Потом прозвучала громкая команда: «Отдать якорь!». Мгновенно ослабли канаты — и он ринулся вниз. Морская пучина податливо расступилась, впуская его в свои голубые покои.
На морское дно упал он стоймя, подняв вокруг себя мутное песчаное облачко. Стайка рыбок метнулась в сторону, закачались диковинные водяные растения.
Затем канат натянулся, повалил Якорь набок, и он, скользя, стал загребать лапой мягкий песок. Позади оставалась широкая полоса, как от плуга. Якорь впервые работал. Он ощущал, как напряглись его железные мускулы, и старался, чтобы люди были довольны им. Постепенно, зарываясь глубже и глубже в дно, он добрался лапой до твердого грунта и замер. Канат наклонно уходил вверх, терялся в голубом полумраке. Золотым колеблющимся пятном стояло в вышине солнце. Большая зубастая рыба с неподвижными глазами подошла, шевеля хвостом, и, прислонившись к Якорю, замерла, что-то выжидая.
Как давно это было… Истлели те канаты, и умерли те рыбы…
Вспомнилось Старому Адмиралтейскому Якорю первое увиденное им морское сражение.
Две эскадры, как две стаи лебедей, под всеми парусами, цепочками шли друг на друга. Море легонько колыхалось, и волны баюкали солнце, и Якорь не мог знать, что произойдет вскоре, во что превратится каждый корабль, похожий на красивую белую птицу. «Александр Пересвет» шел впереди, как вожак, и рядом с ним плыло его отражение с высокими мачтами и облачно-белыми парусами. Якорь видел и себя, отраженным в воде, и другие корабли, и всю залитую солнцем морскую даль.
Вражеская эскадра окуталась облачками дыма. В ответ фрегат вздрогнул, как от удара грома. Это заговорили пушки «Пересвета». Фонтаны воды поднялись к небу у самых бортов. Звуки выстрелов и свист ядер слились в сплошной гул. И волны больше не баюкали солнце. Оно исчезло в пороховом дыму.
Трещали дубовые доски бортовой обшивки под ударами ядер, рушились мачты. Лопались и бессильно повисали паруса, будто сломанные крылья. Кричали матросы.
А пушки палили и палили, смешивая небо с морем. Одно ядро угодило в Якорь, лопнуло и рассыпалось по воде шипящими осколками. С тех пор осталась вмятина на правой лапе Якоря, как зарубка молодости.
Когда вражеская эскадра, не выдержав огня русских пушек, ушла и дым рассеялся, на фрегате «Александр Пересвет» не было мачт, он наклонился набок, словно от боли, и плыл по воле ветра и волн.
Другие корабли зацепили его канатами с обоих бортов и повели, как ведут под руки с поля боя тяжелораненого. У входа в бухту они вытолкнули его на песчаную косу, чтобы он не пошел ко дну.
С обреченного фрегата матросы сняли все уцелевшее, Адмиралтейский Якорь доставили к стапелю*, где, зияя пустыми ребрами, строились новые корабли, где стучали топоры и летали по воздуху щепки. И Якорь стал служить на другом корабле. Потом он плавал и работал еще на многих больших и малых кораблях.
Но однажды произошло событие, которое чуть не стало последним в его жизни. Оно надолго разлучило его с людьми и кораблями.
Было это так.
Русская военная эскадра стояла у Одессы на внешнем рейде. Осеннее полинялое небо сеяло мелкий унылый дождь. Неожиданно откуда-то из глубин украинских степей ворвался в Причерноморье ураганный ветер. Лежавший на дне моря среди ракушек и водорослей Якорь почувствовал, как до звона натянулся канат, связывающий его с кораблем, будто хотел разогнуть его лапы. Но чем сильнее натягивался канат, тем глубже зарывался Якорь в морское дно, тем надежней старался удержать корабль на месте. А канат все напрягался, тянул и дергал, а потом вдруг лопнул и медленно лег на дно, безжизненно вытянувшись во всю длину.
Якорь понял: случилось самое страшное, что может случиться с якорями.
Он больше ничем не был связан с кораблем, с людьми. Потянулись дни, месяцы, годы вечного покоя. Якорь заносило песком, ракушками, илом. На иле вырастали бледные неподвижные травы, которые нехотя колыхались, когда проплывали рыбы.
Море жило своей загадочной жизнью. Здесь были свои будни и праздники, свои заботы и радости. Никого из морских обитателей не интересовал огромный Якорь, и постепенно угасала в нем надежда на возвращение к людям.
К вот, когда он совсем было решил, что навсегда погребен под песком и илом, рядом на дно упал якорь с неизвестного корабля.
— Выручал, братишка! — простонал Старый Адмиралтейский Якорь. — Бек помнить буду.
Тот долго лежал без движения, будто обдумывал просьбу. Потом зашевелился, зацепил безжизненный канат, и вскоре Старый Адмиралтейский Якорь очутился на палубе незнакомого корабля. Такого корабля он еще не видел. Был он весь железный, из высокой трубы валил черный дым, а в утробе его что-то дышало, ухало.
Матросы с любопытством разглядывали Якорь, восклицали:
— Во находка!
— При царе Горохе потерян.
— А канат-то выдержал. Истлел почти, а поди ты…
— Раньше умели делать…
Люди очистили Якорь от грязи, а солнце высушило и согрело его могучие лапы. Доставили Якорь в порт и приковали к цепи на большом железном пароходе «Афанасий Никитин».
По наклонным сходням с парохода на берег и с берега на пароход сновали люди с мешками и ящиками на спине. Что-то оглушительно рявкало над причалом, звенело, скрипело, лязгало, и Якорь отметил про себя, что на земле, среди людей, стало намного шумнее, а сами люди — подвижней, торопливей. А может, это ему просто казалось после долгого пребывания в полной тишине и одиночестве…
От воспоминаний Старый Адмиралтейский Якорь отвлекла неестественная тишина. Он очнулся и увидел, что одет весь белым игольчатым инеем. Море молчало. Кусты над обрывом были голыми, трава пожелтела, поникла. Стекляшка вмерзла в прозрачную береговую закраину льда и по-прежнему светилась круглым зеленым леденцом. Белый камень лежал на прежнем месте так же твердо, как когда-то в крепостной стене. Только не было над морем чаек, и потому пасмурная даль казалась еще грустней и неприветливей. Да кусок дерева, что был когда-то днищем рыбацкой шхуны, исчез. «Уплыл куда-то. А может, кто сжег на костре и согрел озябшие руки», — подумал Якорь.
Через несколько дней завьюжило. С обрыва ручейками сползала поземка. Берег замело снегом. Укрытый мягким сугробом Старый Адмиралтейский Якорь снова впал в забытье.
С разными людьми довелось встречаться Старому Адмиралтейскому Якорю за свою долгую жизнь. Видел он и важных строгих капитанов, и щеголей штурманов, и горластых боцманов, и работящих матросов.
Но больше всех запомнился ему молодой матрос Тихон Ломов с корабля «Афанасий Никитин». Он всегда разговаривал с ним, как с живым. Придет, бывало, на бак, где всегда лежал Якорь, сядет рядом и поздоровается: «День добрый, Якорь Петрович! Как ночевали? Хорошо? Ну и добро».
Достанет матрос из-за пазухи книжку и, шевеля губами, начнет читать шепотом. А то, бывало, Тихон рассказывал ему: «Мы с тобой, Якорь Петрович, вроде бы братья. Вкалываем не за понюх табаку: ты — на дне, я — на палубе. Судьбина у нас одна — горемычная. Вот думал, соберу деньжонок, куплю отцу лошадь. Околел у него прошлым летом мерин. А как быть одесскому извозчику без лошади?.. Ан — шиш! Помнишь, унес шторм ящики с чаем?.. Кто виноват? Матросы! Еще год задарма горбить будем. — Глаза Тихона делались холодными, как зимнее небо. — Вчера штурман в зубы дал. А за что? Да ни за что. Чья власть — того и верх. Это он называет — развеять скуку. А ответить нельзя. Ни-ни… В трюме сгноит. Вот она, наша матросская правда. Сопи да молчи».
Шел пароход по морю, и человек поверял Якорю свои больные думы: «Ничего, ничего… Придет наша правда, наступит наш праздник, Якорь Петрович. Не так еще подеремся. Не в зубы, а под дых бить будем.
Икнутся им наши синяки и мозоли»…
Беседы эти обрывал сиплый голос боцмана:
— Тихон, собачий сын, на вахту! Опять книжку мусолишь?.. Грамота-не швабра, не накормит. Валяй делать приборку!
Тихон запихивал книжку под рубаху и убегал.
Многие земли, моря и страны повидал Старый Адмиралтейский Якорь.
Пароход «Афанасий Никитин» был рядовым морским работягой. Из каждого рейса возвращался он к родным берегам усталый, как возвращается с работы домой кузнец или пахарь. Трюмы его были наполнены то индийским чаем и китайским рисом, то африканским кофе и египетским хлопком, то турецким табаком и греческими маслинами.
Однажды, когда пароход вернулся в свой порт, матросы не узнали родного города. Он встретил их необычным шумом, стрельбой. Люди ходили по улицам с красными флагами.
Якорь заметил, как оживились матросы и кочегары на «Никитине». Возбужденные, они собрались на баке. Тихон Лемов влез на рундук со спасательными поясами и кричал, срывая голос:
— Хватит! Довольно нас мордовать! Рабочие в Питере царя скинули. Наша, народная, пришла власть, наша правда. Надо идти драться за нашу правду!
