Дедушка меня сегодня поцеловал, — говорю я или слышу, как я это говорю.
Не хочу, чтобы он опять меня целовал.
Папа не говорит ничего.
На мгновение мне кажется, что он меня не услышал.
Потом я чувствую, как он смотрит на меня в заднее зеркало. Совсем коротко, а потом опять смотрит на дорогу.
Я откидываюсь на сиденье и тыкаю коленками в спину сестры.
Да перестань же ты, дрянь такая, — ругается она, не вынимая наушники из ушей, и изо всей силы щиплет меня за ногу.
Больше всего мне хочется зареветь.
После обеда я беру свой велосипед и сматываюсь.
Маме не нравится, когда я вечером одна катаюсь на велике: мало ли что может случиться. Она всегда боится за меня, во всяком случае, так она говорит, но я давно уже подозреваю, что ей просто скучно, когда меня нет дома. Мама говорит, что никуда не годится, когда девочка катается на велосипеде одна.
Поэтому я вру и говорю, что моя подруга Лиззи тоже поедет со мной, хотя я точно знаю, что Лиззи сразу после школы уехала в горы.
Я вру довольно часто, потому что иначе жить с мамой было бы очень тяжело.
Я вру, чтобы успокоить ее, а иногда кое о чем умалчиваю, чтобы не волновать, потому что, когда мама расстраивается, у нее начинается мигрень, а это означает, что придется на цыпочках красться по темному дому, очень осторожно, чтобы не производить ни малейшего шума.
Так что сегодня я иду кататься на велике с Лиззи.
Мама все равно смотрит на меня осуждающе и как-то обиженно, потому что я не остаюсь дома.
Но чтоб к половине восьмого вернулась! — кричит она.
Я притворяюсь, будто не слышу, и просто уезжаю.
Хорошо быть одной.
Поеду к вилле.
Это старый пустующий дом, в котором мы раньше часто играли. Теперь мы для такого слишком большие. Я единственная, кто еще приходит на виллу, а прихожу я туда довольно часто. Она стоит за новым поселком, чуть в стороне от последней улицы, между яблонями и грушами, надо пролезть через дырку в ограде, а потом идти сквозь высокую, почти до пояса, траву.
Я стараюсь ехать как можно быстрее, даже в боку начинает колоть. Солнце уже садится, и от меня падает длинная косая тень. Мои ноги слишком длинные для этого велика, я вообще длинная и худая, как жеребенок, и грудь у меня, наверное, никогда не вырастет.
В новом поселке дорога идет в гору, я изо всех сил жму на педали, велик старый-престарый, на нем еще мой брат ездил. Переключение передач не работает, и, когда я еду вверх, легкие прямо горят. Скоро начинается дорожка через поле, тут можно перевести дух. Вилла прячется за деревьями, как старый спящий зверь. На последних поворотах я отпускаю педали, и велик катится сам.
Пролезаю через дырку в ограде и бреду по высохшей на зиму траве.
В прошлом году мы с Лиззи защищали виллу от мальчишек из поселка. Я даже подралась с одним из них. С тем, который был выше всех и минимум на пару лет старше нас.
Ух, как я его боялась! Мы забаррикадировали входную дверь, да еще навалились на нее плечами.
Они ее ни за что не откроют, — сказала Лиззи, откинув темные волосы, чтобы не лезли в глаза.
Никогда!
А он просто пробил в двери дыру. Потом все произошло очень быстро. Мальчишка хотел отогнать нас от двери, чтобы его дружки тоже смогли войти. Они протискивались в дырку, а он, предводитель, толкнул меня, и тут я разозлилась — хотя нет, я уже была ужасно злая. Я вдруг размахнулась и двинула ему в лицо кулаком, так, как учил меня брат.
Мальвина, — говорит он всегда, девочки бьют неправильно, мягкой стороной, ладошкой со сложенными пальцами.
Потом берет мою руку и складывает ее в кулак.
Вот так, видишь, — говорит он и бьет себя в грудь кулаком, стороной, где согнуты пальцы, это совсем не больно. Бить надо костяшками, запястье держать прямо и твердо, чтобы ничего не вывихнуть…
Именно так я и ударила.
Мальчишка закрыл лицо рукой, из носа хлестала кровь, ее струя пульсировала, забрызгивая все вокруг: пол, мою футболку и руки.
Мальчишки сочли за лучшее ретироваться через дырку в двери.
С тех пор дверь виллы так и стоит с дыркой, а наше противостояние с мальчишками закончилось.
Они больше не появлялись, ни разу за весь остаток лета.
Нам было ужасно скучно.
В этом году я здесь впервые.
Существует неписаный закон, что зимой виллу оставляют в покое. Зимой я даже близко не подхожу к новому поселку.
На вилле все так, как мы оставили в прошлом году. Дырявая дверь все так же висит на петлях. На деревянных досках пола, если приглядеться, еще можно заметить пятна крови. Комнаты на первом этаже мне не особенно нравятся. В них, по всей видимости, когда-то был пожар. Стены почернели, в углу стоит полуобгоревшая кушетка, по полу раскиданы старые журналы. Всякие дамские журналы 1990-го года и даже порно, ничего ужасного, просто голые женщины, такие растрепанные и помятые, что особо много и не разглядишь.
На втором этаже комнаты все еще более-менее в порядке. Там даже есть камин, в нем можно развести огонь, на комоде и полках стоят фотографии в рамках, мы много раз их рассматривали, ощущая что-то вроде почтительного страха.
На одной из фотографий — нарядная дама и человек в военной форме. У него ужасно строгий вид. Мы называем его Синей Бородой.
У-у-у-у-у, тут бродит синее привидение с синей бородой… — говорит Лиззи всякий раз, когда мы заходим в эту комнату, и по спине у нас бегут мурашки.
Не хотелось бы мне с ним встретиться…
Мое царство — на чердаке.
Я поднимаюсь по деревянной лестнице наверх, голуби замечают меня слишком поздно и испуганно вспархивают к стропилам. Их перья устилают пол нежным покрывалом.
Тс-с-с… Тс-с-с… — говорю я, не бойтесь, это я, вы же меня знаете…
Но они все равно пятятся от меня, бьют крыльями, тревожно семенят по балкам туда-сюда.
Чердак пуст, здесь лежит только огромный матрас с подушками и одеялами, которые я собственноручно притащила сюда наверх, матрас лежит под той частью крыши, которая не протекает, с балки над ним свисает до самого пола кусок розовой ткани, как полог. Его принесла Лиззи. У нее дома полно всяких безвкусных вещей, но здесь полог выглядит совершенно уместно.
Каждый раз, когда я прихожу сюда, мне немножко страшно: а вдруг кто-нибудь все тут разломал или вообще все исчезло.
С закрытыми глазами я падаю на спину, на подушки, они пахнут сеном и мышами, весной и старыми перьями.
Зима прошла.
На коньке крыши сидит дрозд и поет про вечер, про то, что день скоро закончится и мир станет опасным. Я бы с удовольствием заснула, лучше всего надолго, навсегда, так бы и лежала всю жизнь на этих подушках, слушала бы голубей и дрозда, тут меня никто не найдет.
Я открываю глаза, потому что по моему лицу пробегает тень.
Это тот самый мальчишка.
Мы как завороженные смотрим друг другу в глаза.
Я вдруг пугаюсь и стараюсь смотреть сердито и враждебно.
Чего тебе тут надо, — спрашиваю я через некоторое время. Мой голос звучит твердо и храбро.
Мальчишка только пожимает плечами. Он садится передо мной на корточки.
Я вижу, что нос у него немного кривой, и боюсь, что в этом виновата я и что сейчас он за это со мной рассчитается. Прямо сейчас, когда мы тут одни и нас никто не услышит.
Он намного сильнее меня, хотя и не выше, но он стал шире в плечах, с тех пор как я видела его в последний раз. Мускулы на руках у него ого-го, они хорошо вырисовываются под свитером. Я потихоньку сжимаю кулаки, так, на всякий случай.
Тут он ухмыляется.
Я знаю, кто ты, — говорит он.
На секунду сердце у меня останавливается, я жду, что он дальше скажет: это ты сломала мне нос.
Твой отец ведет у нас биологию. Настоящая сволочь.
Он не смотрит на меня, и я этому рада, я вся сжимаюсь, как будто на этот раз он ударил меня в лицо.
Я не знаю, что сказать. Наверно, что-нибудь в папину защиту, но в голову ничего не приходит. К тому же я знаю, что ученики папу не особенно любят. Он очень строгий, не только в школе, но и с нами дома.
Он единственный учитель в школе, который в наказание заставляет учеников оставаться после уроков. Думаю, что и учителя не очень-то хорошо к нему относятся.
Мальчишка встает и прислоняется к подгнившим стропилам, у той стороны крыши, где через дыры в ней виден поселок. Он небрежно вытаскивает помятую пачку сигарет из кармана штанов.
Хочешь? — спрашивает он, но не дожидается ответа и сует в рот сигарету.
Дым вьется по чердаку, словно туман, меня это злит, потому что дым раздражает моих голубей, они нервно воркуют, стараясь держаться от мальчишки подальше.
Я встаю.
Не очень-то приятно сидеть и смотреть на него вот так, снизу.
Я ему не доверяю, в конце концов, это ведь я тогда опозорила его перед друзьями, и это именно мой отец преподает в его школе.
Не знаю, что хуже.
