Как-то легко и просто, совсем без усилия завязалась наша беседа.
В разговоре я случайно назвал два озера, что были неподалеку от нас. Это очень удивило ребят, и они стали многозначительно переглядываться. Шустрый Генка, не выдержав, спросил:
— Как же так… Значит, вы там бывали?
И другие ребята засыпали меня десятками вопросов: когда я здесь бывал, почему, и зачем, и откуда я знаю названия озер?
Пришлось рассказать ребятам о битве, которая гремела здесь два десятилетия назад и оставила на деревьях, на земле до сих пор не сглаженные временем шрамы.
Пожалуй, редко доводилось мне встречать слушателей более внимательных и чутких. Затаив дыхание они жадно ловили каждое слово. Двести мальчиков и девочек замерли вокруг костра. Я всматриваюсь в их лица, ясные и открытые, полные сосредоточенного внимания и интереса, и мой взгляд невольно останавливается на одном удивительно знакомом лице.
Где же я видел эту смуглую девочку, с лицом открытым и добрым, с отброшенной за плечи косой, с большими черными глазами?..
Память тотчас же подсказала.
Машенька… Отважная разведчица и санитарка… Машенька из Мышеловки! Нет, я не мог этому поверить. Я знал, что никогда больше не встречу Машеньку, тихую, задумчивую девочку, скромную, трогательно ласковую с нашими ранеными бойцами, непоколебимо отважную на передовой. Да и нашей Машеньке было бы сейчас около сорока лет… Я это отлично знал, но все же не смог сдержаться и спросил:
— Послушай, девочка… Как тебя зовут?
Все обернулись к ней, и она, смущенная, улыбаясь, ответила:
— Маша…
Я невольно привстал с травы:
— Неужели?! А фамилия?
— Воронок…
— Не удивляйся, Машенька, моим вопросам, — сказал я. — Ты очень похожа на славную нашу фронтовую подругу, которую солдаты и офицеры звали Машенькой из Мышеловки.
Ребята закричали:
— Расскажите о ней! Обязательно расскажите…
Им нельзя было не уступить.
Так родилась эта повесть. Ее подсказали мне пионеры — жители парусинового городка, что раскинулся в чудесной заднепровской «Стране тысячи лесных тайн и сокровищ»…
В самом деле, почему бы не рассказать о Машеньке? Ведь ее жизнь и боевые дела — образец скромности и высокой отваги нашего молодого поколения, которое в годы великих испытаний стояло за Родину насмерть!
Подвиги Александра Матросова, Зои Космодемьянской, Олега Кошевого и его друзей, бесстрашных ребят из «Партизанской искры», пионеров-разведчиков, подпольщиков, связных — только частица великого подвига народа.
Многие, очень многие из отважных еще не названы. И не потому, что мы забыли о них. Спросите у любого воина, и он перечислит вам десятки дорогих имен. В памяти народа герои никогда не умирают: каждого из них помнят и чтят боевые товарищи. И даже те, что пали смертью храбрых, словно бы живут среди нас.
Бойцы, воевавшие в 13-й гвардейской дивизии, помнят отважную девушку — Машеньку из Мышеловки. Я думаю, что она по праву может занять свое место в бессмертном строю молодых героев.
Утром 10 августа 1941 года мне доложили, что со стороны противника в расположение наших войск через линию фронта перешли двое — мужчина и девочка.
Это донесение показалось мне удивительным: здесь, на подступах к окраинам Киева, немецкие фашисты сосредоточили так много войск, что даже мышь, пожалуй, не проскользнула бы незамеченной.
Как же смогли перейти через фронт эти двое? Кто они?
Я приказал привести их на командный пункт. Минут через десять начальник нашей разведки капитан Алексей Питерских остановился на пороге блиндажа:
— Задержанные доставлены… Разрешите?
— Сначала войдите вы, капитан, — сказал я. — Что сообщили вам задержанные?
Питерских оглянулся, плотно прикрыл за собой дверь, заговорил негромко:
— Документы я проверил: судя по документам, это родственники. Впрочем, и внешностью они очень схожи. Говорят, что проживали в населенном пункте Мышеловка. Он железнодорожник; девочка — ученица десятилетки. Фамилия — Боровиченко… Что особенно интересно, эти штатские люди отлично знают, где расположены орудийные батареи противника, танки, автомашины… Я не успел закончить допроса, как вы позвонили. И я поспешил сюда.
— Хорошо, капитан. Пусть они войдут.
Питерских распахнул дощатую дверь и отступил на шаг. Первой в блиндаж вошла девочка, смуглолицая и черноглазая, в коротеньком ситцевом платьице, босая. За нею коренастый, небритый мужчина лет сорока пяти, с густой сединой на висках, в синей косоворотке и тоже босой. Косоворотка его была изорвана в клочья, с груди и рукавов свисали лохмотья. Вид у этого человека был такой, словно он только что выбрался из горящего дома: лицо закопченное, грязное, в свежих царапинах, из которых сочилась кровь, руки покрыты ссадинами, волосы всклокочены. Что остановило мое внимание — ясный и радостный взгляд его темных глаз; этим глазам нельзя было не верить.
Девочка старалась держаться поближе к мужчине и с доверчивостью ребенка смотрела то на меня, то на капитана. Она и была почти ребенком: маленькая, смуглая, с какой-то обидой, затаившейся в припухлых губах.
— Когда и где перешли вы через линию фронта? — спросил я, взглянув на карту, чтобы сверить точность их показаний. Почему-то мне сразу поверилось, что эти люди наши, однако нельзя было забывать, что здесь проходит фронт и что противник уже не раз пытался засылать к нам своих лазутчиков.
— Мы перешли через фронт возле трех тополей и колодца, — негромко, спокойно сказал беженец. — Там еще есть небольшая сторожка лесничего. Мимо сторожки проходит канава, вот по этой канаве мы и проползли… Правда, чуть было не оказались в немецкой траншее…
— Подождите, — прервал я его, — немцы на этом участке фронта еще не рыли траншей.
Они переглянулись, и девочка сказала твердо:
— Вы ошибаетесь… В прошлую ночь, когда вы им задали трепку, они стали рыть траншеи. Мы сами не знали об этом и чуть было не налетели на фрицев.
Дядя осторожно поправил ее растрепанную косу, осмотрел на своей руке кровоподтек:
— И все-таки налетели… Пришлось впоперечную с немцем схватиться… Сильным оказался и увертливым, весь терновый куст изломал.
Мужчина сунул в карман руку, вытащил и положил на стол два смятых немецких погона:
— Это и весь трофей. Немецкий автомат мы не взяли: правду сказать, побоялись своих. Дело, сами знаете, не шуточное — с немецким автоматом через фронт идти.
— Значит, это в терновнике вы так исцарапались?
Он вытащил из брюк рубаху, приподнял ее до груди, и я увидел длинную рваную рану на его теле.
— Запомнятся мне, товарищ полковник, эти кусты. Я до сих пор понять не могу: как же другие фрицы нас не заметили? Такая потасовка в кустарнике произошла, но никто из фашистов не кинулся своему дружку на помощь. Может, сам я и не совладал бы с этим басурманом, да Машенька помогла, в ноги ему бросилась, будто связала.
Я еще раз взглянул на Машеньку, и она смущенно опустила голову:
— А потом мы бежали… Ух, как бежали! А пули по деревьям только чик-чик… Вот посмотрите мою косынку: пуля пробила!
Девушка достала из-за пазухи серенькую косынку, развернула и подала мне. Тонкая батистовая ткань была прорвана в двух местах.
— Хорошо, Машенька, я верю всему, что вы рассказываете. Но скажи мне по правде, ты знала, какой это риск? Фашистов здесь очень много, на их переднем крае и шагу негде ступить.
Машенька вскинула голову, спокойно и прямо посмотрела мне в глаза:
— И все-таки мы решили прорваться к своим.
— Ты не ответила, Машенька, на мой вопрос. Ты знала, как это опасно?
На смуглом лице ее и в черных больших глазах промелькнуло удивление.
— Конечно, знала. Но как это объяснить вам? Мы не могли там оставаться. Мы все равно должны были прийти.
Она снова сунула руку за вырез кофточки и подала мне какую-то книжечку:
— Это и есть причина… Самая сердечная, товарищ полковник!
Я взял из ее рук книжечку, раскрыл. Это был комсомольский билет ученицы девятого класса Марии Боровиченко. С маленькой карточки на меня смотрело совсем еще детское лицо.
— Спасибо, Машенька, за хороший ответ.
Дядя Маши рассказал, что жили они в поселке Мышеловка и что долгое время он работал в пригородном колхозе, а два последних года — на железной дороге. В день, когда началась война, он в числе сотен добровольцев пришел в военкомат. Но его забраковала врачебная комиссия. Он тут же предъявил мне свой военный билет и заключение врачебной комиссии. Оно было коротко и строго: «Порок сердца. Не годен». Почти все товарищи Боровиченко ушли на фронт, а он остался. Его немножко утешала мысль, что железнодорожники — первые помощники фронтовиков, что через его руки пойдут на фронт боеприпасы, как вдруг случилось неожиданное… Ранним утром, собравшись на работу, он увидел на улице поселка зеленые фашистские мундиры.
