— Зачем кувыркаются? — спросил Васятка.
— А уж это так… как попадёт в него заряд, он кувырк через голову да и лежит.
— А потом?
— Ну, что ж потом! Потом их всех в мешок да на воз.
— А потом? — допытывался Васятка. — Господа их всех съедят?
— Где съедят! Так, несколько штук свезут себе в Петербург, чтобы другим господам показать, что они настреляли, а больше нам оставят; вот тебе да матери шубёнку справлю на заячьем меху.
Всё это очень понравилось Васятке; он начал представлять мальчишек, крича: «у-лю-лю», и несколько раз сам перекувыркнулся через голову, воображая себя зайцем.
— А меня в загон пустишь, тятя?
— Где тебе, — засмеялся Степан, — вставать надо рано, да и устанешь ты кричать да бежать.
Но Васятка забрался к отцу на колени и так просил и ласкался, что Степан, наконец, поневоле согласился. Тогда Васятка бросился на улицу и стал всем рассказывать, что он завтра выгонит много-много зайцев, громче всех будет кричать: «у-лю-лю», и что зайцев этих убьют, и ему с мамкой зимой сошьют тёплые шубки и тёплое одеяло.
На другой день, рано утром, как только взошло солнышко и розовым ясным лучом осветило деревню и верхушки леса, — все в избе Степана уже были на ногах. Гости, в высоких сапогах, в коротких полушубках, опоясанных ремёнными кушаками, надели себе через плечо перевязи, на которых держались ружья, меховые шапки, сели все в приготовленные им сани и поехали в лес. Степан, охотники из мужиков и мальчишки-загонщики навалились на розвальни и со смехом и шутками, обгоняя друг друга, поехали туда же.
Васятка себя не помнил от счастья; он сидел рядом с отцом и всё обещал ему большую-большую кучу зайцев.
— Я буду гнать, — говорил он и кричал во всё горло: «у-лю-лю-лю», — и ты только убивай: пиф-паф, пиф-паф! А зайчик кувырк да кувырк!
И он готов был сам кувыркаться на розвальнях. Все смеялись над ним и говорили:
— Вот молодецкий будет охотник!
Чем ближе охотники подъезжали к лесу, тем все становились тише, даже разговоры все прекратились, потому что зайца напугать можно заранее, и он, заслышав человека, разбежится и попрячется в кустах и норах, откуда его и не выгонишь.
Не доезжая ещё до леса, все вышли из телег, двух стариков оставили караулить лошадей, а охотники и загонщики вошли в лес и тихо, без разговоров, заняли свои места.
У Васятки шибко билось сердце, он никогда не был рано в лесу и теперь глядел, и ему казалось так хорошо точно в церкви, когда он бывал там с матерью в большие праздники у ранней обедни — светло так, тихо, а земля вся белым снегом покрыта; деревья, кусты стоят неподвижные и тоже точно закутанные в белые одежды. Изредка какая птица защебечет, сядет на ветку, и с неё полетит снег как пушинки; так и вертится в воздухе, а солнышко светит над лесом, и небольшая полянка, перед которой стоял Васятка, вся блестит и серебрится, точно не снег на ней, а тысячи крошечных звёздочек.
Кто-то был, должно быть, на этой полянке ещё раньше охотников, потому что под большой елью осталась хорошо сложенная поленница дров.
Нарубил, видно, мужичок, сложил да не успел ещё увезти. От поленницы падает чёрная тень и точно перерезает светлую полянку. Мальчику почему-то кажется, что зайчик выскочит непременно из-за этой поленницы.
Отец поставил Васятку нарочно на этом месте у самого входа в лес: если мальчик оглянется, то ему видны даже сани и старики, сторожащие лошадей.
— Коли тебе станет скучно, или очень озябнешь, так ты беги к розвальням, там тебя дедушка Фёдор пригреет и хлеба даст.
Но Васятка в ту сторону и смотреть не хотел: зачем он будет сидеть у дедушки Фёдора под шубою, когда здесь так хорошо, весело, и сейчас начнут убивать зайчиков. Он даже не испугался, когда остался совсем один: мальчики, поставленные возле него, были гораздо старше; им почему-то не понравилось это место на самой опушке, и они убежали дальше в лес.
Васятка вдруг вздрогнул. Он услышал со всех концов: «у-лю-лю», крик, вой, треск трещоток, удары колотушек, а затем — пиф-паф! — ударило несколько выстрелов, и от этих звуков, так гулко раздавшихся по всему лесу, точно все деревья и кусты застонали, а потом всё смолкло. Васятка понял, что, значит, гнали зайцев, и когда те выбежали на охотников, их убили.
Убили!.. Мальчик вдруг почему-то вспомнил теперь, что у него была рыжая собака, мохнатенькая, ласковая такая, глазками, бывало, так смотрит, что Васятка поневоле обнимет её за шею и поцелует.
Звали её Лиской, потому что охотники говорили, что она очень похожа на лису; отец её откуда-то достал щеночком, и она, чем больше росла, тем больше любила мальчика. Мордочка у неё была узенькая, а язык длинный, розовый, и она всегда норовила лизнуть Васятку в самое лицо. Хвост у неё был пушистый, широкий, и как, бывало, увидит Васятку, так и начнёт им вертеть по земле и вправо, и влево — весь песок разметёт. Собачка была охотничья, да только избаловалась и стала, не дожидаясь Степана, сама бегать в лес и охотиться там за птицей. Из-за этого она и погибла: шёл лесом мужичок-охотник из чужой деревни; Лиска мелькнула перед ним из-за куста, а он-то и в самом деле принял её за лису или за другого зверя, выстрелил и убил, а как убил, так и увидел, что это собака. Он пришёл в деревню и рассказал. Дали знать Степану, и тот принёс из лесу свою Лиску. Как увидел Васятка, что у собаки глаза закрыты, рыжая шубка вся в крови, а сама она холодная и не прыгает, не играет, не узнаёт своего Васятку любимого, мальчику так стало жалко, что он горько заплакал и пошёл к матери. Отец вырыл яму и похоронил в саду Лиску, так у Васи и не было больше собачки, убили её… «Вот так и зайчиков убивают», — подумал он, и вдруг ему стало так жалко, так жалко этих маленьких белых зверков, что он чуть не заплакал. Ему хотелось бежать в лес к отцу и просить его, чтобы он сказал господам, что не надо стрелять, не надо убивать бедных зайчиков, которые теперь играют и прыгают как Лиска, а потом будут лежать как она, неподвижные, а на шубках их будет кровь… И вдруг он опять вздрогнул, снова послышалось: «у-лю-лю», и прямо на него, из-за поленницы, выскочил белый зайчонок. Он так испугался, увидя мальчика, что в нескольких шагах от него присел на задние ножки, передние поднял вверх и забарабанил ими по воздуху. «Убьют, убьют! — думал Васятка. — Уходи, глупый!» И Васятка, сообразив, в какой стороне охотники, вдруг бросился на зайчонка с криком: «у-лю-лю!» и погнал его совсем в другую сторону. Зайчонка прыгнул и исчез в кустах, а Васятка заревел и бросился к дедушке Фёдору. Он спрятался под его тулуп и вздрагивал каждый раз, когда слышал: паф-паф… А деревья и кусты в лесу, повторяя звук, точно стонали.
Охота кончилась, все вернулись назад в деревню; мальчишки смеялись над Васяткой, называли его трусом, и каждый из них рассказывал, сколько зайцев он выгнал, и, указывая на убитых, говорил: «Вот это мой, этого я гнал», и рассказывали, как на них выскочил зверёк. Зайцев привезли очень много, целую телегу, но Васятка не пошёл их смотреть, а вечером, когда гости уехали, и Степан снова сидел в своей горнице и чистил ружьё, Васятка пришёл и положил ему голову на колени.
— Ты чего? — спросил его отец.
Мальчик заплакал.
— Ну, брат, — сказал Степан, — этого я не люблю; слезами, ведь, ничему не поможешь, и коли ты человеком хочешь быть, так ты в себе крепость имей и эти самые слёзы сдерживай. Коли болит что, или горе какое случилось, так ты говори, мы и рассудим, как помочь, а слезами, брат, никакого дела не сделаешь. Ну, в чём дело?
— Мне, тятя, зайцев жалко…
— А, небось, сам гнал, в лесу-то весело было!
— Нет, не гнал!
И Васятка рассказал, как на него в лесу выбежал беленький заяц.
— Я, тятя, не хочу больше ходить с тобой на охоту, и когда большой вырасту, то буду убивать только волков, медведей, страшных больших животных, а маленьких не трону.
Степан посмотрел на него.
— Ну, что ж, как знаешь!
На том разговор у них и покончился. Васятка утешился своим решением и пошёл спать, а Степан сидел и качал головой. Ему были приятны слова сына.
«Ну, что ж, — думал он, — это хорошо, что мальчик жалеет животное; значит у него сердце доброе; да и рассуждать он начинает, — зачем бить, если не нужна ни шкура, ни мясо. Будет большой, так поймёт, что нельзя зверя не истреблять по лесам, иначе много от него беды будет: зайцы зимою кору с деревьев обгложут, а летом, — гляди, капусту всю переедят на огороде, только, конечно, это дело порядка и хозяйства, а так, зря убивать, только для того, чтобы по хорошему воздуху проехаться, да в лесу себя потешить стрельбой, это — пускай и не делает, коли не хочет; пусть растёт жалостливый да справедливый: животное пожалеет, человека тем более без нужды не тронет».
И Степан, вычистив ружьё, пошёл тоже спать.
1903
