Однажды Галина Андреевна слышала, как он пел на школьном вечере. Голос у него прекрасный, звонкий, сильный и тоже напомнил ей почему-то о морской шири. Казалось, что он поет где-то на берегу, а не в комнате.
Она знала, что родители Семенчука живут в деревне, что у них одиннадцать человек ребят и Семенчука воспитывает дед — краснодеревец, взявший его к себе в качестве «утешения на старости лет». Дед у него — сухонький, вертлявый старичок. Он аккуратно посещает родительские собрания, называет себя артистом и дважды рассказывал Галине Андреевне, что мебель, которую он реставрировал, выставлена в Московском Историческом музее.
«Утешение», то-есть Семенчука-младшего, дед, видимо, держит в ежовых рукавицах. Он постоянно просит учительницу русского языка и литературы Елизавету Николаевну, добрейшего и деликатнейшего человека во всей школе, чтобы она «не давала парнишке спуску».
А вот их отличник и поэт — сын школьной уборщицы Денисовой. Не проходило ни одного родительского собрания, чтобы учителя не говорили о Денисове и не хвалили его. Мать краснела, застенчиво вытирала платком губы.
Сема Денисов, очевидно, почувствовал взгляд Галины Андреевны, взъерошил стриженные ежиком волосы, неловко поправил очки…
Рядом с Денисовым, стоял ее сын — Саша Петровский, звеньевой первого звена. Она чуть скользнула глазами по знакомому милому хохолку, по смуглой щеке и как будто все еще загорелой шее. И ей захотелось кивнуть и улыбнуться ему, но она знала, что подростки, особенно мальчики, не охотники демонстрировать перед товарищами какие бы то ни было родственные чувства. И с таким выражением лица, как будто она его вовсе не узнает, Галина Андреевна отвела глаза в сторону и стала очень внимательно рассматривать зал.
…Хорошо! Ну, а где же тот вихрастый паренек, которого она приметила еще на перемене? Ага, вот он, справа от ее Саши.
Это был среднего роста мальчик лет тринадцати, с толстыми, выпяченными губами. Пока он разговаривал с Сашей, лицо его все время менялось на глазах у Галины Андреевны — то морщилось, когда он смеялся, то разглаживалось и сразу становилось серьезным. Тогда на этом поразительно живом смуглом лице выступали два широко расставленных жгучих глаза. Они жили какой-то своей напряженной жизнью, удивляя и притягивая.
Мальчик оказался, как она разглядела это теперь, широкоплеч и приземист. Но он не производил впечатления сильного — напротив, был худ и его руки как будто не успели еще окрепнуть и развиться.
Здесь, при ярком дневном свете, ее еще больше поразила необыкновенная подвижность этого детского лица.
Галина Андреевна невольно засмотрелась на мальчика. «И почему я его раньше не видела? Не приходил он к нам? Или приходил, когда меня дома не было? Надо будет спросить Сашу».
И вдруг из ряда, стараясь не встретиться с ней глазами, физкультурным, четким шагом, с выражением лица, полным сознания серьезности порученного ему дела, выступил ее сын.
— Становись! — скомандовал он.
В ряду произошло какое-то неуловимое движение, и через полминуты на месте неровной цепочки уже был строй: локоть к локтю, плечо к плечу — длинная лесенка голов, плавно поднимающаяся слева направо.
— Равняйсь! Смирно!..
Евгений Афанасьевич перевел взгляд с одного фланга на другой — от Иванова до Семенчука — и едва заметно кивнул:
— По порядку номеров рассчитайсь!
Отрывисто и дробно зачастили детские голоса:
— Первый, второй, третий, четвертый…
Их было двадцать девять в шестом классе «Б». Девять в звене ее сына — она это знала.
Урок пошел своим чередом. Все привлекало внимание Галины Андреевны: выражение лиц, повадки ребят, упражнения, которые они проделывали кто ловко, а кто и неуклюже. Но самое интересное началось тогда, когда Евгений Афанасьевич сказал:
— Будем прыгать в высоту с разбегу, согнув ноги.
И четверо ребят сейчас же установили посреди зала какое-то странное сооружение, похожее на ворота.
— Кузнецов Валентин! — вызвал Евгений Афанасьевич.
Вперед вышел стройный самоуверенный мальчик, прошел вдоль ряда, размахивая сильными, покрытыми темным пушком руками. Один его глаз был чуть меньше другого и казался слегка прищуренным.
«Кузнецов?.. Кузнецов… Ну да! Он, кажется, их главный математик», — вспомнила Галина Андреевна.
А «главный математик» отбежал между тем в самый дальний конец зала и приготовился.
— На-ча-ли! — сказал Евгений Афанасьевич.
Кузнецов стремительно ринулся вперед.
Он несся прямо к тому ненадежному сооружению из стоек и рейки, которое только что установили посреди зала мальчики. Перед стойками стоял деревянный мосток. За стойками лежали положенные в ряд матрацы — маты, как говорят физкультурники. Галина Андреевна взглянула и ужаснулась. Ей показалось, что рейка водружена на недосягаемой высоте и что перепрыгнуть через нее просто невозможно. Но Кузнецов, слегка касаясь пола ногами в тапочках, в одну секунду добежал до мостка, с хода вскочил на него и перелетел через рейку, согнув ноги.
Перелетел и легко опустился на мат, взметнув облако пыли.
Из ряда послышались возгласы, шумок, кто-то восхищенно выдохнул: «Здорово!» — кажется, Семенчук.
— Хорошо! — промолвил Евгений Афанасьевич. — Можно сказать — отлично!
Галина Андреевна перевела дух, вынула из сумочки записную книжку, поставила № 2 и рядом мелкими буквами: «Тщательней выбивать пыль из матов».
Между тем Евгений Афанасьевич, стоя рядом с нею, выводил карандашом в журнале какие-то свои загадочные птички.
— Иванов! — сказал Евгений Афанасьевич.
Из ряда выступил Иванов.
Команда — и мальчик пустился бегом.
Галина Андреевна глядела на него с тревогой: «Такой маленький! Ни за что не перепрыгнет!..»
Но Иванов перелетел через рейку неожиданно легко и с таким безразличным выражением лица, как будто это не стоило ему никакого усилия. Перепорхнул, как воробей.
— Хорошо! — сказал Евгений Афанасьевич. — Семенчук!
Из ряда, словно стыдясь своего каланчового роста, не зная, куда девать руки и ноги, тяжело выбежал Семенчук. Он взял высоту, но плохо согнул ноги, увлек вместе с собой в неумелом прыжке сорвавшуюся рейку и, грузный, неловкий, плюхнулся вместе с нею на мат.
В ряду раздался смех.
Галина Андреевна с укором посмотрела в ту сторону.
Но Семенчук, очевидно, нисколько не был смущен. Он и сам засмеялся так весело, добродушно и громко, что сразу стал мил Галине Андреевне.
— Тише, мальчики, вы на уроке, — сказал Евгений Афанасьевич.
И в зале опять стало тихо.
Семенчук поднялся с матраца и неторопливо зашагал на место. Потом из ряда вышел Левченков — высокий, худой мальчик. Галине Андреевне так и не удалось рассмотреть толком его узкое лицо, чем-то похожее на лезвие ножа.
Когда пришел его черед прыгать, он стремительно разбежался, но вдруг присел на корточки и прополз под рейкой, даже не попытавшись одолеть высоту. Прополз и растянулся шутовски на матах под дружный смех товарищей.
— Очень плохо! — сказал Евгений Афанасьевич.
Один за другим выбежали из строя братья Калитины — Лев и Михаил, до того похожие друг на друга, как будто были половинками одного и того же человека. У обоих лица с забавно вздернутыми носами и одинаковые светлосерые глаза. Обоим Евгений Афанасьевич поставил тройку.
Галине Андреевне становилось все интереснее. Она забыла о своей записной книжечке, напряженно следила за тем, кто выходил из ряда, чувствуя облегчение и радость, когда прыжок удавался, и настоящую досаду, когда рейка, сорвавшись, летела вниз.
Один за другим проходили перед ней товарищи сына — лицо за лицом, характер за характером.
А мальчики в это время тоже рассматривали ее из своего ряда. Всем было ясно, что это чья-то дежурная мама. Кто-то даже успел шепнуть, что это мама Саши Петровского, и они с любопытством поглядывали на нее.
Она чувствовала некоторую неловкость, ту связанность в движениях, которая поражает человека, когда его разглядывают в упор.
А между тем на нее смотрели с одобрением. Еще бы!
«Мама, конечно, маме рознь, — думали мальчики. — Бывают мамы и бабушки, готовые опозорить человека перед всей школой — например, при всех поправить на нем теплый шарф и завязать под подбородком наушники, а эта ни разу не подошла к Саше, ни разу не обернулась к нему, не окликнула, не назвала его по имени. Притворяется, что никогда в глаза его не видела. Одним словом, ведет себя очень прилично».
А урок шел своим чередом, и Евгений Афанасьевич поставил птичку против фамилии Петровского.
Ее сын отошел, как другие мальчики, в дальний конец зала, готовясь к прыжку. Сперва он шагал со свойственной ему солидной неторопливостью. Но вот глаза его сузились, лицо сделалось напряженным, шаги участились…
