* * *
Февральская революция разразилась над нами, как гром среди ясного неба. Когда свергли царя Николая Второго, весь наш дом словно погрузился в траур. Бабушка и няня горько плакали. Плакали, навещая бабушку, и ее старушки-приятельницы. Глядя на них, плакала и я.
— Прости, господи, что делается! — стонала няня. — Иринушка, как же мы без царя-то будем?
И я тоже недоумевала, — как же без царя?
Бабушка горевала, горевала, и кончилось это тяжелым сердечным припадком. Она слегла в постель. Доктор строго-настрого запретил говорить ей о том, что происходит за стенами нашего тихого дома. А в стране в это время нарастали события невиданного в истории размаха.
Отзвуки их нет-нет, да и врывались в наш дом. Помню, как-то летом 1917 года приехала к бабушке ее старая институтская подруга и привезла с собой внука. Это был тот самый мальчик, который когда-то открыл мне, что у всех детей есть и мамы, и папы. Теперь он учился в кадетском корпусе и очень важничал. Мне казался он совсем большим в форменном мундирчике, и я робела перед ним. Пока обе бабушки беседовали в спальне, я «принимала» кадетика в гостиной.
— Не дождусь, когда вырасту и стану офицером, — говорил мальчик, небрежно крутя фуражку в руках. — Покажу я тогда этим бунтовщикам, живо их усмирю!
— Каким бунтовщикам? — не поняла я.
— Эх ты! — сказал он с презрением. — Ты, что же, ничего не знаешь? Распустило новое правительство весь народ, сладу нет!
Он говорил тоном взрослого. Я не понимала тогда, что он просто повторяет то, что слышит дома от старших, — он мне казался необыкновенно умным, а я робела все больше.
— Мы, военные, все знаем! — важно говорил кадет. — Рабочие, известно, — все бунтовщики, их студенты мутят. А сейчас и мужики туда же! Против помещиков взбунтовались, сколько усадеб пожгли! Мой папа недавно в Воронежскую губернию ездил мужиков усмирять. Ну, и было им за это!
И он с увлечением стал рассказывать, как его папа полковник беспощадно расправился с восставшими крестьянами. По его словам выходило, что его папа — герой, победивший полчища разбойников. Я слушала молча и замирала от ужаса.
Когда гости уехали, я сразу начала рассказывать няне все, что узнала от кадета. В комнату заглянула горничная Даша и остановилась в дверях послушать.
— Так им и надо, злодеям! — жестко сказала няня. — Виданное ли это дело: мужики против господ пошли!
— Нянюшка, — мягко вступила в разговор Даша, — ведь не от хорошей жизни народ бунтует! Ведь четвертый год война идет, и конца ей не видно! Измучился народ… Это нам с тобой в генеральском доме сытно, а ведь рабочие-то голодают! Деревня-то нищает! А солдаты как настрадались в окопах! И ради чего? Порядок, нянюшка, выходит, неладный…
— Молода еще про порядок рассуждать! — строго оборвала няня горничную. — Ясно, какой без царя порядок может быть? Разлентяйничались все, работать не хотят, оттого и голодают!
— Не оттого, нянюшка, — тихо сказала Даша и ушла.
Я не вдумалась тогда, кто из них прав… Я слепо верила няне.
* * *
К бабушке часто ездил доктор. Был он огромный, толстый и очень разговорчивый. Перед тем, как идти в бабушкину спальню, он усаживался в глубокое кресло в гостиной, чтобы выкурить сигару, — и вот тут-то, за неимением других слушателей, разглагольствовал передо мной и няней. От него я впервые услыхала фамилию Ленина. От него впервые услыхала о большевиках.
— И чем все это кончится? — вздыхал доктор. — Ленин, этот государственный преступник, объявлен «вне закона», агенты Керенского с ног сбились: ищут, чтоб арестовать его. Но ничего не выходит! Большевики прячут. А в ихней — большевистской — газете чуть не каждый день статьи. Его, не иначе! Вся — видите ли — власть должна к этим разбойникам перейти! Войну — видите ли — кончать хотят!.. А это же позор не довести ее до победного конца!
Потом доктор глубоко вздыхал, с трудом вытаскивал из кресла свое грузное тело и кончал все разговоры всегда одним и тем же:
— Если бы Керенский арестовал Ленина сразу, как тот из-за границы приехал, ничего бы этого не было, — или: — Если большевики возьмут власть, это будет, конечно, ненадолго, но это будет ужасно! — И он шел к бабушке.
После его ухода няня еще долго охала и ужасалась. А у меня было смутно и жутко на душе, — надвигалось что-то страшное…
В октябре с бабушкой случился удар. У нее отнялся язык, и она почти все время была в беспамятстве, а когда приходила в сознание, трудно было разобрать, понимает ли она, что ей говорят, или нет.
Мы с няней послали Володе телеграмму. Он сразу ответил, что выезжает.
* * *
Я ждала Володю в большом волнении. Как мы встретимся? Какой он стал? Сгладилась ли та отчужденность, которая легла между нами перед его отъездом? Решусь ли я, наконец, спросить у него, — кто же наш отец…
На железной дороге тоже царила разруха; поезда ходили нерегулярно, и мы с няней не знали, в котором часу ждать Володю. Ночь накануне его приезда я почти не спала. Когда раздался звонок я бросилась к прихожей, но няня уже отпирала входную дверь.
— Нянечка, здравствуй! Как бабушка?
Знакомый голос! У меня так зазвенело в ушах, что я не услышала ответа няни. Я остановилась в дверях и смотрела на брата. Я едва узнавала его в очень высоком, стройном студенте, обнимавшем няню.
Володя оглянулся и увидел меня.
— Здравствуй, сестренка!
Мне хотелось броситься к нему на шею, но я — сама не знаю почему — молча протянула ему руки. Он как будто немного опешил, потом крепко пожал их.
— Ирина, как бабушка?
— Без сознания, — только сказала я.
Заходили к бабушке, потом завтракали. Все было, как во сне… За завтраком Володя задавал мне какие-то вопросы, я односложно отвечала. Няня наблюдала за нами и все больше хмурилась.
Наскоро поев, Володя сказал, что уходит и не знает, когда придет. Дверь захлопнулась за ним. Мы с няней растерянно посмотрели друг на друга.
— Нянечка… Что же это? — пробормотала я и расплакалась.
— А ну его! — сердито отрезала няня. — Как волка ни корми, он все в лес смотрит!
…И весь день прошел, как во сне. Я ждала Володю. Володя не шел. Меня мучила совесть, — он, наверное, обиделся, что я его не поцеловала при встрече… Няня угрюмо молчала. Приходил доктор. Удивился, узнав, что внук бабушки приехал, но его весь день нет дома. Укоризненно покачал головой, сказал:
— Легкомысленный молодой человек!
Наступил ранний осенний вечер. Володи все не было. Мы с няней за весь день не обменялись ни одним словом о нем, хотя обе, конечно, только о нем и думали. Я не находила себе места от тревоги. Так обиделся Володя? Или — это еще страшнее! — с ним случилось что? Последние дни доктор то и дело говорил, что в «городе неспокойно», что «весь народ с ума посходил»… «Видано ли это?! Рабочие с винтовками по улицам шляются».
Что же с Володей? Где он?!
В девять вечера, как всегда, няня погнала меня спать. Я машинально проделала все, что полагалось: разделась, умылась, прочла вместе с няней вечернюю молитву, улеглась в постель. Няня укутала меня одеялом, поцеловала, перекрестила.
— Ну, спи с богом.
— Няня… а ты дождешься Володи?
— Спи, спи! Не думай о нем. Дождусь непутевого, намылю голову, — гневно сказала няня.
— Нянечка! А если с ним случилось что?
Няня фыркнула:
— Что такому сделается! А ты, коли услышишь звонок, не смей выскакивать, поняла? Ну, спи; я к бабушке загляну.
Мягкие туфли няни зашлепали из моей детской через соседнюю комнату, где раньше жила гувернантка, а теперь ночевала няня. Дверь в коридор захлопнулась за няней, и я с ужасом услышала, как в ней щелкнул замок. Няня заперла меня!.. Няня догадалась, что я непременно выскочу, когда придет Володя.
Я напряженно слушала. Было очень тихо. Вернулась няня, подошла к моей постели. Я притворилась спящей.
