— Да ну? — удивился Кеша.
— Точно, — сказал дядя Борис.
Мы с тётей Розой возмущённо посмотрели друг на друга: ну просто слова не давал вставить дядя Борис!
— А зачем вы участвуете в велогонке? — спросила Наташа.
— Так ведь отдых, — удивился Кеша. — А потом, может, на велогонку мира попаду.
— А на Олимпийские? — спросила Вера.
— Нет, — сказал Кеша.
Стало ясно, что Сиракузовы и здесь наврали.
— Лучший отдых — это ходить пешком, — сказала Наташа.
— Пешком тоже хорошо, — согласился Кеша.
— Или на автобусе.
— На автобусе тоже можно, — сказал Кеша. — Теперь я вас тоже вспомнил, — сказал он тёте Розе. — Вы приезжали к нам давно, с мужем. У него ещё имя такое трудное.
— Ферапонт Григорьевич, — подсказала тётя Роза.
— А где он? — спросил Кеша.
— Здесь, — успокоил дядя Борис. — Погулять вышел.
И почесал свою бороду.
— А на каком курсе вы учитесь? — спросила Наташа.
— На четвёртом, — сказал Кеша. — А вы?
— Она ещё не учится, — сообщила Вера. — Она только нынче поступила.
— Куда? — вежливо спросил Кеша.
— В медицинское училище, — важно ответила Наташа.
Тут тётя Роза вспомнила, что у Кеши на колене должна быть травма, и сказала, что Наташа сейчас залечит.
— Да какая это травма! — покраснел Кеша. — Я уже в бане был. Пустяки. Третьего дня попал в завал и проехался немного по асфальту.
— Вы лежали, а по вам ехали? — растревожилась Вера.
— Нет, — сказал Кеша. — Я лежал, а на меня падали.
— Крепкие парни, — сказал дядя Борис и одобрительно потрепал Кешу.
Тут Наташа вымыла руки и сухо попросила Кешу задрать штанину: она посмотрит, пустяковая у него травма или нет и стоило ли ему ходить в баню, а теперь разгуливать без повязки.
— Противостолбнячную сыворотку делали? — строго спросила Наташа.
— Делали, — поспешно сказал Кеша.
Он завернул штанину, и мы увидели большую-пребольшую ссадину, которая начиналась у колена и доходила почти до середины ноги.
Тётя Роза и Вера испуганно зажмурились, а дядя Борис сочувственно зацокал.
— Просто безобразие, — возмущённо сказала Наташа. — Кто вам разрешил ходить в баню? Теперь травму придётся ещё раз обрабатывать. Сейчас же вместе со мной отправитесь в травматологический пункт.
— Ладно, — вздохнул Кеша и смущённо добавил: — Что это мы с вами: вы мне лечите колено, а мы с вами на «вы».
10. Велогонка (окончание)
На следующий день, как и задумывали в штабе, гонщики приняли участие в мероприятиях.
Прежде всего они отправились в столовую и съели все шницеля, которые приготовила им Бронислава. Вероятно, шницеля были вкусные, потому что в Книге почётных гостей осталась такая запись:
«На всём протяжении велогонки мы ели шницеля. Мы ели их в Новгороде, Калинине и ещё в десяти городах Союза. Но таких мы ещё не ели! Спасибо, дорогой повар!»
Сначала Бронислава застеснялась, но потом сняла копию и повесила её над своей кроватью.
Затем гонщики отправились в парикмахерскую и тётка Галина их побрила и подстригла.
— Ну, — сказали Кеша и Виктор, разглядывая себя в зеркале, — мы теперь всегда будем ездить к вам стричься.
— Давайте, — сказала тётка Галина.
И тут к гостинице подали два автобуса — в один села тётя Роза, а в другой Ферапонт Григорьевич, и велогонщиков повезли осматривать наши достопримечательности.
Велогонщики потом говорили, что лучше вёл экскурсию мужчина в морской фуражке, то есть Ферапонт Григорьевич, потому что тётка Роза придерживалась исторических фактов, а Ферапонт Григорьевич, когда видел, что убедительных фактов на всё не хватает, прибавлял кое-что от себя — домысливал, как говорил он.
И многие велогонщики потом жалели, что не пересели к нему в автобус.
А после обеда Коля атаковал тренеров вопросами, как ему лучше развивать физкультурное движение в нашем городе и как ему поступить в институт физкультуры, — это вместо того, чтобы катать велогонщиков на лодке.
Они сами катались.
Кеша Сиракузов катался на лодке с Наташей, что мне особенно не понравилось. И я сказал об этом Вере:
— Много они о себе думают, эти Сиракузовы. Не успели приехать, как уже на лодке катают.
— Но это же хорошо! — сказала Вера.
— Просто завидуешь, что тебя не катают. На самом деле это плохо. Пусть Сиракузовы катают своих Сиракузовых, а уж мы без них справимся.
Едва на следующий день мы проводили Сиракузовых и Кеша обещал писать нам, Лапиным, а Виктор — Сиракузовым, и едва последний гонщик исчез с площади, а зрители успели разойтись, как с противоположной стороны послышалось вдруг тарахтенье бензиновых моторчиков, и мы даже подумали, что это кто-то отстал. На всякий случай Сиракузов-старший велел не расходиться оркестру, но тут велосипедисты приблизились, и мы увидели, что это папа и мама.
— Оркестр, туш! — сказал Сиракузов-старший.
Оркестр, составленный из милицейских работников, грянул туш, а Сиракузов-старший, приложив руку к фуражке, направился к маме и папе.
— Поздравляю вас с возвращением на родную землю, — сказал он.
— Что тут у вас происходит? — удивлённо спросил папа, слезая с велосипеда и разглядывая торжественного Сиракузова, меня, Веру и обоих Сиракузовых-младших, которые помогали Коле сматывать флажки, наконец, оркестр и толпу, которая, привлечённая музыкой, повернула было обратно, и аршинные буквы «ФИНИШ», которые началом своим упирались в ноги Сиракузова, а концом — в колёса папиного велосипеда.
— Встречаем! — сказал Сиракузов-старший.
— С оркестром? — недоверчиво спросила мама.
— А с чем же ещё? — удивился Сиракузов-старший.
Но тут папа увидел транспарант «Привет участникам многодневной велогонки», и всё ему стало понятно.
— Хотя мы тоже на велосипедах, — сказал он, — но встречают не нас. Вероятно, тех знаменитых Кешу и Виктора, о которых мы читали в газете.
— Их мы уже встретили и проводили, — махнул рукой Сиракузов-старший, — теперь встречаем вас.
Но тут к маме с двух сторон кинулись Вера и Наташа, и Сиракузову пришлось отступить на второй план.
— Ух, как вы загорели! — удивлялись Вера и Наташа.
И это было всё, что они смогли сообщить своим родителям.
Вечером мы разбирали вещи и подарки, которые они привезли. Собственно, разбирали мы с отцом, потому что Вера, тётка Роза и Наташа, получив в подарок шляпы, заперлись с мамой в другой комнате, и часа полтора оттуда доносилось одно сплошное оханье.
— Ну, раскудахтались, — сказал я и вытащил из рюкзака увесистый холщовый мешочек.
— Здесь четыре килограмма отборных крымских камней, — сказал отец. — На себе вёз. Поделишься с Сиракузовыми.
Он ещё не знал, что тут у нас происходит, но всё же худшую половину я отложил, решив про себя: а вдруг мы ещё помиримся.
Сиракузовым-старшим и Михайле Михайловичу с Брониславой, а также тётке Галине и дяде Борису тоже были шляпы. Они лежали войлочной горкой на полу.
— А Ферапонту Григорьевичу? — сказал я, ожидая, когда же отец спросит про наше семейное кресало.
— Тоже шляпа. Не мог же я каждому покупать отдельные подарки? — сказал отец. — Я купил сразу десять на одну среднюю сиракузово-лапинскую голову.
— Между прочим, Ферапонт Григорьевич — муж тёти Розы, — сказал я, ожидая, как отец на это сообщение отреагирует.
Он отреагировал:
— А! Значит-таки, они снова решили жить вместе? Ну, что ж, я так и думал.
— Не знаю, решили они жить вместе или не решили — тётя Роза мне про это не говорила.
— А я уж думал, она совсем того, если обсуждает с тобой такие вещи.
— Чего — того? — удивился я.
— Тётка Роза.
Рюкзак был опорожнен, и тут я вспомнил, что не хватает ещё одной вещи, о которой писали родители. А я-то надеялся, что она станет нашей семейной гордостью, вернее, гордостью зоопарка бабушки Василисы.
— А где цесарки? — спросил я.
Отец печально взглянул на пустой рюкзак.
— Улетели? — испугался я. — Потеряли?
— Хуже, — сказал отец. — Думаю, что их похитили. Во время нашей последней остановки. А может быть, и раньше. Во всяком случае, когда мы подъезжали к городу, их уже не было.
— А где же вы делали последнюю остановку? — спросил я.
— В Столбиках, — сказал отец. — Пили чай в пристанционном буфете.
— Нужно идти к Сиракузову, — сказал я. — Однажды он говорил, что отвечает за всё, что происходит в городе и за городом. Столбики как раз за городом. Вот пусть теперь и отвечает. Шляпы заодно отдадим.
— Куда пойдём? Домой? — спросил отец.
