— Что ты увидел, Фома? — спросил художник и взял из ящика на жёсткую кисть зелёную краску.
— Как его зовут? — переспросила Маруся.
— Фома. Это, конечно, не совсем собачье имя.
— А как его звали раньше? — переспросила Маруся строго.
— Его всегда звали Фома, со дня рождения. Он тебе нравится?
Художник тронул нарисованные скалы кистью, и они будто подвинулись ближе. Он глядел то на скалу, то на свою картину.
— Так почему же ты решила, что скала похожа на букет?
— Я ошиблась, — ответила Маруся.
„Неужели на свете бывают такие похожие собаки? — думала Маруся. — Рыжая и с чёрным ухом, а не Букет“.
* * *
С тех пор как Валька уехал в горы, Маруся узнала всех собак строительного посёлка. Всех, всех: и тех, которые бегают куда хотят, и тех, которые сидят на привязи. В большом самодельном конверте пришло с гор письмо от Валентина. Но что она могла ему ответить, если Букет ещё не нашёлся!
А недавно отец рассказал, что к ним на шоссе, где они работают, в обеденный час прибегает забавный пёс, наверно ничей.
Маруся не отставала от отца до тех пор, пока он не согласился взять её с собой на работу.
До обеда Маруся работала вместе со всеми. Она выкладывала белыми камешками круг у дорожного столба. Сначала это было похоже на игру, но подошла мама, поглядела и сказала:
— Где же узор?
Она присела на корточки рядом с Марусей, и камешки под её руками стали один за другим ложиться вокруг столба ровно, как бусы. Маруся старалась, но у неё не получалось так, как у мамы. Наверно, потому, что она всё поглядывала на дорогу и ждала, когда же появится собака, которая должна прибежать к обеду.
Было жарко; хотелось посидеть под кипарисом или поплескаться в ручье.
Ручей прыгал в ущелье по камням и будто звал: „Я жду не дождусь! Идите сюда!“ Но все на дороге работали, никто не лежал под кипарисом и не убегал в ущелье к ручью.
Маруся тоже круг за кругом укладывала белые камни, прижимая их к земле как можно крепче. А солнце сияло и жгло и без того горячую дорогу.
— Шабаш! — крикнул отец, и сразу остановился тяжёлый каток, который гладил на дороге горячий асфальт.
К старому корявому дереву прислонились лопаты, и рабочие спустились в ущелье к ручью умываться.
Марусина мама расстелила прямо на траве брезент и стала резать хлеб большими ломтями. Потом открыла бидон, и из него поднялся вкусный пар.
— Контроль! Контроль! — крикнул кто-то из рабочих, и все засмеялись.
Около расстеленного брезента невесть откуда появился смешной пёс, только совсем не рыжий.
Лохматый Контроль лакал борщ из консервной банки. Ему достались все кости и корки. Он был очень доволен.
А Маруся чуть не плакала. Контроль был серый. Если бы его вымыть, он, может быть, стал бы белым. Но ни одного чёрного пятна на нём не было.
— Что же ты не ешь? — спросил Марусю отец.
Маруся проглотила первую ложку борща, за первой — вторую. Ложка за ложкой, а потом попросила добавки.
— Вот молодчина, — похвалил её отец.
Контроль после обеда сразу убежал, но Марусе уже было всё равно. Это был не Букет.
* * *
Вот и этот, который лежит на песке и смотрит на бухту Барахту, тоже не Букет, хотя и рыжий.
— Ну, старик, нам пора домой! — сказал художник.
Фома нехотя поднялся. Художник сложил кисти, закрыл ящик с красками, взял свою картину и пошёл вверх по тропе.
Фома плёлся за хозяином, а Маруся осталась внизу.
— Если я постучу в дверь этого дома, мне дадут напиться воды? — крикнул сверху художник.
— Нет, — ответила Маруся, — там никого нет. Я сейчас приду.
— Хорошо.
Художник остановился, поглядел на глицинию и, усевшись на пороге, снова открыл свой ящик с красками.
Когда Маруся, взобравшись по тропе, подошла к нему, в раскрытой тетради, которую художник держал на коленях, цвела глициния.
— Вы всё-всё можете нарисовать? — спросила Маруся.
— Всё, — ответил художник. — И я очень хочу нарисовать тебя.
— А собаку?
И Маруся рассказала ему, что у мальчика Вальки, который раньше жил в этом доме, была собака Букет. Букет пропал. Валька не может без него жить. А она его до сих пор не нашла.
— Как же тебе помочь? — спросил художник.
— Не знаю.
Когда художник с Фомкой ушли, Маруся опять сбежала к морю. Она взобралась на большой камень и увидела, что большая скала правда похожа на сломанный меч, а волны достают брызгами до его рукоятки.
Очень жарко, целыми днями печёт солнце, ветер метёт по дорогам белую пыль.
Всё дальше и дальше в горы уходит дорога, которую строят Марусины родители. Они возвращаются домой уже вечером. И сразу бегут к морю купаться.
— Пе́кло! — говорит отец. — Я сгорел!
Он трёт мелкой галькой грудь, ноги и с разбегу кидается на волну. Плавает он легко и быстро. А мама плещется вместе с Марусей у берега.
— Была бы у тебя подружка, было бы веселее, — говорит мама.
— А мне не скучно. Мы с Бакаевым рисовали медузу! — хвастает Маруся.
Бакаев — это тот самый художник, у которого собака Фома. Он приходит теперь на берег каждый день, утром — рисовать, а вечером — есть кулеш, который Марусина мама варит на настоящей печке прямо в саду.
* * *
Совсем стемнело; с моря запахло водорослями и рыбой. Пора уже ужинать, а Бакаева нет. Маруся стоит у калитки и ждёт, когда на тёмной дороге послышатся его шаги.
— Может, он загулял? — говорит Марусин папа.
— Иди, дочка! — зовет мать и разливает кулеш по мискам.
Маруся садится за стол и молча берёт ложку. Неужели Бакаев про неё забыл?
— Ешь! — говорит отец. — Завтра объявится.
* * *
На другой день было ещё очень рано и Маруся спала, когда Бакаев пришёл и сел на пороге. У него не было с собой ни красок, ни подрамника.
— Я уже давно сижу и жду тебя, — сказал он Марусе. — Ты знаешь, я, кажется, нашёл Валькину собаку.
Маруся надела тапочки. Она не стала пить молоко, взяла в руки мохнатый персик, и они пошли.
— А ты дойдёшь? — спросил Бакаев Марусю. — Это далеко, за кипарисовым лесом.
— Дойду, я умею ходить далеко.
Марусе хотелось скорее увидеть собаку. Может быть, это и правда Валькин Букет. А вдруг Бакаев ошибся?
Дорога круто свернула и стала подниматься вверх, а потом повела их по ущелью. На солнечном склоне Маруся увидела дом и сад, окружённый колючей изгородью из шиповника. Они подошли ближе. Посреди изгороди были врыты два столба, а на столбах висела калитка. Прямо на калитке была нарисована собачья голова и под ней надпись: „Злая собака!“
— Пойдём обратно, — зашептала Маруся. — Это не Букет: Валька говорил, что он не кусается.
— Подожди! — сказал Бакаев.
Он подошёл к калитке совсем близко и спросил громко:
— Хозяева дома?
В саду было тихо, в доме не открылись ни дверь, ни окно.
— Хозяева дома? — повторил Бакаев.
Никто не ответил. Тогда Бакаев подхватил Марусю и поднял её над колючей изгородью.
— Гляди!
Среди грядок под деревом инжира стояла собачья будка, а на будке сидел Букет. Это был он. Рыжий, с чёрным ухом.
— Букет! Букет! — позвала Маруся.
Загремела цепь, и Букет завизжал как маленький.
— Как же мы его освободим? — спросила Маруся.
Бакаев не ответил, он быстро опустил её на землю. В доме хлопнула дверь.
— Что хотите куплять? — спросила толстая женщина.
Она была похожа на людоедку. Насупив чёрные брови, „людоедка“ вытирала фартуком жирные губы и, притворно улыбаясь, шла прямо к ним.
Букет продолжал визжать, он натянул цепь и нетерпеливо перебирал лапами.
— Цыц! — крикнула на него „людоедка“. — Есть хороший дюшес! — сказала она, загораживая собою калитку.
— Пожалуйста! — И художник Бакаев протянул „людоедке“ деньги.
— Не надо, не надо! — толкала его Маруся.
Но было уже поздно: „людоедка“, нагнувшись, пошарила под деревом и дала им две жёсткие зелёные груши.
* * *
Взявшись за руки, Маруся и Бакаев возвращались по той же дороге. Они обсуждали план похищения Букета.
— Надо прийти, когда никого нет, и пролезть через колючки! — сказала Маруся.
— Не торгует же она только дома? — рассуждал художник, — Уходит же она на базар.
— Конечно! Мы снимем с него ошейник и убежим, — обрадовалась девочка, — я очень быстро бегаю.
— А вот я уже не очень.
— Всё равно убежим! — ободряла Маруся Бакаева.
Вечером, за ужином, они изложили свой план.
— Это же злыдни его украли! — сказал Марусин отец. — А нам зачем красть? Мы красть не будем. Пойдём и уведём собаку.
Маруся нырнула под кровать и вытащила из ящика старую серую кепку, с пуговкой на макушке.
— Вот! Мне дал Валька! Надо дать ему понюхать эту кепку. Букет сам убежит, если понюхает.
