Мне же было не до улыбок. Человека считают достаточно взрослым, чтобы пригласить на работу, и тут же требуют разрешения от мамы. Нелепость!
У Витьки разумные родители, а к моей мамочке нужен тонкий подход.
Ей, представьте, нет ни малейшего дела до того, что я стал взрослым. «Ты — моя единственная радость!» Прекрасно. Я — твоя радость, но у меня тоже должны быть свои радости. Я же всё-таки не игрушка, а живой человек! Я — взрослый, ты понимаешь, совершенно взрослый, и ты не имеешь права держать меня в четырёх стенах!
Нет, это я ей говорил ещё в прошлом году, когда пытался уйти в турпоход. Не подействовало. Надо что-то другое. Если бы не случилось со мной в детстве одной неприятной истории, было бы проще. Восьмилетним мальчишкой я чуть не утонул в пруду, сосед вытащил меня уже без сознания. С тех пор мать меня так бережёт, что я уж не знаю, куда деваться от её заботы.
— Слушай, — сказал Витька, когда мы подходили к дому, — я отца пришлю тебе в подкрепление, пусть агитнёт.
— Ладно, присылай.
После того бездарного путешествия к Чёрному морю, когда нас на шестой день с милиционером вернули домой, Витьку отец отодрал ремнём, только и всего. А у нас в квартире нет ремня, и моя мама плакала целую неделю. Боюсь, что опять начнёт плакать.
Мать была уже дома. Вкусно пахло котлетами, зелёным луком. Хозяйка она хорошая, ничего не скажешь.
— Ну, как дела, Гарик?
— Да ничего, нормально.
Сейчас спросит: «Есть хочешь?»
— Есть хочешь?
Правильно. Всегда одно и то же: «Если хочешь?», «Вот тебе чистая рубашка», «Уже поздно, гаси свет». Нет, не буду раздражаться.
— Ужасно хочу, мам.
Сейчас скажет, что надо мыть руки.
— Иди мой руки, будем обедать.
Отлично! Я вымыл руки, и даже с мылом. Сел за стол. Похвалил котлеты. Отдельно похвалил пюре. И ещё одну похвалу подвесил на подливку.
— Мама…
— Да? Ну, что?
Сделаем небольшую петлю.
— Мама, почему ты никогда не съездишь в санаторий или дом отдыха? Бывают же у вас, наверное, путёвки.
— В дом отдыха! А ты? Останешься один? Будешь сидеть голодным? Да ещё с какой-нибудь дурной компанией свяжешься, они только и подкарауливают таких неопытных мальчишек. Пока я с тобой, у меня душа спокойна. Выдумал тоже: дом отдыха…
— Видишь ли, мама, я это лето не буду жить дома.
— Не будешь дома? Опять туристы?
— Нет. Решил лето поработать.
— Не говори глупостей! — резко сказала мать. — Какая тебе работа? Зачем? Ты живёшь не в роскоши, но у тебя есть всё необходимое.
— Работают ведь не только из-за денег…
— Уж я знаю, ради чего люди работают. Всю жизнь роздыха не вижу…
— Вот я и хочу тебе помочь. Я поеду на лето рабочим в геологическую партию.
— Рабочим? В геологическую партию?
Мама смотрела на меня так, словно я собирался в Африку охотиться на львов.
— Кто это придумал?
— Что тут особенного? — сказал я. — Пришёл в школу один геолог, Вольфрам Михайлович…
— Вольфрам?..
— Вольфрам. Так его зовут. Есть металл вольфрам, очень ценный.
— Я без тебя знаю, что такое вольфрам! — сердито перебила мама.
— Мне просто повезло, что именно меня пригласили. Крупно повезло…
Но мама не считала, что мне повезло.
— Нет, ты не поедешь, — сказала она. — Я всю жизнь отдала тебе, ты — моя единственная радость, я не допущу, чтобы ты сломал шею где-то в горах, не допущу!
Я молчал. Мама заплакала. Так я и знал! Мне стыдно, когда она плачет. Стыдно и неприятно. Ведь на фронте была!
— Перестань плакать, — сказал я. — Не могу же я всю жизнь сидеть возле тебя.
— Я не хочу, чтобы ты стал геологом, слышишь, не хочу! — сквозь слёзы выкрикнула мама.
— Я еду не геологом, а рабочим.
Неизвестно, сколько длилась бы наша перепалка, если бы в этот момент к нам не позвонили. Мама бросилась пудриться: она не любит, чтобы её видели заплаканной, всех уверяет, что совершенно счастлива.
Я догадался: пришёл Витькин отец. Оказалось — в самом деле он. Мама пригласила его к обеду, принялась болтать какие-то пустяки, но потом не выдержала, пожаловалась на меня:
— Вы подумайте, какую глупость вбил себе в голову…
— Так ведь и мой тоже, — сказал Иван Алексеевич.
— Значит, вы вместе? — спросила меня мама металлическим голосом. — Почему ты мне не сказал?
— Я просто не успел.
Она до сих пор не верит, что это я сманил Витьку посмотреть Чёрное море и настоящие корабли. Считает меня жертвой Витькиной фантазии. Насчёт фантазии он, правда, молодец, но у меня, кажется, больше решительности.
— Вы, конечно, не отпустите Витю, — сказала мама.
— Да ведь как же парней держать, Елизавета Дмитриевна? — задумчиво проговорил Витькин отец. — Простор им нужен.
— «Простор нужен»! — насмешливо повторила мама. — Не простор он там найдёт, а погибель. Простудится, утонет, сорвётся в пропасть…
— Уж что-нибудь одно, — не утерпел я.
— Я пять раз тонул, — сказал Витькин отец. — Трижды был ранен. Один раз контужен. Попадал под автомобиль. А вот — жив!
— Когда Гарик окончит школу и институт, он тоже может по своему усмотрению тонуть и попадать под автомобиль, — сказала моя мудрая мама.
— Парень-то большой стал, — сказал Иван Алексеевич, — его теперь на помочах не удержишь. Таких чем крепче привязываешь, тем они сильнее прочь рвутся. Лучше уж отпустить…
— Иди погуляй! — прикрикнула на меня мать. — То дома не удержишь, а тут к стулу прилип!
Всё-таки она обращалась со мной, как с мальчишкой.
А может, я и в самом деле ещё мальчишка. На другой день шёл в школу — так пнул примёрзшую ледяную сосульку, что она чуть не врезалась в пожилого гражданина с толстым портфелем под мышкой.
— Хулиган! — заорал гражданин.
Я даже не стал огрызаться. Ха-ха, хулиган! Если бы знал этот тип, что я скоро поеду в экспедицию, он бы расплавился от зависти в своём зимнем пальто, как масло на сковородке.
Мы уезжали в воскресенье, и мама решила проводить меня. Нелегко было отговорить её от этого так, чтобы она не обиделась. Но мне в конце концов удалось. Мы простились дома. Витька тоже провёл со своими разъяснительную работу. Не в пионерский лагерь едем! Должны бы сами понимать…
Мы с Витькой пришли на вокзал без провожатых. Но Вольфраму это не понравилось.
— Что же, родители не захотели вас проводить? — спросил он.
— Некогда им, — сказал Витька. — Сегодня воскресник по благоустройству улицы.
Такой воскресник у нас, правда, проводился, но не сегодня, а неделю назад. Витька никогда не был сторонником стопроцентной точности. При этом чем значительнее содержание его речи отклонялось от истины, тем увереннее Витька говорил. У рассеянных преподавателей он пользовался большим авторитетом.
Не знаю, поверил ли Витьке Вольфрам. Ему было не до нас. Он-то явился на вокзал не один. Скуластая женщина провожала его. Монголка, что ли. Или чукчанка. Красивая притом. Глаза у неё тёмно-карие и удлинённого разреза — модные девчонки пытаются сделать такие, подрисовывая на веках синие полоски. Лицо смуглое, как будто она целый месяц загорала на юге. На обложке «Огонька» один раз я видел такую северную красавицу. Только та была в меховом малахае, а эта — в лёгком бежевом платье. Чёрная коса громоздилась на затылке огромной шишкой.
Вольфрам взял женщину под руку, и они ушли на перрон. Мы с Витькой ещё потолкались по вокзалу, купили свежие газеты, выпили по стакану газировки и тоже отправились на улицу.
Вольфрам со своей нерусской подругой стоял возле голубого ларька. Он держал её за руку и что-то ей говорил, а она кивала и улыбалась, показывая широкие белые зубы.
— Как думаешь, кто она ему? — спросил Витька.
— Жена, наверное.
— Да ну, жена… С женой он мог дома наговориться.
Вольфрам не замечал нас до самого прихода поезда. Я уж думал, что он не заметил и прибытия поезда, но Вольфрам с вещевым мешком за плечами и под руку с той женщиной направился к нужному вагону. Билеты были у него, и мы с Витькой стояли возле проводника и ждали.
— А Саша где? — подойдя к нам, недоумённо и испуганно спросил Вольфрам.
— Какой Саша? — не понял я.
— Саша Коробко…
— Вольфрам, я иду! — послышался девчоночий голос.
Саша оказалась девчонкой. В спортивных брюках и белой кофточке, с перекинутым через руку плащом, она быстро цокала по перрону тонкими каблучками. Полный дядька семенил следом и тащил Сашин вещевой мешок.
Поезд на нашей станции стоит недолго. Едва мы успели подняться в вагон, как он тронулся.
— До свиданья, папа! — кричала Саша с площадки.
Вольфрам высунул голову в окно. Мы с Витькой в окно не смотрели. На кого нам было смотреть?
Итак, в отряде нас четверо. Не знаю, зачем нужна в экспедиции эта пигалица с синими кукольными глазами. На руках, что ли, мы её будем по горам таскать? А причёска — как у жены Пушкина. Любопытно, что получится, если она где-нибудь зацепится своей причёской за сучок.
