Тогда у дверей собиралась кучка слушателей и ехидно прохаживалась на его счет:
– Эва, жеребец наш заржал!
– Голосина что у дьякона.
– Шаляпин непризнанный!..
Завшколой переехал в интернат с первого дня его основания и поселился во втором этаже.
От интерната квартиру заведующего отделял один только зал, который в торжественные минуты назывался «Белым залом». Стены Белого зала были увешаны плохими репродукциями с картин и портретами русских писателей, среди которых почетное место занимал портрет Ф. М. Достоевского.
В качестве помощницы заведующего работала его жена, белокурая немка Элла Андреевна Люмберг, или просто Эллушка, на первых порах взявшая на себя роль кастелянши, но потом перешедшая на преподавание немецкого языка.
Они-то и являлись основателями школы.
Воспитателей было немного.
Один – студент, преподаватель гимнастики, получивший кличку Батька. Другой – хрупкий естествовед, влюбленный в книжки Кайгородова о цветах, мягкий и простодушный человек, потомок петербургских немцев-аптекарей. Прежде всего «ненормальный» питомник не принял его трудно выговариваемого имени. Герберта Людвиговича сперва переделали в Герб Людовича, потом сократили до Герб Людыча, потом любовно и просто стали звать Верблюдычем и наконец окончательно закрепили за ним имя Верблюд.
Однако Верблюда любили за мягкость, хотя и смеялись над некоторыми его странностями. А их у него было много. То подсмотрят ребята, как Верблюдыч перед сном начинает танцевать в кальсонах, напевая фальшивым голосом мазурку, то вдруг он начнет мучить шкидцев, настойчиво разучивая гамму на разбитом пианино, которое не в добрый час оказалось у него в комнате.
Музыка у Верблюдыча была второй страстью после цветов. Однако все же он играть ни на чем не умел и за все свое пребывание в школе не поразил шкидцев ни одним новым номером, кроме гаммы.
Третий педагог был ни то ни се. Он скоро исчез со шкидского горизонта, обидевшись на маленький паек и на слишком тяжелую службу у «дефективных». Впоследствии он был спорт инструктором Всеобуча, а оттуда перешел в мясную лавку на должность «давальца».
Цыган из Александро-Невской лавры
Здравствуйте, сволочи! – Викниксор. – Бальзам от скуки. – Первый поэт республики. – Однокашник Блока. – Цыган в ореоле славы.
Недолго тянулись медовые дни ничегонеделания. Постепенно комплект воспитанников пополнился, появились и приходящие ученики, такие, которых отпускали после уроков домой. Открылись три класса, которые завшколой назвал почему-то отделениями.
Начались занятия. Меньше стало свободного времени для прогулок. К тому же завернули морозы, и ребята все больше отсиживались в спальне, мирно коротая зимние вечера.
В один из таких вечеров, когда весь питомник, сгрудившись, отогревался у печки, в спальню вошел Виктор Николаевич, а за ним показалась фигура парня в обтрепанном казенном пальто.
«Новичок», – решили мысленно шкидцы, критически осматривая нового человека.
Завшколой откашлялся, взял за руку парня и, вытолкнув вперед, проговорил:
– Вот, ребята, вам еще один товарищ. Зовут его Николай Громоносцев. Парень умный, хороший математик, и вы, надеюсь, с ним скоро сойдетесь.
С этими словами Виктор Николаевич вышел из комнаты, оставив ребят знакомиться.
Колька Громоносцев довольно нахально оглядел сидевших и, решив, что среди присутствующих сильнее его никого нет, независимо поздоровался:
– Здравствуйте, сволочи!
– Здравствуй, – недружелюбно процедил за всех Воробьев. Он сразу понял, что этот новичок скоро будет в классе коноводом. С появлением Громоносцева власть уходила от Воробья, и, уже с первого взгляда почувствовав это, Воробышек невзлюбил Кольку.
Между тем Колька, нимало не беспокоясь, подошел к печке и, растолкав ребят, сел у огня.
Ребята посторонились и молча стали оглядывать новичка. Вызывающее поведение и вся его внешность им не понравились.
У Кольки был зловещий вид. Взбитые волосы лезли на прямой лоб. Глаза хитро и дерзко выглядывали из-под темных бровей, а худая мускулистая фигура красноречиво утверждала, что силенок у него имеется в достатке.
Путь, но которому двигался Громоносцев к Шкиде, был длинный путь беспризорного. Пяти лет он потерял отца, а позже и мать. Без присмотра, живя у дальних родственников, исхулиганился, и родственники решили сплавить юнца поскорее с рук, сдав его в Николо-Гатчинский институт.
Родственники получили облегчение, но институт не обрадовался такому приобретению. Маленький шкетик Колька развернулся вовсю: дрался, ругался, воровал и неизвестно чем закончил бы свои подвиги, если б в это время институт не расформировался.
Но Колька – сирота, и его переводят в другое заведение, потом в третье. Колька так много сменил казенных крыш, что и сам не мог их перечислить, пока наконец воровство не привело его в Александро-Невскую Лавру.
Когда-то Лавра кишела черными монашескими скуфьями и клобуками, но к прибытию Кольки святая обитель значительно изменила свою физиономию. Исчезли монахи, а в бывших кельях поселились новые люди.
Тихие кельи превратились в общие и одиночные камеры, в которых теперь сидели несовершеннолетние преступники.
Лавра была последней ступенью исправительной системы. Отсюда было только две дороги: либо в тюрьму, либо назад в нормальный детдом.
Попасть в Лавру считалось в те годы самым большим несчастьем, самым страшным, что могло ожидать молодого правонарушителя. Провинившихся школьников и детдомовцев пугали Шкидой, но если уж речь заходила о Лавре – значит, дело было швах, значит, парень считался конченным.
И вот Колька Громоносцев докатился-таки до Лавры. Три месяца скитался он по камерам, наблюдая, как его товарищи по заключению дуются самодельными картами в «буру», слушал рассказы бывалых, перестукивался с соседями, даже пытался бежать. В темную зимнюю ночь он с двумя товарищами проломили решетку камеры и спустились на полотенцах во двор. Поймали их на ограде, через которую они пытались перелезть. Отсидев тридцать суток в карцере, Колька неожиданно образумился. Однажды, явившись к заведующему, твердо заявил:
– Люблю математику. Хочу быть профессором.
Категорическое заявление Кольки подействовало. Громоносцева перевели в Шкиду.
В тот же день, рассмотрев поближе новичка, шкидцы держали совет:
– Как его прозвать?
– Трубочистом назовем. Эва, черный какой!
– Жуком давайте.
– Нет.
– Ну, так пусть будет – Цыган.
– Во! Правильно!
– Цыган и есть.
Колька снисходительно слушал, а когда приговор был вынесен, улыбнулся и небрежно сказал:
– Мне все равно. Цыган так Цыган.
– А почему вы школу зовете Шкид? – спрашивал Колька на уроке, заинтересованный странным названием.
Воробышек ответил:
– Потому что это, брат, по-советски. Сокращенно. Школа имени Достоевского. Первые буквы возьмешь, сложишь вместе – Шкид получится. Во, брат, как, – закончил он гордо и добавил многозначительно: – И все это я выдумал.
Колька помолчал, а потом вдруг опять спросил:
– А как зовут заведующего?
– Виктор Николаевич.
– Да нет… Как вы его зовете?
– Мы? Мы Витей его зовем.
– А почему же вы его не сократили? Уж сокращать так сокращать. Как его фамилия?
– Сорокин, – моргая глазами, ответил Воробышек.
– Ну, вот: Вик. Ник. Сор. Звучно и хорошо.
– И правда, дельно получилось.
– Ай да Цыган!
– И в самом деле, надо будет Викниксором величать.
Попробовали сокращать и других, но сократили только одну немку.
Получилось мягкое – Эланлюм.
Оба прозвища единогласно приняли.
Однажды Викниксор, бывший Виктор Николаевич Сорокин, любитель всего нового и оригинального, зашел к ребятам и, присев на подоконник, мягко, по-отечески заговорил:
– Вы, ребята, скучаете?
– Скучаем, – печально ответили ребята.
– Надо, ребята, развлекаться.
– Надо, – поддакнули опять шкидцы.
– Ну, если так, то у меня есть идея. Школа наша расширяется, и пора нам издавать газету.
Ребята погмыкали, но ничего не ответили, и Викниксору пришлось повторить предложение:
– Давайте издавать газету.
– Давайте, Виктор Николаевич. Только… – замялся Косарь, – мы это не умеем. Может, вы сделаете?..
Предложение было смелое, но Викниксор согласился:
– Хорошо, ребята, я вам помогу. На первых порах нужно руководство. Так что – ладно, устроим.
Скоро о беседе забыли.
Но завшколой, увлеченный своей идеей, не остыл.
Каждый вечер в маленькой канцелярии дробно стучала пишущая машинка. Это готовился руками самого Викниксора первый номер шкидской газеты.
В то же время питомник стал замечать рост популярности Цыгана.
Колька ужо не ходил мокрой курицей, новичком, а запросто, по-товарищески беседовал с завшколой и долгие вечера коротал с ним за шахматной доской.
– Ишь, стерва, подлизывается к Викниксору, – злобно скулили ребята, поглядывая на ловкого фаворита, но тот и в ус не дул и по-прежнему увивался около зава.
