождественские каникулы.
Три дня подряд небо напоминало нестираную белую простыню. Я думала позвонить Аннемари, но не позвонила. Думала позвонить Колину, но не позвонила. Насчет Сэла я оказалась права — он каждый день играл в баскетбол, и иногда за окном слышались голоса других мальчишек, тоже из нашей школы. На третий день я очень тихо приоткрыла окно гостиной и немного понаблюдала, как они носятся туда-сюда по аллее в своих вязаных шапках и изо рта у них вырываются облачка пара.
Потом я села на тахту, закрыла глаза и представила себе Землю миллионы лет назад, как она летит в космосе среди каких-то безумных облаков газа, а на ней извергаются вулканы, континенты сталкиваются друг с другом, разъезжаются в разные стороны и все такое. И вот зарождается жизнь. Она начинается в воде, там появляются крошечные, микроскопические существа, потом некоторые из них увеличиваются, и в один прекрасный день что-то живое выкарабкивается из воды на сушу. Появляются всякие животные. Потом люди. Они все похожи друг на друга. Слегка различаются цветом кожи и чертами лица, но в общем и целом все одинаковы. Они строят себе жилища, добывают пропитание, пробуют делать что-то новое. Потом начинают говорить, потом писать.
Дальше — ускоренная перемотка вперед. Земля по-прежнему вращается вокруг Солнца. Человечество заселило всю планету, носится по ней на машинах, летает на самолетах. И в один прекрасный день один человек говорит другому человеку, что не хочет больше ходить в школу и из школы вместе.
— И что, неужели это важно? — спросила я себя.
Оказалось, важно.
Я попробовала еще раз. Представила себе Землю, голубую и зеленую, парящую в космосе со всей живностью, с лесами, пустынями, городами. Поместила в фокус Северную Америку, потом Соединенные Штаты, потом Восточное побережье, потом город Нью-Йорк. Вот наша школа, вот к ней со всех сторон спешат ученики. У одной девочки зеленые замшевые ботиночки. У другой кредит в магазине Голда. У третьей ключ на шее.
— И что, неужели это важно? — спросила я себя.
Оказалось, важно.
Я встала, включила телевизор и решила для разнообразия ни о чем не думать.
Накануне Рождества у мамы был выходной. Мы купили елку, украсили ее гирляндами из попкорна, и к нам пришли гости с маминой и Ричардовой работы. Ричард сделал коктейль из молока, яиц и вина по старинному немецкому бабушкиному рецепту, потом они все распевали песни, а я в своей комнате заворачивала подарки. Я купила маме сережки, лак для ногтей — пурпурный с блестками — и полосатые колготки, хотя считала, да и сейчас считаю, что полосатые колготки выглядят по-дурацки. Ричарду я купила в магазине Голда такую особую ручку, которой пишешь, а потом можно стереть, что написал.
Рождественским утром все было как всегда: мама сварила кофе, и мы стали рассматривать подарки. Мои оказались очень даже ничего: бисерный браслет, переносной радиоприемник, тетрадь для записей с красивыми облачками на обложке, свитер и жестяная коробка с моим любимым хрустящим имбирным печеньем из той кондитерской, что рядом с юридической конторой.
Мы уже собрались перейти к блинам, как вдруг Ричард вручил мне еще один подарок — твердый прямоугольный пакет, в котором на ощупь угадывалась книга.
— Дай-ка угадаю. Неужели книга? — Лишь бы не с бойкой девицей на обложке, подумала я.
— Очень смешно. Лучше открой.
Это действительно была книга. Больше того, это была моя книга. Только в твердом переплете и с другим рисунком на обложке. Я вслух прочла название: «Морщинка времени». И улыбнулась Ричарду.
— Первое издание, — сказал он.
— Ричард! — встрепенулась мама. — Ты с ума сошел, что ли?
Из этого я заключила, что первые издания стоят дорого.
— Открой, — сказал Ричард. — Я попросил у автора автограф. Для тебя.
Я открыла. Красивые крупные буквы. Совсем не похоже на твой почерк.
Миранда,
удачного времора!
Мадлен Л’Энгл
«Рождество: удачного времора». Твое второе доказательство.
И вот тут я поняла, что это не игра. Держа в руках книгу, я наконец поверила: тот, кто пишет мне записки, действительно узнаёт о событиях раньше, чем они происходят. Неизвестно как, но узнаёт.
Когда Ричард и мама начали печь блины, я побежала в свою комнату и вытащила из коробки, спрятанной под кроватью, все твои записки.
Я должен спасти жизнь твоего друга и свою собственную.
Кто же ты все-таки? И где ты? Я уже верила, что кому-то, кто мне дорог, грозит опасность, но все равно не догадывалась, кто бы это мог быть и как ему помочь.
Я перечитала вторую записку:
P. S. Знаю, что мою первую записку видела не только ты. Пожалуйста, остальные никому не показывай. Очень тебя прошу. Это нужно не мне.
Вот это и было хуже всего: я была совсем одна.
В первый день нового года солнце пекло как ненормальное. Стук баскетбольного мяча раздавался уже с девяти утра. Я украдкой выглянула в окно. Сэл носился по аллее в одной футболке и тренировочных штанах. На нем были часы, которые Луиза подарила ему на Рождество; накануне праздника она забегала к нам показать их. Часы были немножко старомодные — с римскими цифрами, на кожаном ремешке, — и я сомневалась, что они понравятся Сэлу. Но, видимо, понравились.
Мама еще спала. Я написала ей записку: «Скоро вернусь. Принесу тебе бублик».
Человека, который смеется, на углу не оказалось, — может, устроил себе выходной в честь праздника. У Белл было закрыто. Кругом было спокойно, печально и пустынно.
Ноги привели меня к школе, запертой, конечно. Но ворота были открыты, я вошла и несколько минут посидела на лазалках, чтобы как следует прочувствовать, каково это — быть в школьном дворе совсем одной. Наверное, я нарочно старалась делать что-то странное, чтобы встряхнуться и набраться храбрости. И позвонить Аннемари.
Десять дней прошло в полном молчании, и теперь мозг непрерывно мучил меня вопросом: «Аннемари вообще тебе еще друг?» На остановке был телефон-автомат. А у меня в кармане нашлась монетка.
Набирая номер, я краем глаза заметила, что на другой стороне улицы какой-то человек склонился над урной. Когда он выпрямился, я его узнала: это был человек, который смеется. Он что-то высматривал в мусоре. Я быстро повернулась к нему спиной на случай, если он меня узнает и вздумает подойти.
От холодной трубки ухо сразу окоченело. Только когда начались гудки, до меня дошло, что если моя мама спит, то и родители Аннемари, наверное, еще не проснулись.
— Алло! — ответил папа Аннемари. Голос его звучал так, будто он несколько часов просидел у телефона и все ждал, ждал, ждал, пока хоть кто-нибудь позвонит.
