Кучка ребят обступила пионервожатую Марью Ивановну. Аня подошла к ним. Ребята просили, чтобы сразу стали выдавать привезенные книги. Этого и Ане хотелось больше всего. Но Марья Ивановна сказала, что выдача книг начнется завтра после уроков.
Вместе с гостями ребята пошли гулять на гору. День стоял сырой, но не очень холодный. Когда взбежали по скользкой дороге вверх, выглянуло из-за облаков солнце, и всё как будто улыбнулось вокруг. Ленинградские пионерки закричали от восторга, таким красивым показался им вид с горы.
Марья Ивановна и пионервожатая ленинградской школы останавливали ребят, когда они сходили с тропинок.
Одна из приезжих, полная, шумная девочка, кинулась было в кусты:
— Ой, глядите! Кажется орех там остался! Да что такое, почему нельзя? — спросила она недовольно пионервожатую, схватившую ее за руку.
— Осматривали тут, а все-таки кто его знает, — сказала Марья Ивановна. — С месяц назад внизу даже, под горой, корова подорвалась, а не то что здесь…
— Мины, значит, могут быть? — заговорили девочки и на минуту притихли, пристально оглядываясь по сторонам.
— А вон дот немецкий, — показала Марья Ивановна на кирпичную стенку, прилепившуюся на краю обрыва. — Сейчас под снегом не видно, а там лежат еще немецкие каски, клочья одежды…
— Словом, остатки дохлых фрицев, — вставил Саша Терентьев.
Все засмеялись и стали приглядываться к торчавшему из-под снега доту.
Аня отвернулась: ей даже и взглянуть было противно на то, что напоминало о фашистах.
Оля Хрусталева в этот момент стояла рядом с Аней. Она внимательно посмотрела Ане в лицо и спросила тихонько:
— А при фашистах в школе вы учились?
Ане представились стеклянные глаза учителя, и даже теперь на лице ее выразилось отвращение.
Опустив голову и глядя в землю, Аня сказала:
— В школе учитель бил ребят… палкой…
— Какое же он имел право? — возмущенно воскликнула Оля.
Аня подняла голову и в свою очередь посмотрела на Олю с удивлением:
— Право? При фашистах какое право?
Оля взяла Аню под руку.
— Тебя зовут Аня? Ты на сборе хорошо выступала и веселая была… А сейчас… Как вы тут раньше жили? Расскажи мне немножко…
Они отошли в сторону.
Аня не любила вспоминать про неволю… Но если эта славная девочка хочет знать…
— Вот видишь, — сказала она, — там внизу, под горой, где колхозная контора, там стояли танки. А по этой улице нельзя было пройти… Каждую секунду тебя могли убить, ударить, отнять пальто или башмаки… А дедка, в избе которого жили… А учительница из третьего класса, такая молоденькая, как ваша Вера…
Аня говорила быстро и путанно. Круглое лицо ее побледнело.
Оля не могла представить себе, что нельзя найти управу на обидчика. Она всегда жила там, где имеют право делать хорошее и не имеют права поступать дурно.
«А это что же, — подумала Оля. — Это, выходит, с человеком обращаются, как с животным или с вещью?»
И вдруг Оля поняла, что всегда, всю свою жизнь она жила очень хорошо. И даже в блокаду, когда было мучительно холодно и всё время хотелось есть, и тогда она жила хорошо, потому что она была среди своих, готовых помочь друг другу в беде.
— Давай будем дружить, — сказала Оля и протянула подруге руку.
— Давай, — обрадовалась Аня.
Она опять радостно улыбнулась и принялась жадно расспрашивать, что привезли за книги и какую из них Оля ей посоветовала бы прочесть первой.
* * *
Оле хотелось приласкать новую подругу. И она всё думала, что бы такое сделать для нее очень, очень хорошее.
Из-за этих мыслей она чуть было совсем не забыла о поручении Оси.
Ося решил организовать шахматное состязание между мужской школой и мальчиками из Подгорной школы. «Конечно, ему просто стало завидно, что девочки такое интересное придумали, а мальчики сделать этого не догадались», — думала Оля.
Обернувшись к Лене Петренкову, Оля спросила:
— А у вас есть шахматный кружок?
Леня наморщил лоб.
— Кружок шахматный? А что?
— Надо, раз спрашиваю.
— А зачем?
— Вот странный! Просто одна мужская школа хочет вас вызвать по шахматам на состязание.
— Эх! — с сожалением сказал Леня. — Нет у нас кружка.
— Ну, нет так нет. Пошли скорей, Тамара. Заметки присылайте, смотрите не задерживайте!
Веселой гурьбой спускались с горки. Новые друзья провожали пионерок. Было совсем темно, сыро, похоже на весну, а не на глубокую осень. Редкие звезды мерцали в облаках. Девочки скользили по грязи и смеялись.
— Ой, упаду сейчас! Держите!
— Галоши на память вам, пожалуй, оставим.
— Ничего, оставляйте. Утром отыщем, привезем.
Уже подходили к зданию вокзала, когда Оля услышала, что ее окликают.
Она остановилась.
Разбрызгивая сапогами грязь и тяжело дыша, к ней подбежал Леня Петров.
— Догнал все-таки! Слушай, Хрусталева, шахматного кружка у нас нет, а шахматист есть. Очень хочет состязаться.
На свет фонаря откуда-то из под локтя коренастого Лени выскочил невысокий школьник.
— Я тому мальчику, что в шахматы предлагает играть, напишу сейчас записку, — сказал он солидно. А вы уже передайте, будьте добры…
— Ну, давай, давай скорее!
Свистнул где-то вдали паровоз.
— Идет, идет! — закричали девочки.
— Быстро, быстро! Скорей! — торопила Оля.
Мальчик положил бумагу на книгу, книгу — на чью-то дружески подставленную спину, и, при тусклом свете вокзального фонаря, принялся писать. В тот момент, когда поезд отходил, Леня протянул письмо Оле, стоявшей на площадке.
В вагоне Оля и Таня развернули записку.
— Это ничего, что не нам адресовано, — успокаивающе сказала Таня. — Деловое ведь. И через дружину передается.
Вкривь и вкось на бумаге лепились буквы:
«Товарищ, который в шахматы!
Вызываю тебя на состязание. Дадим друг другу жару. Будем играть на открытках.
Мой адрес: Поселок Подгорное, Алексею Петренкову. Первый ход твой».
— «Который в шахматы»! — фыркнула Таня.
— Он не успел подумать! На спине писал. — Оля разгладила мятую записку и положила ее в карман, вместе с письмом пионеров-подгорновцев ко всей дружине 174-й школы.
За окном валит густой снег. А в избе вытопленная русская печка дышит теплом. За занавеской легонько всхрапывает мама. Она возилась у печки, что-то прибирала, двигаясь потихоньку, чтобы не мешать, потом прилегла и заснула.
Керосиновая лампа сильно коптит. Черные языки стелятся по внутренней стенке стекла и выползают наружу. Аня смотрит, как разлетаются над лампой крошечные хлопья, и не понимает, что надо прикрутить фитиль. В глазах у нее беспокойство, растерянность и тоска. Она чувствует себя глубоко несчастной.
— Слушай внимательно, я прочту тебе еще раз, — говорит Алеша.
И ровным, неторопливым, убеждающим голосом читает:
«Если автомобиль будет проезжать по 45 километров в час, то до намеченного пункта он не доедет 150 километров». — Не доедет. Понятно? — «Если же, он, — этот автомобиль, — будет проезжать по 65 километров в час, то за то же самое время — то же самое, ясно? — он сможет проехать дальше этого пункта на 50 километров». Спрашивается: «Какое расстояние должен проехать автомобиль?»
Всё это Аня уже слышала. Давным-давно уже по пыльной, сжигаемой летним солнцем дороге едет автомобиль. Шоферу жарко и тоскливо почти так же, как жарко и тоскливо самой Ане. Наверно, он немножко ошалел от жары, потому что едет то 45 километров в час, то 65 километров. От этой неравномерной езды у Ани почему-то руки-ноги становятся вялыми, а в голове возникает ощущение чего-то мягкого, расплывчат того и неопределенного. Сколько же километров он должен проехать, этот несчастный, запутавшийся шофер?
— Ну? — строго спрашивает Алеша.
— Может, он и сам не знает, — упавшим голосом говорит Аня.
Над синими хмурыми глазами брови у Алеши взлетают от удивления.
— Кто не знает?
— Шофер… Какое расстояние он должен проехать на автомобиле.
Алеша вскакивает с табуретки. Взгляд его падает на лампу. Точным коротким движением он прикручивает фитиль. Потом засовывает руки в карманы и начинает ходить по комнате. Тень его мечется по бревенчатой стене. Алеша невысок и строен, а тень у него широкая и какая-то кривая, неуклюжая. Аня смотрит на тень.
— Почему ты не хочешь рассуждать, Аня? — грустно спрашивает Алеша. — Так ведь ты никогда не перешагнешь через класс.
Губы у Ани дрожат. Она прижимает кулаки к глазам. Слезы капают на раскрытый задачник и поливают автомобиль, который должен проехать неизвестное расстояние.
— Теперь заревела! — В голосе Алеши упрек, а жалости ни капли.
