Владик позвал:
— Петух!
Работавший неподалёку Петя Ерошин ответил:
— Я за него!
— Посмотри, что я нашёл.
— Чур, на двоих! — крикнул Петя, ещё не зная, в чём дело.
Волоча за собой тяжёлый, сверкавший на солнце заступ, он подбежал к Владику:
— Ну-ка, покажи!
Он чуть ли не вырвал из рук приятеля находку. Всё, что он делал, он делал торопливо, с налёту.
— Дай-ка! Ух ты, здорово! Да ведь это кинжал. Прямо как настоящий! — сказал Петя, вертя ржавый самодельный кинжал так и сяк.
— А по-моему, — сказал Владик, — это напильник.
— Какой там напильник! — Петя ловко засунул ржавый кинжал за ремень, выпятил грудь и принял молодцеватый вид. — А дашь поносить?
— Дам, конечно. Да что ты схватил? Видишь, какой ржавый.
— Ничего, мы его почистим. Кинжальчик что надо! — Он стал размахивать кинжалом. — Давай в «ножики».
Он подбросил находку вверх. Кинжал описал дугу и вонзился острым концом в рыхлую землю.
— Есть! — обрадовался Петя.
Но тут к ним подбежал озабоченный Антон:
— А вы, ребята, почему не работаете?
— Да тут Владька вон какую штуку нашёл.
Старший пионервожатый осторожно, двумя пальцами, взял ржавую «штуку»:
— Зачем она вам? Выкиньте!
— Нет, нет, — сказал Владик, — не надо!
Ему было жалко выбрасывать кинжал — пускай старый, пускай ржавый, пускай сделанный из напильника.
Он спрятал находку в заплечный мешок и снова взялся за работу.
К обеду наконец большие квадратные ямы были вырыты. Теперь надо было налить в них воды. Стали думать, где её поближе взять.
Владик закричал:
— Постойте, я знаю где! Пойдёмте, тут недалеко.
Он подхватил ведро и побежал вглубь парка. За ним с вёдрами потянулись и другие ребята. Он привёл всех к скрипучей калитке. За калиткой простирался пустырь. Только теперь он был покрыт не снегом, а яркозелёной, сочной молоденькой травкой. Внизу, под бугром, сверкая на весеннем солнышке, всё так же негромко распевала песенку тоненькая струйка воды.
— Вот видите, родник! — гордо говорил Владик. — Это я его открыл.
— Подумаешь, открыл! Мы про него давно знаем, — отозвался Петя. — Ведь это наш родник, краснопресненский… Давайте напьёмся.
Ребята припали к роднику и досыта напились вкусной ключевой воды. Потом набрали полные вёдра и вернулись к саженцам.
И тут наступила самая торжественная минута. Пионеры начали медленно, осторожно опускать саженцы в землю.
Что-то было в этом особенное. Пройдёт много лет, деревца вырастут, но в памяти тех, кто их сажал, всё ещё будет жить это майское утро с просвечивающим сквозь облака неярким солнцем.
Ребята стали аккуратно засыпать ямы землёй. Потом тесёмочками привязали деревца к кольям и полили водой. И там, где ещё утром было пустое место, вытянулась длинная шеренга крохотных липок и топольков. Старые, раскидистые вязы шумели над ними свежей листвой, словно приговаривали: «Быстрей расти, молодёжь, набирайся сил, чтобы поскорей встать на смену нам, старикам…»
Потом началось нечто вроде маленького митинга. Директор парка снял шляпу, пригладил редкие волосы и поздравил ребят с посадкой.
За ним слово взял Антон.
— Товарищи пионеры! — сказал он. — На Кавказе есть хорошая поговорка: «Каждый должен в своей жизни посадить хотя бы одно дерево и построить хотя бы одну саклю», то-есть дом. Первое мы с вами сегодня выполнили. Я думаю, не за горами то время, когда мы и второе выполним, правда?
— Правда! — зашумели ребята.
Антон улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и принялся завязывать тесёмки на своей папке.
Потом поднялась Елена Ивановна. Опираясь на палку, которая под тяжестью её тела всё глубже уходила в песок, она сказала:
— А я знаю другое изречение, тоже неплохое: «Кто деревце посадит, тот человеку друг». Вот и выходит, что мы с вами друзья человеку, друзья народу. Только помните: посадить дерево — это ещё полдела. Деревца надо беречь, тогда они приживутся. Пусть каждый из вас, мальчики, возьмёт шефство каждый над своим деревцом!
Так и решили. Пионеры химическим карандашом надписывать на кольях свои фамилии. Владик: «Владлен Ваньков».
А Петя написал: «Ерошин Пётр. Кто тронет, тому — во!» И нарисовал огромный кулак.
…Дома Владик достал из мешка старый, ржавый кинжал и принялся его чистить и шлифовать. Потом он вытащил из-под своей кровати большую картонную коробку, которая называлась «ящик сокровищ». В ней хранились всякие ценные вещи: разрозненный «юный конструктор», коньки «снегурки», провод, лампочки, гвозди… Он спрятал кинжал в ящик, задвинул его под кровать, разделся и лёг.
Как только он закрыл глаза, ему представился длинный ряд липок и топольков. А над ними шумели старые, морщинистые вязы и точно рассказывали о чём-то давно-давно прошедшем…
Вторая глава. Тата Винокур
В конце мая Владик и Петя сдали экзамены, перешли в пятый класс и поехали в пионерский лагерь.
Ехали в больших жёлто-красных автобусах, похожих на вагоны. На каждом было написано: «Заказной».
— Дизельные! — сразу же определил Петя.
Он по-хозяйски сидел на мягком диване, подпрыгивал на пружинах, вертелся во все стороны и кричал:
— Споём, ребята!.. Толя, запевай! Митя, подтягивай!
Ребята пели во всё горло. Один Владик не подтягивал. Он сидел у окна и молча следил за тем, как мимо него проносятся огромные новые дома Ленинградского шоссе, бесконечная зелёная лента бульваров, серая громада стадиона «Динамо», затейливые башенки и колонки Петровского дворца, статуи и ворота Аэропорта…
«Как велика Москва! — думал Владик. — Сто лет в ней проживёшь и всю не узнаешь».
Наконец вдали промелькнула тонкая белая, похожая на мачту вышка речного вокзала. Блеснула вода.
Над ней, точно крылья бабочки-капустницы, скользили белые паруса яхт. Кругом стало просторно, широко, привольно… Владику тоже захотелось петь, и он стал подтягивать вместе со всеми:
Мы едем, едем, едем
В далёкие края…
Потом миновали железную дорогу, небольшой лесок, а за ним сразу же стали видны лагерные постройки. Лагерь был в Химках, на берегу водохранилища.
Началась новая жизнь. Кто провёл хоть одно лето в пионерском лагере, тот, уж конечно, навсегда запомнит утреннюю и вечернюю линейки под смолистой мачтой, подъём и спуск флага, столовую с грудами пышного, ноздреватого белого хлеба на деревянных подносах, купанье, шумные родительские дни…
А походы! Пионеры уходили на весь день далеко в лес, собирали растения, играли в разведчиков, в партизан и затемно возвращались с нестройной, но удалой песней.
А костры! До позднего вечера засиживались ребята вокруг костра на берегу водохранилища. Кто пел, кто плясал, кто читал стихи под лёгкое потрескиванье огня, над которым вился дымок и весело стреляли в тёмное небо летучие, озорные искры.
По каналу время от времени проходил теплоход, и его огоньки отражались в синей, чернильной воде золотыми росчерками. Казалось, что это искры от костра сели на воду, но не гаснут и качаются на мелкой, чешуйчатой волне.
Всё это запоминается на всю жизнь. Недаром многим взрослым, солидным людям при запахе дыма первым делом представляется горьковатый седой дымок пионерского костра, за которым они сиживали в те годы, когда носили на груди красный галстук с тремя уголками.
…В лагере были отряды и мальчиков и девочек. Однажды все пошли в лес. Там разбрелись кто куда. Владик и Петя, как обычно, держались вместе. Под толстой медно-красной сосной они наткнулись на большой муравейник, усеянный двойными иголками сухой хвои.
Мураши озабоченно сновали взад-вперёд, словно они были заняты невесть какими важными делами. Владик и Петя долго смотрели на них.
— Бегут!.. И чего их носит? — сказал Петя, который порой любил полениться.
— Видно, у них тоже свои дела, — сказал Владик.
— Давай посмотрим, что там, внутри, — предложил Петя.
— Давай.
Петя отломал сосновую ветку и принялся ею ворошить муравейник.
Батюшки, какая там поднялась суматоха! Муравьи так и забегали, заметались. Одни мчались с муравьиными яйцами, похожими на зёрнышки риса, другие спешили куда-то с хвоинками и щепочками. Третьи несли песчинки. А Петя всё водил и водил веткой, разламывая песчаные стены муравьиного дома.
Тут из чащи леса выбежала высокая девочка в цветастом сарафане. У неё были толстые русые косы и большие не то голубые, не то серые глаза. В загорелых руках она держала венок из васильков. Она посмотрела на Петю и крикнула:
— Зачем разоряешь?
— А что? — отозвался Петя.
— А то, что не надо разорять. Вот если бы к тебе пришли, твой дом разорили — что бы ты сказал?
