Сегодня полковник спросил:
— Кого же хочешь, капитан, сына или дочку?
В ответ только рукой махнул:
— Все равно! Лишь бы благополучно!
Было еще когда-то: легкий осенний лист долго лежал между страницами записной книжки. Красный сквозной лист рябины. Надя дала на память, уезжая в эвакуацию в сорок первом году… Берег тот листок… Лежал в кармане гимнастерки. Светланка, не было тебя со мной в боях. Была Надя. И еще долго потом, столько лет потом…
Любовь?.. Нет, любви уже не было. Любить так долго без взаимности — какие-то особенные свойства характера для этого нужны.
Вот Алексей мог… Очкарик добродетельный. Любил Надю молчком… Что-то в нем всегда было эдакое толстовское, вегетарианское…
Все равно Надя была в мыслях, как заноза какая-то! А теперь — чудно! — даже забыл вспоминать о ней.
А Светланка казалась девочкой… младшая сестренка, девочка-друг.
Потом неожиданно все повернулось. Бывает любовь с первого взгляда — и это кажется странным. Может быть, еще таинственнее и необъяснимее любовь с сотого и тысячного взгляда, когда этот сотый и тысячный взгляд очень знакомого человека вдруг становится первым взглядом любви.
Как она сахар колола меленько-меленько, когда читал Надино письмо… Сам-то забыл вспоминать, а она небось вспоминает часто и думает: а вдруг еще люблю Надю? А вдруг сравниваю?
Светланка! Если бы только счастливо кончилось! Я тебе никогда никаких огорчений!..
Почему не могут мысли проходить через стены?.. Даже без мыслей, мысли все-таки — это слова. Почему нельзя дать почувствовать близкому человеку: тут я, рядом с тобой, вот я трогаю рукой стену…
Константин бросил в урну окурок. Пойти посмотреть, может, что-нибудь случилось за эти четверть часа…
Нет!.. На белом кружке все так же одиноко: «Лебедева С. А.» — и никого больше.
Утром в воскресенье Константин проснулся, когда в квадрате окна засерело бледное небо, — занавеска накануне так и осталась незадернутой. В воздухе совсем уже по-осеннему сеется мелкая дождевая пыль. Все влажное: крыши домов, заборы, потемневший асфальт. Цветы на клумбах какие-то растрепанные, поникшие. Улицы совсем еще пустые. В автобусе, нахохлившись, сидит одинокая кондукторша.
Вот и дверь, через которую пришли тогда со Светланкой. Кажется, годы протянулись с тех пор, а не дни. Кажется, всегда так было: мучается она, бедненькая, а помочь ей нечем.
Ведь такой даже пустяк — передать ей ничего нельзя: одни записочки — ни цветов, ни конфет…
Немного подальше — другая дверь. Как возьмешься за ручку — сердце будто выскочить хочет. Торопишься войти и в то же время замедляешь шаги. Другие просто звонят по телефону, и все. Нет, уж лучше приехать. Позвонил один раз, и вдруг бестолковый голос говорит: «Лебедева? Нет, кажется, у нас такой…»
Шагая через три ступеньки, Константин подошел к доске, на которой номера палат и фамилии — каждая в своем кружке.
И вдруг… даже в глазах все запрыгало: нет Светланки на привычном месте!
Торопливо забегал взглядом по всей доске, по всем кружкам… Нет Светланки!
Да вот же она куда забралась, совсем в уголок, в десятую палату, милая, родная, хорошая! И мальчик у нее в том же кружке, мелким почерком так и написано: «Мальчик, 3550 гр., 51 см.» За решеткой все это дело, а то так бы и расцеловал!
А может, перепутали они что-нибудь?.. Нет. «Лебедева С. А.» Может, однофамилица? Да с какой же стати? Не было ни одной Лебедевой, кроме нее, ни вчера, ни третьего дня. А если ночью привезли?
Девушки нет в справочной будке — и куда пропадает, будь она неладна! Константин постучал в дверь, куда посторонним вход воспрещается. Выглянула нянечка, совсем незнакомая, из другого отделения.
— Погодите немножко, товарищ капитан, сейчас придет сестра, все вам расскажет. — И закрыла дверь.
«Посторонним вход…» Эх, бывают же черствые люди!
Константин еще раз проверил, не изменилось ли что-нибудь на кружке в десятой палате. «3550 гр., 51 см.».
Он сел на скамью у окна. Чудесный осенний день… дождик сеется… удивительно хорошо! Вес вроде неплохой, кажется, даже немножко больше среднего. А 51 сантиметр… Кажется, в книжке «Мать и дитя» средняя длина для мальчиков…
— Что же это вы, товарищ Лебедев, ко мне на радостях и подойти не хотите?
Ждал, ждал — и проглядел, как девушка в будку вошла!
Константин вскочил, наклонился к окошечку:
— Ну, как ее здоровье? Как она?..
— Хорошо. Сейчас спит. Только что я говорила с врачом.
— Вот спасибо-то вам! А ребенок?
— Вы же видели: три кило пятьсот пятьдесят граммов, пятьдесят один сантиметр.
— Нет, я хотел спросить: ничего он, здоровенький?
— Все нормально. Подробно про ребенка расскажет вам детский врач. Зайдите часов в одиннадцать.
Еще кто-то подошел к будке и ждет. Но невозможно оторваться так быстро, закончить разговор.
— Передачу теперь можно?
Хмурый гражданин стоит сзади и нетерпеливо покашливает. Ладно уж, спрашивай, отойду на два шага, шут с тобой! Тоже небось волнуется… Никого у него еще нет, у бедняги, ни сына, ни дочери!.. Ну-ка, еще спросить:
— Девушка, дорогая, а скажите: что можно передать? Цветы, фрукты — можно? Что-нибудь сладкое?
Какое счастье, что можно наконец… Девушка из будки вдруг позвала вдогонку:
— Товарищ капитан!
Обернулся к ней.
— Товарищ капитан, цветов только маленький букетик можно.
— Знаю, знаю! И чтоб без запаха!
Бесчувственные люди! Маленький букетик!
В кармане — банка с персиковым компотом. Яблоки — в пакете. И небольшой букет — астры.
Очень неудобно так по телефону разговаривать, но передача только с одиннадцати часов, так что время есть, а молчать больше уж невозможно.
— Боброва, пожалуйста, попросите.
Долгая пауза. Наконец непроспавшийся голос:
— Я у телефона.
— Сашка, ты? Сашка, у меня сын родился, представляешь себе… Это я, я, Константин!
Ох и бестолковый же парень! Ага! Понял наконец, поздравляет! Ну то-то!
— Как Тоня себя чувствует?.. Привет ей.
Кому бы еще позвонить? У кого есть телефон?.. Может быть, на службу? Кто сегодня дежурит?.. Кажется, Мережков.
— Майора Мережкова, пожалуйста… Слушай, Василий, это Лебедев говорит. Да ничего не случилось… То есть именно случилось: сын у меня родился! Вот только что! В пять часов утра… Здорова… Да, спасибо.
Отошел от автомата, встретил вдруг Валю, физкультурницу, из Светланкиной школы. Идет себе по другой стороне улицы, сумочкой помахивает и ничего-то еще не знает!
— Валя! Валя!
Вот кто обрадовался от всей души — женщины как-то сердечнее относятся к таким вещам.
Эх, мало знакомых в городе, вот в чем беда!
Что-то нужно было сделать сегодня утром… Да! Уезжает начальство в командировку, велело позвонить около десяти…
И вдруг ляпнул по инерции почти с первого же слова:
— Товарищ генерал, а у меня сын родился! Сегодня! Только что!
Тот удивленно пробасил:
— А!.. Это дело! Поздравляю!
Кажется, как и всем остальным, вес сообщил, а может быть, даже и длину… Глупо ужасно!
Полетели записки через окошечко передач, туда и обратно.
«Светик ты мой, хорошая, дорогая, умница ненаглядная! Одеяло я сегодня купил, голубое, и коляску типа «Победа», обтекаемой формы. А кроваток сейчас нет, говорят, будут во вторник…»
«…Костя, он милый ужасно, совсем не такой сморщенный, как другие дети, только я никак не могу вглядеться хорошенько, потому что лежу на спине и разглядывать приходится, скосив глаза.
Костя, ведь он не дышал и не кричал почти две минуты. Это было ужасно, ему делали искусственное дыхание, даже шлепали его — просто сердце разрывалось. Давай назовем его Димкой, как мы думали, — ему подходит».
Подходит-то подходит, милое такое, уютное имя, но как следует разглядеть сынишку все-таки не удается. И вот что страшно: не перепутали бы. Говорят, номерки у них к ручонкам подвешены, но ведь можно перепутать и номерки. Соседка по кровати — она уже встает — утешает:
— Да что вы беспокоитесь! Таких глазищ во веем роддоме нет, весь в мамку, одно лицо.
Это, кажется, хорошо, если сын похож на мать. Сестра говорит: счастливый будет. Не был бы только маленького роста, потому что для мужчины…
Пока у мужчины видны только одни глазищи, почти всегда закрытые, да розовый носик, немного торчком.
Характером Димка скромный, застенчивый, с ленцой. Ему уже третий день пошел, а ничего еще не ел и не просит. Не умеет еще есть, подумать только! Няни говорят: плохой сосун.
Другие малыши, как их принесут в палату, кричат, надрываются — и вдруг, сразу умолкнув, начинают звучно сосать. А Димка, как с ним ни бьешься, не берет грудь, да и только!
— Нянечка, вы оставьте его еще немного у меня, я еще поучу.
