Браться за это дело мне отчаянно не хотелось. Но я хорошо знал нашего председателя. Уж что западёт в его, гладко причёсанную голову — сидит крепко.
Я понимал: голыми руками Севку не возьмёшь. Нужен какой-то особый подход. Но сколько ни примерялся, ничего путного не получалось. И уже на последнем уроке, когда решил, что ничего толкового так и не придумаю, меня осенила блестящая идея.
Едва прозвенел звонок, я подошёл к Севке.
— Слушай, Мымриков, мне дали поручение подтянуть тебя.
Севка со вкусом зевнул.
— Раз дали — выполняй. Кто ж тебе мешает? Только учти, — Севка сделал многозначительную паузу, — на меня не рассчитывай. А то знаю, тебе дали поручение, а я — отдувайся: сиди и решай всякие там дурацкие задачки…
— Положим, задачки тебе теперь не придётся решать совсем.
— Как это? — не понял Севка.
— Будешь у меня списывать.
Я лениво, совсем, как только что Севка, зевнул.
— Сочиняешь, — сказал Севка.
— Не веришь? У меня самого дел — во! — я ребром ладони провёл по горлу. — И возиться мне со всяким…
— Но, но! Поаккуратней… — обиделся Севка.
— Словом, приходи завтра перед школой и списывай на здоровье.
— Не врёшь? — всё ещё сомневался Севка.
— Какой мне смысл врать? — пожал я плечами. — Один раз я тебя, положим, обману. Так ведь в другой — ты не придёшь?
— Что ж я совсем дурак, по-твоему?!
— Вот видишь.
— О-го-го! — Севка подкинул портфель. — Оказывается, и среди отличников есть ничего ребята. Вот никогда не думал!
— Так договорились? — переспросил я для верности.
— Ага! — крикнул на ходу Севка. — Обязательно приду!
Я и вправду не собирался обманывать Севку. У меня был другой план. Я решил поймать Севку, как ловят мышей. На приманку.
Главное — пусть только придёт ко мне.
А потом сам будет делать уроки. Как миленький!
Приглашая Севку, я совсем забыл про своих домашних. Даже не забыл. Просто не подумал, какое впечатление произведёт на них Севка.
Дело в том, что я был, как любят выражаться взрослые, единственным ребёнком в семье. Многие, может, не знают, что это такое. Пожалуйста! Могу рассказать.
Собрался, например, человек погулять. Оделся. Можно идти? Ничего подобного.
— Котик, надень галоши!
И хотя все мальчишки, во дворе бегают без галош, спорить бесполезно.
Надеваешь галоши и берёшься за ручку двери, чтобы поскорее улизнуть. Не тут-то было.
— Котик, опусти уши!
Острить насчёт того, что ты не лошадь и ушами двигать не можешь — смысла нет. До родителей такие остроты не доходят.
Развязываешь тесёмки на шапке — и опять к двери.
— Котик, неужели ты хочешь идти без шарфа?!
И это таким голосом, словно ты в середине зимы собрался маршировать по улице в одних трусиках.
— Господи, ну кто так завязывает шарф? Дай я тебе помогу!
А когда, наконец, вырвешься из дома, тебя догоняет бабушка и кричит на весь двор:
— Котик, разве так можно? Ты забыл носовой платок!
Ребята вокруг покатываются со смеху — спектакль! А ты готов провалиться сквозь землю или превратиться в какую-нибудь там невидимую молекулу.
И так во всём.
Родителям кажется, что у тебя очень плохой аппетит. Что ты вот-вот заболеешь какой-нибудь опасной болезнью. А стоит задержаться на улице вечером дольше положенных тебе половины десятого — в доме паника. Все уверены — с тобой что-то стряслось.
Но больше всего родители боятся, чтобы ты не попал в плохую компанию. Это для них страшнее всякой свинки и скарлатины. И каждого твоего нового товарища они разглядывают и расспрашивают так, будто он может оказаться взломщиком несгораемых касс, а может, кем-нибудь и похуже.
Севку нечего было рассматривать и расспрашивать. Что он за птица, было видно сразу. Невооружённым глазом. Незнакомые девчонки обходили его за три километра.
Словом, я решил: показывать моим домашним Севку нельзя. По крайней мере, первое время. Пока не скажется на нём моё благотворное влияние.
С папой и мамой было просто. Они уходили на работу. Хуже было с бабушкой. Она отлучалась из дома только в магазины. Да и то не каждый день.
Утром, когда родители ушли, я спросил бабушку:
— Ба, а ты сегодня никуда не пойдёшь?
— Вроде бы нет, — сказала бабушка.
Я походил по комнате и решил, была не была, действовать напрямик.
— А ты не можешь пойти погулять или, например, к знакомым? Ко мне должен будет прийти товарищ…
— Час от часу не легче! — бабушка всплеснула руками. — Что ж это за товарищ, что ты старуху из дому выпроваживаешь?
— В общем… Он не очень хорошо учится и меня попросили ему помочь.
— Я-то при чём? — удивилась бабушка.
У меня, понятно, не было желания объяснять, кто такой этот мой товарищ и как я собираюсь ему помочь.
— Он, понимаешь, ну… очень стеснительный… Увидит тебя — и ничего у него не получится.
— Ишь ты. Видать, тихий, скромный мальчик. Болел долго или как?
— Да, — сказал я, — здоровье у него неважное.
— Коли так, схожу навещу Полину Дмитриевну. Давно обещала. Только приберу посуду.
Из кухни долго доносился плеск воды, звон стаканов, позвякивание кастрюлек и сковородок. Я сидел, как на иголках. Даже уроки не мог готовить. Боялся: вот-вот придёт Севка. В передней зашуршало праздничное бабушкино платье. Я обрадовался. Рано. Бабушка вернулась в комнату и принялась давать длинные наставления: что я должен и чего не должен делать без неё, где лежит завтрак и всё такое прочее.
Я переминался с ноги на ногу, поглядывал на часы и говорил:
— Да, бабушка.
— Нет, бабушка.
— Хорошо, бабушка.
Наконец бабушка ушла.
— Уф! — вздохнул я с облегчением и сел за уроки.
Я очень старался. Выводил буквы и цифры так, точно их сейчас будет смотреть не Севка Мымриков — первый шалопай и последний ученик в нашем классе, а какой-нибудь очень важный и серьёзный человек.
К одиннадцати часам у меня всё было готово. Я аккуратно разложил на столе учебники и тетрадки и стал ждать Севку.
Севка не шёл.
Я решил почитать. Скоротать время. У меня лежала замечательная книжка. Про человека-невидимку.
Ничего не получилось. Глаза бегали по строчкам, а в голове сидел Севка.
Расставил шахматы и принялся решать задачку из последней «Пионерской правды». Куда там!
Я совсем потерял терпение, когда в передней раздался длинный звонок. Я вдохнул воздух, точно собирался нырнуть в ледяную воду и рванулся к двери.
На пороге стоял высокий парень с чемоданчиком в руках.
— Слесарь Мосгаза, — сказал он и прошёл на кухню.
У меня, видно, было на редкость глупое выражение лица. Возясь с плитой, парень то и дело на меня поглядывал. А когда кончил, спросил:
— Расписаться можешь?
Мне стало смешно.
— Попробую, — сказал я, скорчил зверскую рожу и, высунув язык, вывел в тетрадке слесаря немыслимую загогулину. Парень посмотрел на подпись, потом на меня, потом опять на подпись и покрутил головой:
— Однако!
Звонок звонил ещё два раза. Почтальон принёс заказное письмо для папы. И толстая тётя спросила, здесь ли живёт доктор Коновалов.
Четвёртый звонок я узнал сразу. Коротенький. Не то жалобный, не то ехидный. Так мог звонить один человек на свете. Соседская девчонка Лялька. И то, только тогда, когда ей нужны были краски, цветные карандаши, угольник или ещё что-нибудь.
Я Ляльку терпеть не мог. Но мой папа дружил с Лялькиным папой, а моя мама — с Лялькиной мамой. И мне было строго-настрого приказано: быть с Лялькой вежливым.
Я был зол на Севку. На себя. На весь мир. Более неподходящего момента Лялька выбрать не могла.
Я засунул руки в карманы, — свирепо сдвинул брови и пошёл открывать дверь.
Открыл и не поверил глазам.
Передо мной стоял Севка. Собственной персоной.
Но в каком виде! Пальто застёгнуто на все пуговицы. Шапка сидит ровно и аккуратно. Севка посмотрел на меня, серьёзно и даже строго спросил:
— Можно?
— Конечно! — сказал я.
Севка вытер ноги об резиновый половичок и протянул мне твёрдую, холодную с улицы ладошку.
— Здравствуй, Горохов. Не ожидал так рано? У меня, как в аптеке: сказано — сделано.
— Да ты проходи! — засуетился я. — Раздевайся!
Минуту назад я готов был разорвать Севку на мелкие клочья. А сейчас от радости — всё-таки пришёл! — мне хотелось пуститься в пляс.
— Предки дома? — понизив голос, спросил Севка.
— Кто?
— Ну, родители?
— Нет, — сказал я. — Ни души. Папа с мамой на работе. Бабушка — в гостях.
— Чего же сразу не сказал?! Я-то стараюсь: «Здравствуйте», «Пожалуйста»…
Севка кинул пальто на стул, шапку на тумбочку перед зеркалом и отбил звонкую чечётку, подпевая себе:
