— Он всё чувствует, — говорила бабка. — И, как человек, улыбается и плачет.
А у дяди Кости было две собаки: охотничий спаниель Снегур и овчарка Полкан, оба невероятные показушники: любили находиться в центре внимания, занять в комнате видное место, повертеться на глазах, похвастаться белоснежными зубами… На охоту дядя Костя не ходил (только собирался), и Снегур постоянно изнывал от безделья. Его тянуло на природу, а приходилось околачиваться во дворе.
На Снегура очень действовала погода. Серые, пасмурные дни нагоняли на него такую тоску, что он забивался под крыльцо и плаксиво повизгивал. Но зато в солнечные дни становился безудержно шумным: гонялся по двору за голубями, делал стойку на каждый звук, ко всем лез целоваться и не уставал возиться с Полканом.
Снегур никого не боялся: ни собак, ни кошек, ни лошадей, но только завидит у дворника шкуру медведя — забьётся под диван — ни за что не вытащишь! Вот такой был «охотник»!
Ещё щенком Снегур пристрастился слушать радио. Особенно передачи о животных: часами мог сидеть у репродуктора и слушать голоса птиц и зверей. Когда Снегур постарел, дядя Костя наконец собрался на охоту, но Снегура так и не оторвал от приёмника.
Один раз я всё-таки затащил Снегура в лес — хотел проверить его охотничьи инстинкты, но сколько ни рыскал по кустам, он так и не учуял ни одной птицы, а под конец и вообще завёл меня в глухомань. Я еле нашёл дорогу обратно.
Спаниель жил вместе с дядей Костей, а Полкан — на улице, в бочке. Дядя опрокинул большую бочку, набил её соломой, и конура у Полкана получилась что надо. Все собаки завидовали. Сторожить Полкану было нечего — дядя Костя не держал ни кур, ни уток, не разводил огород, и Полкан целыми днями грелся на солнце. Время от времени гонял мух или почёсывал у себя за ухом и зевал, показывая ослепительно-белые зубы. Кстати, в бочке у Полкана я два раза ночевал. Первый раз там спрятался, когда за что-то обиделся на родителей. А второй — в знак протеста, что мне не покупают собаку. Дважды меня искали сутками, и оба раза Полкан, молодчина, оставлял мне в миске еду, которую я, конечно, не ел, а он, естественно, обижался.
Когда Полкану исполнилось три года, у него было поразительное обоняние и чувство пространства. Однажды дядя Костя уехал в другой город, так Полкан прибежал к нему с оборванной цепью. Как нашёл дорогу — никто не знает. Но от постоянного безделья Полкан обленился, перестал различать запахи и вообще поглупел. К старости только и знал гоняться за своим хвостом да лаять когда вздумается, да ещё клянчить конфеты — ужасно к ним пристрастился.
Что эти псы любили — так это петь. Когда дядя Костя играл на гитаре, Полкан всегда высоко подвывал. Частенько и Снегур присоединялся и тянул приятным баритоном. Иногда так увлекались, что пели и после того, как дядя откладывал гитару. А стоило крикнуть «браво!» — начинали всё сначала, да ещё громче прежнего.
Однажды у нас тоже появилась собака — колли. Высокая, узкомордая, с пушистым хвостом, она была приблудная — вбежала в коридор и легла на наш коврик. Спокойно так прилегла, бесцеремонно, как у себя дома. Я стал её прогонять, «иди к хозяину», говорю, а она не уходит.
Мы назвали её «Рыжая умница», потому что у неё шерсть была ярко-рыжая, как у лисицы, и потому, что она оказалась послушной и ласковой. Умница прожила у нас целый месяц, и только мы к ней привыкли, как объявился её хозяин. Я очень скучал по Умнице. Мать говорила, купим другую, а мне казалось, никакая собака не заменит её.
Но всё-таки самой лучшей и самой умной собакой была Кисточка, которая жила в соседнем посёлке, у знакомой моей матери тёти Клавы. Кисточка была обыкновенной дворняжкой: маленькая, этакая замухрышка, чёрная, с закрученным баранкой хвостом и острой мордой. Но ведь главное у собаки не порода, а душа. Так вот, душа у Кисточки была совершенно необыкновенная. Не зря её называли «душевной собачонкой». Кисточка служила и сторожем, и нянькой, и смотрителем. По ночам она охраняла сад от набегов мальчишек, днём сидела около люльки соседского мальчишки. Если ребёнок спал, Кисточка смирно сидела рядом, но стоило ему пискнуть — начинала лаять и толкать коляску лапой. Проснётся ребёнок, заберут его кормить, Кисточка бежит на птичий двор. Уляжется в тени под навесом сарая, делает вид, что дремлет, а сама искоса присматривает за всеми. Заметит, гуси дерутся — подскочит и как рявкнет! А если коза начнёт яблоню обдирать, Кисточка может и покусать легонько. Никому не давала спуску. Даже поросёнка не подпускала чесаться о рейки забора — ещё, мол, повалит изгородь, чего доброго!
Кисточка была всеобщей любимицей в посёлке, многие хозяева хотели заполучить её на день-два постеречь сад или присмотреть за живностью. Заманивали её печеньем и сладостями. Кисточка посмотрит на лакомства, проглотит слюну, но не пойдёт — так была предана хозяйке.
Однажды мы получили от тёти Клавы письмо, в котором она сообщала, что Кисточка родила пятерых щенков, но надо же — случилось несчастье: через неделю попала Кисточка под машину. Трёх щенков забрали соседи, одного тётя оставила себе, а пятого предлагала нам.
В воскресенье мы с отцом съездили в посёлок и вернулись с сыном Кисточки.
У щенка был мокрый нос, мягкие подушечки на лапах и пепельная, дымчатая шёрстка. Мы сразу его и прозвали Дымом. Он был ещё совсем маленький, точно игрушка из шерстяных ниток, от него ещё пахло молоком.
В первый день щенок ничего не брал в рот. И в блюдце наливали ему молока, и в бутылку с соской — не пьёт, и всё тут! Поскуливает, дрожит и всё время ноги подбирает — они у него на полу расползались. Я уж стал побаиваться, как бы он не умер голодной смертью, как вдруг вспомнил, что на нашем чердаке кошка Марфа выкармливает котят.
Сунув щенка за пазуху, я залез с ним на чердак и подложил Марфе. Она как раз лежала с котятами у трубы. И только я протиснул щенка между котятами, как он уткнулся в кошкин живот и зачмокал. А Марфа ничего, даже не отодвинулась, только приподнялась, посмотрела на щенка и снова улеглась.
Прошло несколько дней. Марфа привыкла к своему приёмному сыну, даже вылизывала его, как своих котят. Щенок тоже освоился в кошачьем семействе: ел и спал вместе с котятами и вместе с ними играл Марфиным хвостом. Правда, у него была и своя любимая игрушка — обмусоленная косточка. У него резались зубы, и он постоянно её грыз.
Всё шло хорошо до тех пор, пока котята не превратились из сосунков в маленьких кошек. Вот тогда Марфа стала приносить им воробьев и мышей. Котятам принесёт — те урчат, довольные, а положит добычу перед щенком — он отворачивается, Марфа подвинет лапой к нему еду, а он пятится. Зато с удовольствием уплетал кашу, которую я ему приносил.
Однажды Марфа со своим семейством спустилась во двор: впереди вышагивала сама, за ней — пузатый, прыткий щенок с неё ростом, а дальше катились пушистые комочки. Во дворе котята со щенком стали носиться друг за другом, играть. Котята залезали на дерево, и щенок пытался, но сваливался. Ударится, взвизгнет, но снова прыгает на ствол. Тут я и понял, что пора забирать его от кошек. Только это оказалось не так-то просто Марфа ни в какую не хотела его отдавать: только потянусь к Дыму, она шипит и распускает когти. С трудом отнял у неё щенка.
В жаркие дни мы с Дымом бегали на речку купаться. Дым любил барахтаться на мелководье, а чуть затащишь на глубину — скорее спешит к берегу или ещё хуже — начнёт карабкаться мне на спину. Однажды я взял и нырнул, а вынырнув в стороне, увидел: Дым кружит на одном месте и растерянно озирается. Потом заметил невдалеке голубую шапку, такую же, как у меня, и помчал к пловцу. Подплыл и стал забираться к нему на спину. А пловцом оказалась девушка. Она обернулась и как завизжит! Но ещё больше испугался Дым. Он даже поднырнул — только уши остались на воде, а потом дунул к берегу.
По воскресеньям у деда Игната собирались все «собачники». И дядя Костя, и я приходили с собаками. Бабка раздует самовар, достанет пироги и ватрушки, усядемся мы за стол, и собаки тут как тут. Смотрят прямо в рот, тоже пирогов и ватрушек хотят. Я дам им по одному, а бабка как крикнет:
— А ну, пошли во двор, попрошайки! А тебе, Буран, как не стыдно? Ведь кастрюлю картошки слопал! Такой обжора, прямо стыд и срам!
И Буран уходит пристыжённый, а за ним и Снегур с Полканом, и мой Дым.
Во дворе они начинали бороться. Понарошку, кто кого: Буран всех троих или они его. Дурашливые Полкан с Дымом сразу набрасывались на Бурана. Прыгали перед его носом, тявкали, всё хотели в лапу вцепиться, а Снегур не спешил: кружил вдалеке с хитрющей мордой; потом заходил сзади и — прыг Бурану на загривок. Тут уж и Полкан с Дымом набросятся на Бурана, а он, как великан, громко засопит, набычится, развернётся — собаки так и летят кубарем в разные стороны. Иногда и я принимал участие в этой возне. Вчетвером-то мы Бурана одолевали.
