Но подарки, которыми мы должны были обменяться! О них-то я почти совсем забыла! Ведь до этого дело так и не дошло! Какая досада! Что же мы теперь так и будем сидеть, каждая в своей норе, с неудачно выбранным друг для друга подарком? Есть ли в этом какой-нибудь смысл?
Нет, это нужно исправить!
Ингеборг живет в Старом городе. Туда всего десять минут ходьбы! И на улице так красиво. Побегу к ней, она хотя бы не останется без подарка. И увидит, что я думаю о ней.
Прекрасная идея! Спасибо тебе, Сага!
С рождественским приветом!
Твоя К.»
Ах! Какое ясное, звездное небо!
По гребням крыш катится молодая луна! А в окне стоит Ингеборг. Каролина сразу же ее видит, как только сворачивает в Немецкий переулок. Настроение у нее приподнятое. Вот Ингеборг открывает окно, волосы ее блестят в лунном свете. Она приветливо машет рукой Каролине.
На пригорке у церкви ужасно скользко. Можно скатиться, как с горки. Каролина так и делает. Тем временем на колокольне вызванивают колокола: «Господь народ благословляет…»
Душа Каролины ликует. Каким замечательным может оказаться сочельник!
Ингеборг – вот чудеса – уже накрыла рождественский стол. На две персоны! Каролина делает вид, что не замечает этого. Может, Ингеборг ждет в гости кого-то другого.
– Я только хотела обменяться подарками, – говорит она.
– Да, конечно. Но мы это сделаем, когда поедим.
Ингеборг протягивает ей распялку, и Каролина молча снимает пальто. Затем проходит в комнаты и останавливается, чтобы осмотреть рождественское убранство. Здесь и впрямь навели красоту. Квартира Ингеборг состоит из трех небольших комнат и маленькой кухни. Повсюду расставлены подсвечники самых разных форм. Есть даже маленькая елка. С флажками и гномиками, колокольчиками и блестящей мишурой.
– Как ты думаешь, зажжем свечи на елке сейчас или позже?
– Решай сама.
– Тогда зажжем потом, когда будем обмениваться подарками.
Каролина засмеялась.
– Я просто сгораю от нетерпения и жду не дождусь, когда получу свой подарок обратно!
– Я тоже, – говорит Ингеборг. – А то, что ты сейчас пришла ко мне, делает его для меня вдвойне дорогим.
Ингеборг зажигает на столе свечи. И прежде чем сесть, складывает руки в тихой молитве. Каролина чувствует неловкость, но ей тут же становится стыдно. Разве удивительно, что Ингеборг верующая? Почему Каролина всегда думала, что никто в театральной школе не верит в Бога? Может, там есть и другие верующие, но они об этом не говорят. Не трезвонят о своих религиозных чувствах как раз потому, что хотят избежать подобной неловкости.
А вдруг Ингеборг что-то заметила? Лучше уж быть откровенной.
– А ты, оказывается, веришь в Бога? – спрашивает Каролина как можно более равнодушным тоном.
– Да. А ты, стало быть, нет?
Каролина качает головой.
– Я не знаю, честно говоря. Иногда, когда меня вдруг неожиданно охватывает радость… как совсем недавно, когда я шла сюда, мимо светящихся окон, под усыпанным звездами небом, мной вдруг овладело какое-то почти космическое чувство счастья… и переполнила благодарность. В такие минуты хочется, чтобы было кого благодарить. Тогда может возникнуть ощущение, что Бог существует. А в остальном… не знаю.
Они меняют тему разговора.
Ингеборг вдруг спрашивает, в Стокгольме ли Каролина родилась, а если нет, то откуда она родом. Сама Ингеборг родилась в провинции Норрланд.
Но Каролина так много раз в своей жизни переезжала, что даже не знает, где ее родина, и затрудняется ответить на этот вопрос.
– Видимо, как раз поэтому я не была привязана к какому-то определенному городу и чувствую себя дома в любом месте. Сейчас – в моем маленьком закутке.
– А ты давно там живешь?
– В закутке всего лишь несколько месяцев. А в Стокгольме уже больше года. Собственно говоря, что такое дом? Ты можешь ответить?
– Для каждого по-разному. Для меня это место, по которому я тоскую.
– То есть Норрланд?
Ингеборг кивает. А Каролина с улыбкой вздыхает.
– А у меня такого места нет. Я не знаю, что такое тоска по дому.
Лицо Ингеборг на мгновение становится грустным, и она добавляет, что теперь уже не так сильно скучает по Норрланду, как раньше. И очень сожалеет об этом.
– Почему?
– Не знаю…
– Может, ощущаешь в себе отсутствие веры?
– Нет. – Ингеборг качает головой. – Я сама не знаю, что это.
– Может, тебе не хватает самой себя?
– Вполне возможно.
– Наверняка твоя тоска по дому никуда не пропадала, – смеется Каролина. – А даже если и пропала, это не страшно. Она обязательно вернется, я это знаю.
– Но ты ведь говорила, что у тебя никогда не было настоящего дома?
– Был как-то раз. То есть я думала, что он у меня был. Но это оказалось игрой воображения. Ошибкой.
– А твои родители? Каролина пожимает плечами.
– Не будем о них. Лучше поговорим о твоих.
– Мои уже умерли.
– И мать, и отец?
– Да. Они были очень старыми. Даже не по возрасту, а по отношению к жизни. Я знаю многих, кто намного старше, но по ним этого не скажешь. Мои родители уже как будто родились старыми. Они понимали это и сами мне об этом говорили, но ничего не могли поделать. Они так тяжело и серьезно относились ко всему в жизни. И все же я не думаю, что они были такими уж несчастными. Просто у них был такой склад характера. Они целиком и полностью зависели друг от друга и умерли с разницей в несколько часов. Я была к ним сильно привязана. Но все же, когда их не стало, я почувствовала некоторое облегчение. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да.
В комнате водворяется тишина. Они снова меняют тему разговора, и Каролина спрашивает:
– Ты видела «Ингеборг Хольм»?
– Ты имеешь в виду пьесу?
– Нет, фильм, который прошлой осенью шел в «Регине».
Ингеборг качает головой. Она не любит кино. Кино в сравнении с театром кажется ей совершенно неинтересным. Бледная копия действительности, только и всего.
– У кино нет будущего, – считает Ингеборг.
– Не скажи. Думаешь, такой режиссер, как Виктор Шёстрём, стал бы заниматься кинематографом, если бы это было каким-то ерундовым занятием?
– А я и не понимаю, почему он это делает. Оставить театр ради кино! Кстати, ты читала, что сказала на днях в интервью Хильда Боргстрём?
– Нет.
– Она сказала, что кинематограф обречен, так как ему некуда развиваться. Он постепенно отомрет сам собой из-за недостатка творческого материала. Мне кажется, она права.
– Неужели? Но ведь Хильда Боргстрём исполняет в фильме главную роль?! Зачем же тогда она все это говорит?
– Может, как раз поэтому. Она знает всю эту кухню. Настоящую актрису кино опустошает. Ведь там снимают сцены не по порядку, а перескакивают от одной к другой, как попало, по желанию режиссера. Из этого ничего стоящего выйти не может! Да к тому же кино не передает цвета и звук!
– Ну это-то как раз дело времени. Я уверена. Сейчас только начало. Над этим вовсю работают во Франции, в Америке. Наоборот, кинематограф обладает колоссальными возможностями дальнейшего развития. Зритель сможет увидеть актера крупным планом. Представляешь, как здорово! Видеть лицо героя, наблюдать, как на нем отражаются его чувства!
– А что хорошего в том, что на тебя вдруг кто-то станет пялиться с экрана? Просто лицо и ничего больше?! Это же гротеск! Ведь зритель хочет видеть картину целиком! Всего человека. Всю сцену.
– Это мы тоже увидим. Кадры же меняются… В этом как раз вся соль. Можно увидеть человека – как в целом, так и фрагментарно: его руки, глаза, мельчайшие движения. И в то же время всю обстановку. О чем еще можно мечтать?
– А как же вхождение в роль? Какой смысл видеть лицо крупным планом, если оно ничего не выражает? И как оно может что-либо выражать, если актеру приходится бросаться от одной сцены к другой? Драма выстраивается шаг за шагом, в ней есть единая линия, которой нужно придерживаться, внутреннее развитие. Что, по-твоему, может из этого выйти? Какое уж тут чувство…
– Пока не знаю. Но в отличие от тебя я настроена оптимистично.
– Я не хотела бы сниматься в кино. Это ужасно для актера, который хочет чего-то добиться в своей профессии. И серьезно к ней относится.
– Ну-ну, не кипятись, по-видимому, для кино требуется совершенно другой тип актера. Просто ты пока не можешь себе этого представить. Ведь ты работаешь со своими чувствами. И я тебя понимаю, но то, что касается тебя, не обязательно относится ко всем другим. Взять, к примеру, меня, я более экстравертна в сравнении с тобой. Я должна все время изучать и контролировать себя, свои выразительные возможности, чтобы правильно использовать свой талант. Я должна все время осознавать, что я делаю. Знать, как меня воспринимают другие. Со стороны. Именно для этого, как я уже говорила, я держу все эти зеркала.
А преимущество кино как раз в том, что актер имеет возможность еще и еще раз сам просмотреть весь отснятый материал, чтобы как следует его изучить. И даже если я не собираюсь бросать театр, я ничего не имею против того, чтобы попробовать себя в кино.
