— Вот уж это напрасно, Федор Захарович! — смущенно отозвалась мама. — Себе бы лучше что-нибудь купили.
— Не обижай, Вера. — Он нахмурился. — Вспомнил я, как Михаил твой переживал, когда ты одна с грудным Олегом в белогвардейском Ростове оставалась. Зима, говорит, придет, а у нее ни одной теплой вещи… Больше года по фронтам пуховую шаль для тебя возил. Так она где-то в обозе и пропала… Пусть платок этот будто бы от него, от Миши, будет… Купил по случаю. В Рязани мы застряли надолго. Пути замело. А бабы к поезду вещи всякие вынесли. Сколько, спрашиваю. Нет, говорит, денег не надо, ты хлебом заплати… Была у меня буханка с кусочком. Отдал. Так она еще и благодарила…
В комнате стало тихо. Даже Мишка на минуту забыл о своих коньках. Уставился на гостя темными жалостливыми глазами.
— Да-а, нелегко пока живется людям, — прервал молчание Федор Захарович. — Ну а это, Олег, тебе. Пополнение боеприпасов. Триста штук патронов с облегченным зарядом…
Олег отвел глаза. Федор Захарович глянул на коврик над кроватью, где на больших гвоздях уже ничто не висело.
— А где же винтовка? Где все твое оружие?
— Попрощался я с оружием, — глухо сказал Олег. — Так пришлось… Да я и не жалею, — и твердо глянул дяде Феде в глаза.
— Да-а, лихо же вам пришлось. Лихо… Ну а ты-то, Вера, почему ничего не написала?.. Ведь я в Москве полгода учился на всем готовом. Кормили, поили, еще и в театр водили бесплатно. На что мне деньги?!
— Ладно. В другой раз обязательно попрошу, — улыбнулась мама. — Серьезные разговоры в сторону. Будем чай пить.
— Ты попросишь, как же, — в голосе дяди Феди послышалась обида. — Ну, ладно. А к чаю вот что. — И достал коническую голову сахару в синей обертке и золотистый пахучий лимон…
Дядя Федя рассказывал о Москве, о Мавзолее Ленина и музее Революции, где он был несколько раз, о своей учебе, о последних событиях в стране и за рубежом.
Олег слушал его и одновременно работал — врезал в каблуки Мишкиных новеньких ботинок пластинки для коньков, потому что братишка хотел завтра утром удивить дружков обновками.
Дядю Федю домой не отпустили. Мишка с Олегом уложили его в середину. Счастливый Мишка так и заснул с ключом от коньков в руке. А Олег долго еще выспрашивал гостя о столице…
* * *
— Ну и здоров ты спать! — услышал Олег и открыл глаза.
Около кровати стоял дядя Федя и делал гимнастику. Олег вскочил и стал делать зарядку вместе с ним. Потом они умылись ледяной водой в коридоре. А когда оделись, дядя Федя сказал:
— Пока мать в магазине, а Мишка коньками хвастает, нам самое время поговорить по-мужски. Так что там случилось? За что ты в милицию попал? И вообще, расскажи, как вы тут жили это время. Только без обиняков, все, как есть.
Олег честно рассказал обо всем, начиная от утери денег и карточек до истории с макухой.
— Понятно. — Дядя Федя внимательно посмотрел на него.
— Что вы на меня так смотрите? — смутился Олег.
— Да вот хочу понять, что ты за человек. Мешанина у тебя в голове. Грешное с праведным перепуталось. А лет-то тебе… четырнадцать. Пора уже твердо знать: кто ты? За кого? И против кого? Пора определить свой путь в жизни.
— Я и так определил давно. Буду рабочим. А за кого я… Ясное дело, за Советскую власть!
— Верно. Но нельзя быть одновременно и Фомой и Еремой.
— Как это? — не понял Олег.
— А так вот. Нельзя, чтобы человек был одновременно и за Советскую власть и против нее.
— Кто против?! Я? — вскочил Олег.
— А ты сядь и послушай. — Федор Захарович дождался, пока Олег, красный от возмущения, опустился на стул, готовый, однако, в любую секунду вскочить, защищаться, и продолжил: — Ты мне как сын. И перед отцом твоим, а моим дорогим товарищем и братом, я в ответе за то, каким ты станешь, по какой дорожке пойдешь… Не раз о том гутарили, когда ты еще в люльке агукал, а мы с ним по фронтам мотались. Хотел он, чтобы ты коммунаром стал.
— Так я буду! Через год в комсомол подам. А когда восемнадцать исполнится — в партию. Как отец.
— Ты решил? А подумал — примут ли в комсомол, а тем более в партию? Там нужны бойцы!.. Отца-то в партию приняли, когда он доказал, что достоин…
— И я докажу!
— Вот об этом, браток, и разговор. Доказывают делами, а не словами. А дела-то каковы?.. Нет, я не говорю, что у тебя кругом плохо. Парень ты вроде, смелый, боевой. Стреляешь метко. О матери с братом заботился, ничего своего не пожалел… А о тех, кто уголь, да макуху воруют, говоришь так, будто они герои. Да и сам тоже…
— Но жрать-то им хочется!.. А если ни отца, ни матери?!
— Ну, а вот этот… Феодал твой? Ведь и отец с матерью есть. А ворует. Почему?
Олег замялся. В самом деле, почему Феодал и за «граками», и за макухой первый? Ведь Сенька видел, что его отец целый мешок муки привез. Что он, голодней всех?..
— Вот. И сказать-то нечего. Не только голод виноват… Дело прежде всего в человеке. Каков он… А государство, Олег, и так отдает вам все, что имеет. Мало, конечно, но больше у него сейчас нет…
— Мама идет, — с тревогой и с облегчением сказал Олег, увидев ее во дворе через окно.
* * *
После ухода дяди Феди Олег весь день был сам не свой. Нигде не находил себе места.
Прибежал Явор — звал играть в снежки. Олег отказался. Не до снежков ему. Потом пришел заниматься Абдул. Просидел с полчаса за столом и вдруг собрал книжки.
— Ты куда? — остановил его Олег.
— Домой пойду. Там закончу.
— Почему? Сейчас вместе решим. Прочти условие задачи.
— Вместе не решим, — сказал Абдул, — твоя голова совсем другой сторона смотрит. Условие тебе пять раз читал. Горло болит. Сам понял. Ты не понял. Заболел ты, однако. Доктора звать надо. — И ушел.
Нет. Доктора звать не надо. Олег сам должен понять и решить, как жить дальше. И он думал. И чем больше думал, тем больше убеждался, что дядя Федя кругом прав…
* * *
Первое, за что решил взяться Олег, — это выполнить давнее поручение вожатого Васи Яшнова. И хотя за окном уже сгущались сумерки, оделся и побежал к Сеньке Явору.
— Ты что ж это, друг ситцевый, про ликбез забыл?
Сенька захлопал белесыми ресницами, но тотчас нашелся:
— А ты? Мы же вместе к тете Наталье ходили!
— А я что? Я тоже, дурак, забыл. Пойдем сейчас. Они поздно спать ложатся.
Захватив букварь и тетрадки, которые хранились у Явора, они пошли по Лермонтовской к Нахичеванскому, где недалеко от школы жили Орловы…
Собственно, обучать грамоте тетю Наташу Орлову, модистку из артели швейников, Вася поручил Олегу. А Сенька, который очень хотел иметь общественную нагрузку, упросил вожатого назначить его к Олегу помощником.
Когда Олег с Сенькой пришли в первый раз, мать тети Наташи, маленькая бойкая старушка Фекла Григорьевна, уперла руки в бока и потребовала:
— Кладите второй прибор, учителя! Раз Советска власть всему работному люду путь к свету открыла, не хочет бабка Фекла помирать неграмотная!.. Не сумлевайтесь, детки. В девках я ух какая была способная! Может, я еще самую главную книгу товарища Ленина прочитаю и всех, кто лжу творит, на чистую воду выведу!..
Переглянулись мальчишки, положили на стол перед бабкой Феклой вторую тетрадку, и стали обучать вместе с дочерью.
Бабка Фекла оказалась смышленой, напористой. Но все буквы, хоть сто раз поправляй, называла по-своему: «А» — раскоряка, «В» — крендель, «Ф» — Фекла, «К» — колун, «Ш» — грабли, «Н» — Наташкина буква… А «Ь» и «Ъ» бабка Фекла совсем не признавала:
— А, милай! Где мягко, где твёрдо, грамотеи и без меня разберуцца! Скажем, к примеру, «голубчик» или «умница» — все одно мягко выходит. А скажи «дурак» аль «лиходей» — так ты к ним хоть тыщу мягких знаков накарябай, все одно — твердо!..
Фекла Григорьевна особенно привязалась к Сеньке. Каждый раз старалась одарить его чем-нибудь вкусненьким: то пряником, то ириской, купленной на базаре. А после занятий обязательно погладит по выгоревшим белым, как солома, вихрам:
— Ах ты, мой хохленочек дорогой!..
— А вы кто? — спрашивал Сенька.
— Я-то? Кацапка московска. Куды денешься!..
А тетя Наташа благоволила к Олегу. Правда, тут был свой секрет. Через несколько занятий эта тридцатилетняя женщина, покраснев, как девчонка, спросила:
— Олежек, а ты можешь… написать мне письмо?
— Конечно, тетя Наташа. Говорите, что писать.
Олег написал письмо наполовину и вдруг заявил:
— Дальше писать не буду.
— Почему? — удивилась тетя Наташа.
— Потому, — насупившись, ответил Олег. — Вы этому Степе из Серпухова про любовь пишете. А сами рассказывали мне, как он вас с бабушкой Феклой в голодный год бросил…
— Ах, детка, что ты знаешь про любовь?! — смутившись, ответила тетя Наташа и заплакала.
В коридоре Олега догнала бабка Фекла:
— Сынок, уважь! Не обижай Наталью. Напиши ты этому прохвосту Степке. Совсем девка измаялась. Ночей не спит… Любовь зла — полюбишь и козла! Куды денешься?!
