Тут Варя увидела, что жемчужина в самом деле держится на нитке. Нитка продета в отверстие на створке раковины и снаружи закреплена узелком. Раньше девочка не заметила всего этого, потому что узелок был замазан зеленым пластилином. А учитель отколупнул его — и обман раскрылся.
— Это не я, — пролепетала девочка.
— Это Колина работа, — сказал учитель. — Больше кому? В прошлом году он всю газету украсил ягодами рябины. Эх, главный редактор, главный редактор, выдумщик ты мой маленький. «Человек, которому не чуждо ни что человеческое». Увезли тебя от нас…
Варя вспомнила белые бусы на шее Колиной матери и поняла, откуда Коля-Николай взял жемчужину.
На крыльцо школы вышла кошка, села, пошатываясь от слабости, и зажмурилась на солнышке.
— Чего это кошка-то еле сидит? — удивилась Варя.
— Ох ты, господи! — сказал учитель. — Одиннадцать котят она принесла, и все в нее. А я с этим ремонтом закрутился. Сам не ем и кошку не кормлю. А за молоком сходить не соберусь.
Он вынес из школы бидон и тетрадь в кожаной обложке и сказал:
— Варя, ты почитай вот эту тетрадь. Тут у меня за много лет записаны рассказы местных жителей про старину, про всякие находки и случаи. Ты про разбойника Федота прочитай, пока я за молоком хожу. А ты, Мурка, потерпи немного.
Девочка села на крыльцо и под слабое мурлыканье кошки открыла тетрадь. На сквозных от времени листах почерк учителя был четок — с нажимом и волоском.
«Вот бы так научиться писать!» — позавидовала Варя и прочла первую строчку про разбойника Федота. Тем временем кошка влезла к ней на колени и, дрожа и согреваясь, замурлыкала громче.
Глава третья
Разбойник Федот (из рассказов бабушки Устиньи)
«Федот фактически не разбойник, а крестьянин из нашей деревни. Был он грамотный и с попом спорил. Поп учил писанию:
— Тебя ударят по щеке, а ты подставь другую.
Федоту это не нравится.
— Я, — говорит, — не подставлю. Да и ты, батюшка, не подставишь.
— А я подставлю, — горячился поп. — На что спорим, подставлю?
— У меня рука тяжелая, — говорит Федот.
Поп не отступается:
— Ну и что? Мне терпеть, а не тебе.
Придет попадья, нашумит на обоих, и они разойдутся. Батюшка боялся ее, и она, сказывали, бивала его туфлей. Разве можно так мужчине свою жену распускать? А Федота на работу пошлет и накажет:
— Ты, Федотко, на работе не задумывайся. На тебя вил-топоров не напасешься!
Истинная правда — был Федот очень сильный человек, и железо у него в руках не терпело. Топоры ломались, вилы. Он задумчивый был. Как задумается — и все ломается.
Тогда в нашей деревне помещиков не было. Не знали, что ли, наверху про нее? Но потом узнали и прислали помещика из немцев. Фамилия его была Грабе. А его сразу прозвали Грабли: худой и все к себе гребет.
Как ни вертись, у него много не заработать, а так, чтобы с голоду не помереть.
— Это мне совсем неинтересно, — говорит Грабли, — чтобы вы померли. Кто тогда работать будет?
Федот еще больше задумываться стал и сломал у немца два топора. Тот отдал распоряжение:
— Тридцать пять горячих!
Дворовые люди с розгами пошли к Федоту.
— Ребята, — говорит Федот, — не подходите, а то хуже будет.
А поп издалека уговаривает:
— Федотушка, ты не противься. Мы не больно. Мы для виду только помашем.
— Нет, — говорит Федот, — все равно не дамся. Что ты дурака валяешь, немец? «Айн, цвай, драй, ложись да помирай!» Чего ты над людьми издеваешься? Нехорошо.
— Это настоящая революция, — сказал немец и послал в город за солдатами.
А Федот этой же ночью взял жену и сына и ушел к озеру Сорокоумову. В те времена туда подступиться было нельзя — болото, лес да урема. Кто подходов не знает, лучше и не ходить. На сухом берегу Федот избу поставил. К нему еще пять семей прибилось. Немец, говорят, дышать не дает. А шестым — поп с попадьей.
— Совершенно, — говорит, — жить нельзя. В уборочную ночами работаем. И меня гоняют. Я раз не пошел — тридцать пять горячих. Я священнослужитель. Как я людям в глаза посмотрю?
— А ты бы вторую щеку подставил, — говорит Федот. — Ладно, не буду смеяться. Живем мы тут работой: рожь сеем, рыбу ловим. Не забоишься?
— А чего бояться, — говорит поп. — Мы из простых.
— Тогда ставь избу вон с того краю.
Поп избу поставил, народ ему помог. А попадья холила к Федоту жаловаться на своего мужа.
— Раньше смирный был. А сейчас ему слова не скажи. Возьмет да и за косу дернет.
Федот говорит:
— Вы сами налаживайте жизнь.
И правильно он так сказал. Что это за жена, если будет ходить по начальству и хулить хозяина?
У Федота мальчик большенький, Саней зовут, с пяти лет к попу бегает — буквы разбирать.
Отец-мать ему наказывают:
— Сынок, ты далеко не бегай.
А ему страх как хочется узнать, что в уреме за озером. Перетолкнул он лодку на тот берег и по бревнышкам, по колодинам до поля.
Там стоит долгий дяденька и спрашивает:
— Ты чей? Где ты живешь?
— На озере…
— Покажи дорогу.
— Я покажу, а ты худое сделаешь!
— Я тебе леденцов на палочках принесу.
Сане сердце подсказывало: не говори. Но больно ему охота попробовать леденцов на палочках!
— Не обманешь ты меня? — спрашивает он дяденьку. А этот дяденька долгий, конечно, немец был.
— Ни в коем случае, — отвечает.
— Ладно, — обрадовался Саня. — Ты так и эдак иди, а там на лодке плыви. Я тебя ждать буду. Да больше леденцов приноси: они у нас не в пропажу.
Дома избеспокоились: где был. Саня молчит, не сказывает, боится: ругать будут. Неделю Саня ждал немца, на берег бегал, не едет ли. Мать почувствовала неладное и за ним:
— Далеко, сынок?
— Не больно далеко.
Плывет по озеру лодка, а в ней солдаты и пушки. Мать сынка на руки — и бегом в деревню. Немец узнал ее, выстрелил и попал в спину. Сгоряча она добежала до дому, передала ребенка мужу и сказать успела:
— Напугала я Саню: весь он в моей кровушке, — и померла на руках у Федота.
Тяжело-то как… Хоть бы и не рассказывать про это.
Лодка к деревне гребется, а на берегу камни сложены и бревна — новый мужик строится. Федот с горя-то большими камнями по неприятелю! Закипела вода в озере, камнем поломало лодку — она и перевернулась. Кто утонул, а кто выплыл и на тот берег. А по этому берегу мужики с кольями да вилами, да кричат, да сердитые:
— Попадись-ка нам, Грабли!
Немец испугался и отступил с солдатами.
А Федот посадил всю деревню на лодки и по протоке на Каму. Где плавом, а где и на руках довели лодки до глубокой воды.
Похоронил он свою жену молодую над рекой, над Камой у старой сосны, посидел у бугорка и артелью поплыл дальше. Куда, зачем — вода след разровняла.
Говорили, после его с Саней видели у самого Пугачева. Пугачев был в наших местах, со своим войском одну ночь ночевал у озера Окуневого и пошел дальше — за Трехсвятское, на Вятку, на Мамадыш. Будто вот в эту ночевку у озера Окуневого Федота с Саней и видели. Разве так не могло быть? Я думаю — могло…
Давно это было, куда как давно, многое забылось, да не все. Мой дядя Карп Иваныч, когда еще неженатый был, в сенокос купался в озере Сорокоумове и будто бы донырнул до медной пушки.
«Рукой-то, — говорит, — я дотронулся до нее и под водой открыл глаза. Пушка медная, аккуратная, с хитрым узором и скобы по бокам, чтобы держаться и переносить с места на место. После ходили с ребятами, веревки принесли, а место это не находится. Куда вот оно делося?»
После рассказа о разбойнике Федоте в тетради были записаны загадки с отгадками со слов бабушки Устиньи:
«Когда в году бывает столько дней, сколько у человека глаз?»
(Второго января.)
«Когда поп крест в портках выносит?»
(Всегда. Не пойдет же он без порток!)
«Москву строили, во что первый гвоздь колотили?»
(В шляпку.)
«Когда платья бывают из травы?»
(Когда они измяты.)
«В дряхлой избушке жили Просто да Ничего. Избушка стала рушиться. Просто вышло в двери, а Ничего — в окно. Кого задавило в избушке?»
(Да.)
На другой странице был рисунок.
«Не зверь ли какой?» — подумала Варя и поняла, что это карта озера Сорокоумова, и вспомнила, какое оно на самом деле со всеми заливами и протоками. Получилось довольно похоже на изображение в учительской тетради.
Пришел учитель с полным бидоном молока и, задыхаясь, сказал:
— Вот… и мы!
Налил молока в глиняный черепок, и кошка принялась громко лакать. Он подливал ей еще и еще, и теперь кошка успевала и лакать и благодарно мурлыкать, но вдруг спохватилась, видно, вспомнила про котят, и побежала в школу кормить их.
Как мы уже говорили, старый учитель жил при школе, в комнатке с одним окном, заставленной книгами и увешанной травами с лугов, отчего в его жилище всегда гостило лето, а сейчас летал шмель с золотой опояской и сердито гудел.
