Сергей Всеволодович в ответ только неопределенно хмыкнул. Леша, между тем, продолжал:
— Я вот и пришел к вам. Может быть, вы тоже интересный человек. Правда?
Его собеседник с сомнением покачал головой и, наконец, заговорил:
— Ошиблись вы, молодой человек, — произнес он, затянулся, пустил струйку дыма к потолку. Затем добавил: — Ничего у меня интересного нет. Живу, работаю, как все.
Леша видел, что разговор не получается. Сергей Всеволодович молчал, а о чем говорить еще, Леша не знал. Посидев с минуту, он вздохнул, встал и сказал:
— Ну, раз ничего интересного нет, так я пойду.
— Пожалуйста.
Уже у двери, взявшись за ручку, Леша спросил:
— А почему у вас газет так много?
Сергей Всеволодович пожал плечами, слегка улыбнулся.
— Газет? — переспросил он. — Газет, действительно, много. Но ведь газета — вещь полезная, молодой человек. Лишней не будет.
Леша из этого объяснения ничего не понял. Однако он сделал серьезное лицо, понимающе кивнул головой и, попрощавшись, вышел.
* * *
Настроение, конечно, сразу упало. По плану, составленному Лешей, нужно было теперь идти к Музе Владимировне, которая жила в третьей квартире. Муза Владимировна славилась на весь квартал, как великая сплетница. Леша сразу представил, как она не даст ему рта раскрыть, все будет выспрашивать, что они кушали сегодня на завтрак, и не пьет ли папа за обедом рюмку водки. В отличие от Сергея Всеволодовича, эта соседка любила разговаривать с ребятами, считая их отличным источником информации. Только ребята не любили ее. Она вечно сюсюкала, была приторна и прилипчива, как несвежая ириска.
Леше стало казаться, что из всей этой затеи ничего не выйдет. С другой стороны — нельзя же прийти завтра в класс с такими результатами, верней, совсем без результатов. Нужно что-то придумать.
И тут Леша вспомнил о Павле Филипповиче. Павел Филиппович — пенсионер. Он с женой Анной Ильиничной занимает угловую комнату на втором этаже — одно окно во двор, другое — на улицу. У окна, которое выходит на улицу, стоит небольшой верстачок, а в простенке развешаны самые разнообразные инструменты.
Хозяина этой комнаты зимой чаще всего можно застать сидящим у верстачка. Павел Филиппович — мастер на все руки. Он и валенок подошьет, и кастрюлю запаяет, и плитку починит, и даже умеет делать спиннинговые удилища. Эти удилища он делает всегда с удовольствием, такие заказы выполняются без очереди. Дело в том, что сам Павел Филиппович — страстный рыболов. Забрав целый воз самых разнообразных удочек, он пропадает все лето на озерах. Летом его у верстака не застанешь. Зато зимой он трудится с утра до вечера, и нет у него отбоя от заказов — вся округа любит этого приветливого, всегда веселого старичка, да и работает он самым добросовестным образом.
Ребята обожали Павла Филипповича. Во-первых, он брал их с собой на рыбалки, а во-вторых, часто чинил им лыжи, точил и приклепывал коньки, мастерил садки и западенки для птичек. Своим умением он никогда не кичился и многих ребят научил делать полезные вещи.
У Леши дружба с Павлом Филипповичем завязалась после того, как они несколько раз ходили вместе на рыбалку. Павел Филиппович обучал Лешу хитрой рыбацкой науке, учил наблюдать природу. А Леша, отличаясь от других ребят тихим характером и выдержанностью, не лез купаться рядом с удочками, не засыпал по утрам, глядя на поплавки, и не отказывался от такой неприятной обязанности, как чистка рыбы.
Но, незадолго до начала занятий в школе, произошел случай, после которого Леша норовил не попадать соседу на глаза. Выпросился он с Павлом Филипповичем на одно озеро, которое находилось далеко от города и на которое сам Павел Филиппович выбирался лишь раз в год — уж больно хорошо там под осень окуни клевали.
Вперед шли целый день. Ночь Леша проспал как убитый. Днем же, когда стало пригревать солнце, отошел от берега, лег в траву и снова заснул. Кепка, лыжная куртка и ботинки остались на берегу возле удочек. Хватился Павел Филиппович своего спутника — нет его. Озеро пользовалось дурной славой: в нем утонуло несколько человек. Поэтому старик перепугался не на шутку. Битых два часа бегал он по берегу, пытался прощупать шестом дно, кричал, звал. В конце концов услышал Леша его призывы, проснулся. Ох и попало ему тогда от рассерженного старика! Расстроился Павел Филиппович, пошла рыбалка прахом. С тех пор и не заглядывал к нему Леша, стыдно было вспоминать все обидные и горькие слова, какие наговорил старик в сердцах.
Но сейчас ему очень захотелось посидеть на низеньком, обтянутом кожей чурбанчике, на который обычно усаживал Павел Филиппович своих юных гостей, посмотреть на его ловкие руки, услышать веселые стариковские прибаутки и негромкий смешок. А главное — хотелось, чтобы его выслушали, да не с усмешечкой, а серьезно, дали совет. В этом отношении Павел Филиппович был незаменимым собеседником. Он никогда не смеялся над ребячьими идеями, как бы фантастичны они ни были.
Не прошло и пяти минут, как Леша уже сидел на том самом чурбанчике, наблюдая, как ловко паяет Павел Филиппович кастрюлю. Закончив работу, он сдвинул на лоб очки в железной оправе, подмигнул Леше и спросил:
— Ну, что скажешь, Алеха-оха? Просто так старого навестить пришел, или дело завелось?
Леша все изложил по порядку, начиная со сбора и кончая своим неудачным посещением Сергея Всеволодовича. Пожаловался, что у них в доме, пожалуй, вообще интересных людей нет.
— Взять того же Сергея Всеволодовича, — ораторствовал Леша, — ничего у него нет замечательного. Он ведь бухгалтером работает, приход-расход… Только газет мною, а зачем — сам, наверное, не знает. Ну, что я о таком на сборе скажу? Чем он нашу улицу прославил?
Павел Филиппович слушал внимательно, только время от времени как-то неопределенно хмыкал, не поймешь: одобрял или сомневался.
Когда Леша, наконец, выговорился, оба помолчали, Старик явно собирался с мыслями. Он не торопясь продул мундштук, вставил в него половинку сигареты, закурил. После этого заговорил не так, как обычно, — шутливо, с прибаутками, а по-другому — негромко, будто раздумывая.
— Торопыга ты, Алеха-оха. Ты думаешь так. Приду, мол, я к человеку и спрошу: чем вы таким интересны и знамениты? А он тут же и выложит. Так, мол, и так, я есть знаменитый революционный деятель и беляков в гражданскую войну порубал видимо-невидимо. Ну, а ежели он такого не скажет, значит, и нечего с ним цацкаться — не интересный он. Так, что ли?
— Да нет, — промямлил Леша, — только ведь, Павел Филиппович, не все же люди одинаковы. Есть знаменитые, а есть и просто так…
— А я, по-твоему, какой? Знаменитый или просто так?
Леша не ожидал такого вопроса и не знал, что ответить. Действительно, как быть с Павлом Филипповичем? Можно его отнести к тем людям, которые украшают улицу, — к знаменитым? Но что он, собственно, сделал такого?
Павел Филиппович спросил:
— Чего покраснел? Стесняешься сказать: где, мол, тебе, старому, в знаменитости лезть. Ан нет, вот начну я сейчас хвастать, узнаешь тогда, на чем мир стоит.
Старик улыбнулся, похлопал Лешу по плечу.
— Беляков я не рубал, деятелем не был, но, промежду прочим, горжусь тем, что я рабочий. Всю жизнь рабочий. Да. Таких как я — миллионы. И все нашими руками сделано. Понял? Вот такими рабочими руками.
Леша невольно посмотрел на руки Павла Филипповича. Руки были морщинистые, с потемневшими ногтями, на первый взгляд неуклюжие. Но стоило им что-нибудь взять, как они, казалось, преображались, столько в них появлялось ловкости, точности, расчета. Смотреть, как работает Павел Филиппович, было для Леши большим удовольствием.
— Знаменитость, — передразнил Павел Филиппович Лешу. — Вот и разбери теперь, кто знаменитость, а кто нет. То-то, Алеха-оха. Кто работает хорошо, тот, брат, тоже знаменитость. Понял? Промежду прочим, Сергея Всеволодовича на работе сильно уважают. Я слыхал от людей. Живет, правда, нелюдимо. Так у него в войну два сына погибли и жена. А газет много держит, потому что он политикой интересуется, в кружке преподает. Кружки такие есть, там всякое международное положение изучают. Ты, стало быть, не торопись его в эти, как там, в незнаменитые, одним словом…
* * *
Сколько теперь было каждый день в классе разговоров! Олег Балашов рассказал, что познакомился с настоящим мастером спорта. У Ляли Колонковой дом скоро снесут, на его месте будут строить новый, большой. А у Сережи Чиркова во дворе до революции был конный обоз, и дровяники, оказывается, сделаны из бывших конюшен.
Новостей было так много, что Эдик Голубев окрестил всю эту шумиху «эпохой великих географических открытий». Впрочем, сам он тоже всем хвастал, что успел побеседовать с участником гражданской войны и что у них за забором сад самого знаменитого в городе мичуринца.
