С совещания Александра Николаевна вернулась домой около одиннадцати вечера. В комнате было темно. «Опять где-то шатается!» Но вспыхнувшая под потолком лампа осветила Костю, лежавшего на диване. Он зажмурился от яркого света, не успев притвориться спящим.
— Ты дома? — удивилась и обрадовалась Александра Николаевна. — А почему лежишь? Не заболел ли? Носишься нараспашку, а погода такая предательская. — Она приложила руку ко лбу сына.
Костя дернулся в сторону, плотнее сжал веки:
— Оставь, пожалуйста! Ничем я не болен.
— Но у тебя очень красные щеки. Особенно левая. Все-таки поставь градусник.
Он порывисто сел.
— Ах, градусник? — Усмехнулся криво, притронулся рукой к левой щеке и вдруг выпалил угрюмо: — Просто она дала мне по морде!
— Юлька? Господи! За что же?
— Так ей захотелось.
— Но все-таки ни с того ни с сего не дают по физиономии… — Мать говорила осторожно, безмерно благодарная ему за неожиданную откровенность, прикусив губу, потому что не вовремя ей стало смешно и она боялась, как бы он этого не заметил. — Значит, ты ее обидел чем-нибудь?
Помолчав, Костя брякнул:
— Обнять ее хотел. Подумаешь!
Мать опустила глаза. Потом глянула искоса. Спросила — и вопрос прозвучал глупо-деловито:
— По обеим щекам ударила?
— Нет, только по левой.
— Но у тебя обе красные!
Сын метнул на нее бешеный взгляд:
— Вот и видно, что ты ничего абсолютно не понимаешь! В правую она меня поцеловала. Сама! Крикнула, чтоб я ее и пальцем не касался, и вдруг…
— Да уж где мне что-нибудь понять! — пробормотала Александра Николаевна. — Пойду чай поставлю, поздно уже.
И подумала: «Сам-то наивный теленок!»
* * *
Началась четвертая четверть. Преподавательница литературы потребовала у Кости два его домашних сочинения для школьной весенней выставки.
— Но их надо начисто переписать, чтобы было красиво оформлено, — сказала учительница.
— Переписать больше пятидесяти страниц? Сейчас? Когда скоро экзамены? — схватился за голову Костя.
— А вы попросите кого-нибудь из девятого класса это сделать. Пусть займутся перепиской несколько человек. Выставка — общее дело.
Через день Костя сдал оба сочинения.
Веки у Юльки покраснели от бессонной ночи, а лицо выражало гордое удовлетворение. Сережа Кузнецов презрительно фыркнул:
— Эта Люлька дикая собственница! Никому не позволила прикоснуться, а у многих девочек почерк гораздо красивее.
Чем ближе подступало время экзаменов, тем больше были заняты десятиклассники. Кости часто не бывало дома. Иной день Юлька забегала напрасно по нескольку раз. В ее темных глазах вспыхивали искры досады и гнева. Девочка уходила надутая, разочарованная.
И бот однажды Юлька вошла поспешно, в накинутом на плечи пальто, с растрепанными от быстрой ходьбы косами. Тревожно оглядела комнату:
— Как? Он еще не пришел? Но ведь он ушел из школы! Я точно знаю.
Немного прихворнувшая Александра Николаевна была дома.
— Как видишь, еще не пришел. Наверно, с товарищами куда-нибудь отправился.
Юлька стояла, опустив голову, и молчала. Молчание длилось необычно долго. Александра Николаевна заглянула в лицо девочки. Непролившиеся слезы стояли в темных глубоких глазах, и грусть в них была настоящая, живая грусть.
Пораженная этим совсем новым выражением Юлькиного лица, Александра Николаевна спросила с внезапной жалостью:
— Ты что, девочка?
Крупные слезы заструились по розовым щекам. Юлька громко, по-ребячьи всхлипнула и торопливо заговорила негодующим басом:
— Вы ничего не знаете! Уже третий раз — да, третий! — он провожает ее из школы. Подъезды рядом, это, знаете, школа напротив нашей. Как они сговариваются? Значит, ждут друг друга? — Она заплакала навзрыд.
Вот так новость! Косте приглянулась другая девочка? Так вот отчего у него такое хорошее настроение.
— Она учится тоже в девятом классе?
— В… десятом! — еле выговорила Юлька и зарыдала еще громче.
— Не надо, Юля, — мягко сказала Александра Николаевна и подала Юльке стакан с водой. — Выпей!
Юлька оттолкнула стакан, пробормотала с упреком:
— Зачем вы поз… позволяете ему дружить с этой Танькой? Она… она… ведь… даже из другой школы!
Александра Николаевна не могла удержаться от улыбки:
— Из другой школы, — значит, нельзя дружить?
Юлька не ответила. Она плакала гневно, как капризный ребенок, у которого что-то отобрали.
— Того и гляди, придет кто-нибудь из мальчиков, — сказала Александра Николаевна. — Нехорошо, если увидят… Впрочем, я скажу, что ты поскользнулась на ступеньках и сильно ушибла ногу. Хорошо?
Юлька испуганно оглянулась на дверь.
— Дайте мне скорей умыться!
Она торопливо отвернула кран, уронила мыло. Хватая из рук Костиной матери полотенце, сказала злорадно:
— У нее ноги кривые, у этой Таньки. И косы тощие, навертит вокруг головы — как макароны.
— А уж это, знаешь ли, не очень хорошо с твоей стороны так говорить!.. Не хочешь воды — выпей молока холодненького!
Юлька покорно выпила стакан молока, схватила брошенный на стол портфель, направилась к двери и столкнулась с входившим Сережей.
— A-а, Люлька! — приветствовал он ее с обычной насмешливостью.
— Костя, наверно, скоро придет, подожди его. — Александра Николаевна подтолкнула Сережу, чтобы скорей проходил, и Юлька выскочила на лестницу.
Как бы между прочим, Александра Николаевна спросила Сережу:
— С какой-то там десятиклассницей Костя подружился? Таня, кажется? Ты ее видел?
— Один раз издали, — ответил Сережа. — Они на «дне открытых дверей» в Электротехническом познакомились.
Вскоре пришел Костя в отличном настроении. И сообщил Сереже, что теперь уже окончательно решил подать заявление в Электротехнический институт.
— Сейчас засядем опять повторять, а вечером двинем в кино. Билеты нам возьмут… Зайдешь за мной. Только чтобы не опаздывать, слышишь, Сережка?
Опять Костя был прежний: веселый, общительный, ласковый.
Мать смотрела на него с чувством облегчения. А мыслями нет-нет и возвращалась с невольной жалостью к сердитой девчонке, чье сердце переполнено горем и жаждой мести.
Начались экзамены. Юлька не появлялась.
— Что-то Юльки совсем не видно? — как-то спросила Александра Николаевна.
— У нее ведь тоже экзамены, — Костя отвел глаза, нахмурился.
Но вскоре лицо его опять просветлело. Он задумался о чем-то, и мать догадывалась, что Юльке не было сейчас места в его мечтах.
* * *
Костя учился на втором курсе Электротехнического института, когда Александра Николаевна однажды спросила его:
— А помнишь Юльку? Она ведь уже тоже кончила школу. Поступила куда-нибудь, не знаешь?
Сын посмотрел на нее странно. Помолчав, ответил, глядя в сторону:
— Почему бы мне не знать? Она учится в нашем институте. На первом курсе.
— Неужели?
— Представь себе! А почему бы и нет? Кончила школу с золотой медалью и поступила.
Он сразу заговорил о чем-то другом. Потом пришли мальчишки, и она забыла о своем вопросе.
Как когда-то школьники, теперь их комнату заполняли студенты. Бывали и студентки. Случалось, украдкой рассматривая особенно понравившуюся ей девушку, мать думала: «Когда-нибудь, позднее, вот такую бы Косте жену!»
После третьего курса Костя ездил на целину убирать урожай.
Осенью, в толпе родителей, Александра Николаевна стояла на товарной станции, напряженно вглядываясь вдаль. Едва брезжил рассвет. Высокое небо над железнодорожными путями нежно зеленело. Рельсы, освещенные у станции редкими фонарями, убегали во тьму.
— Идет поезд! Идет! — заговорили кругом.
Уже приближалась длинная вереница товарных вагонов. На ходу спрыгивали и бежали вдоль путей фигуры в ватниках, в кепках, в платочках.
Мать вглядывалась в мелькавшие перед ней загорелые дочерна, обветренные молодые лица. Да где же Костя? Шум, толчея — она совсем растерялась.
Он сам нашел ее в толпе, налетел сзади, обнял, сильный, большой.
— Какой ты лохматый! Не стригся ни разу?
Небритая щека сына колола ее губы. Опять он с ней, ее возмужавший, потрудившийся мальчик!
Вместе с матерью Костя заново переживал свое «целинное житье», разглядывая фотографии. Их было много. Не пожалели Костя с товарищами пленки. Мельком Александра Николаевна заметила, что одну пачку фотографий, завернутую в бумагу, Костя, не разворачивая, убрал в ящик письменного стола. Но, поглощенная рассказами сына, она не поинтересовалась свертком.
Через несколько дней, занимаясь уборкой, мать хотела задвинуть открытый ящик письменного стола. Ящик застрял.
