Я не хочу ничего вспоминать, я хочу позабыть, как мы плыли, подняв как можно выше хвосты — они у нас очень красивые и пушистые, но если хвост намокнет, он делается таким тяжёлым, что уже не удержишься на поверхности воды. Страшно было смотреть, как у одной, другой, третьей из плывущих белок мало-помалу хвостики опускались всё ниже, — это значило, у них кончаются силы… Потом хвост опускался на воду, и это был уже конец: бедняги ещё плыли, но всё медленнее, тяжелее и вдруг разом исчезали под водой. Одна, другая… а деревья на том берегу были ещё так далеко…
И тут мы во второй раз в жизни увидели людей!
Мы слышали шум, что-то стучало и как будто трясло воду. Запахло дымом. Потом показалась большая высокая человеческая хижина, она плыла прямо посередине реки, стучала и дымила, а за ней плыла низкая, другая, без дыма.
Люди нас заметили: они махали друг другу руками, галдели и перебегали с места на место, глядя, как мы плывём.
Мы чувствовали, что погибаем, лапки у нас уже еле шевелились и глубина реки тянула нас вниз, в холодную мокрую темноту, где, наверное, не было вовсе дна. А перед нами были люди, мы слышали их голоса, мы знали, что они сейчас набросятся на нас со своими палками, но в воде было ещё страшнее, и вот мы стали кое-как выкарабкиваться на большую низкую хижину — это было громадное человеческое гнездо (плавучее), посредине которого была насыпана большая гора песка.
Целой толпой белки, тяжело дыша, выползали перед нами и после нас, промокшие, обессиленные, с отяжелевшей шерстью, медленно взбирались на гору сухого песка и там ложились, садились, падали и оставались неподвижными.
Мы знали, что сейчас придут люди с палками, они уже приближались и галдели ужасными голосами: «Га!.. га!.. га!..»
Мы не двигались, мы ждали, дышали и смотрели, как они к нам идут.
Первым подбежал к нам человек с большим лицом, совсем лысым, без всякой шерсти. Он нагнулся, и схватил за хвост бабушку и мою сестрёнку, и высоко поднял их в воздух, и стал ими размахивать, что-то собираясь делать, наверное, ударить об землю, потому что палки у него не было.
Другие с высокой хижины ему что-то кричали злыми голосами — те были, наверное, ещё хуже гололицего. Потом подбежали ещё сразу двое с густой шерстью вокруг рта, и мы подумали — вот старые люди, эти уж самые злые. Они стали махать руками и оглушительно галдеть очень грубыми, сердитыми голосами — не знаю, есть ли у них настоящие слова или они просто так рычат, галдят «га-га-га!», но они как-то понимают друг друга.
Бородатый хотел отнять у лысомордого бабушку и сестрёнку для себя, и они ссорились, хотя кругом полным-полно было нашего брата и можно было хватать кого угодно. Хоть меня с мамой — мы сидели совсем у них под ногами.
И тут один бородатый вдруг размахнулся и — боп! — звонко шлёпнул того по его лысой морде, и с высоты дымящей хижины другие люди ещё громче закричали, и тогда лысомордый опустил руки и бородатый взял от него бабушку и сестрёнку. Сестрёнку он опустил на песок, а бабушку поднял к своему рту и посмотрел ей в глаза. И бабушка смотрела на него и не шевелилась, и тут все крики прекратились. Мы думали, он просто хочет откусить ей голову, но бородатый что-то пробурчал совсем не страшное, даже, пожалуй, ласковое.
Мы заметили, когда пришли в себя, что хижина уже не движется, а стоит почти на месте и дым из неё идёт совсем слабо.
Белки, оставшиеся в воде, это тоже заметили и изо всех сил работали лапками, чтоб к нам подплыть поближе. И какие-то люди стали бросать сверху на воду толстые верёвки, по которым самая слабая белка могла легко вскарабкаться наверх.
А тот лысомордый, который сперва хотел убить бабушку, громко бурчал и пыхтел, стоял-стоял и вдруг бросился помогать — лёг на живот, перевесился через край и стал подхватывать тех, кто с трудом вползал по гладкому дереву, и поскорей их перекидывал на песок и сейчас же хватал других и при этом покрикивал негромко что-то весёлое… Бабушка потом мне сказала, что, наверное, некоторые люди делаются добрыми, если их вовремя шлёпнуть так: боп!
Скоро песка не стало видно, повсюду только шевелился, почёсывался, обсыхал наш народец, повсюду видны были тёмные полоски на рыжих спинках.
И люди ходили среди нас и рычали на своём непонятном языке и иногда своими громадными мягкими руками брали одну из нас и потом осторожно опускали на место, и мы перестали бояться их гудения, цоканья и бурчания — мы поняли, что это люди какой-то совсем другой породы, и думали, как хорошо бы нам жилось около таких людей, чтоб с ними дружить и играть, и пусть бы кричали своё «га-га-га!» не от злости, а от удовольствия, от радости, потому что мы поняли, что мы им чем-то очень нравимся, раз они так гогочут и не трогают нас, а только подбирают и ласково тискают.
Мы обсохли и передохнули, и тогда самые крайние спереди белки стали снова прыгать в воду. Мы все попрыгали и опять поплыли, и люди махали нам шапками и кричали что-то незлое, вроде ободряя нас.
Берег был ещё очень далеко, и я опять стал бояться, что утону, и опять был как без памяти, только работал лапками и старался держать хвост повыше над водой. Ничего не помню, что было дальше, но, наверное, я не утонул, потому что, когда пришёл в себя, увидел сосновую шишку, набросился на неё и стал её шелушить и грызть.
Мы оказались в каком-то новом лесу, где было много еды, но белок было ещё больше, и, полуголодные, двинулись дальше и начали мало-помалу расходиться в разные стороны.
Мы выбрали себе подходящее местечко и нашли гнездо и в нём свернувшуюся клубочком мёртвую белку — она дошла, сделала плохонькое гнездо, но больше сил у неё не было.
Мы жили впроголодь, но изо всех сил спешили сделать запасы на зиму. Хоть самые маленькие запасики! Мы прятали каждый орешек, каждый жёлудь и сморщенный грибок. Мы спешили, полные страха перед тем, что надвигалось, что называлось «зима», которой мы с сестрёнкой ещё не знали, но чувствовали, что она идёт, и боялись её.
Ещё нужно было поскорей строить гнёзда — без них пропадём! Бабушка нашла удобное место между двумя сучками большого дерева и стала вплетать между ними веточки, сгибая их так, что через два дня уже получился превосходный шарик с двумя выходами.
Мы тоже стали плести себе домики, поглядывая, как всё делает бабушка, как она устилает пол мохом, лишайником, сухими листьями и мочалом. Мочало она добывала сама так: откусывала кончик веточки, уцепившись зубами за этот кончик, пятилась по стволу вниз, пока не оборвётся мочало, потом аккуратно сомнёт мочало петлями и заберёт в рот и притащит в гнездо.
Потом она ещё долго мяла и теребила подстилку, чтоб сделать её пушистой и мягкой, заготовила два комка сухой травы и моха, чтоб плотно затыкать оба выходных отверстия — главное и запасное, на всякий случай; и домик готов, можно отдыхать, прятаться от мороза, дождя и ветра.
Наши гнёзда вышли похуже, но мама меня утешила, сказав, что мальчишки, да и взрослые мужички, никогда не умеют так хорошо сделать гнездо, как мама или бабушка. Терпения у них не хватает!
И вдруг наступила зима, и мы увидели снег, который покрыл всю землю, скрыв грибы, и ягоды, и шишки, которые мы подбирали, бегая понизу.
Запасики наши были такие тощенькие и маленькие, что бабушка нам притронуться к ним не давала, как бы мы ни были голодны.
— Да ведь пришла зима! — спорили мы с сестрёнкой. — Это зимние запасы — их можно теперь есть!
— Это ещё не зима! — гневно фыркала бабушка. — Зима — это когда нельзя носу из гнезда высунуть по нескольку дней! Вот тогда узнаете, какая бывает зима!
Зима всё-таки наступила. На земле всё толще становился слой снега, и отыскивать под ним корм стало очень трудно.
Бабушка сказала, что мы всё-таки можем продержаться зиму, если не будет слишком долгих и сильных морозов и если мы будем очень мало есть и очень много спать у себя в домиках, заложив входы потуже моховыми комочками.
Теперь нам приходилось много путешествовать по деревьям, далеко отходить от дома, чтоб найти что-нибудь съестное.
Я несколько раз доходил даже до самой полянки, посредине которой стояла хижина людей и дымила чёрным дымом.
Я видел, как из неё выходил, сильно хромая, человек и таскал куски деревьев к себе в дом. И я всё гадал, из каких людей этот человек — из тех, что сдирают с нас шкурки, или из тех, которые помогали нам посушиться среди реки на куче песка?
Я прятался и подглядывал за человеком издали и чувствовал, что меня так и тянет подойти поближе и если выйдет, то и поиграть с ним немножко!
И вот я выглянул из-за дерева — только немножко показался, цокнул и помахал хвостом, как делают, когда приглашают поиграть.
Человек, как будто понял и стал подходить поближе. В руках у него была длинная палка, на которую он опирался, но он не злился и не рычал на меня.
