В переулке раздалось несколько нетерпеливо-протяжных гудков. Машина «Скорой помощи» подъехала вплотную к тротуару. Люди расступились. Двое санитаров в белых халатах, надетых поверх пальто, широко раскрыли дверцы кузова. Подошел милиционер.
— Куда повезете? — спросил он, записывая номер машины.
— В больницу Карла Маркса, — сказал санитар.
— Так… Карла Маркса, — повторил милиционер, делая пометки в записной книжке. — Слушай, девочка, — обратился он к Ане, — как фамилия твоей учительницы?
Аня словно очнулась. Она сразу поняла, что теперь все заботы о больной ложатся на нее — Аню Баранову. Она здесь единственный близкий человек. Может быть, от ее участия и распорядительности зависит здоровье и жизнь Марии Кирилловны. Привычная решимость вернулась к Ане Барановой.
— Фамилия — Михалева… Мария Кирилловна… Аня быстро назвала адрес, номер школы и заторопила санитаров.
— Пожалуйста, поскорей! И укладывайте осторожней — у нее больное сердце.
— Мы всех укладываем осторожно! — спокойно заметил санитар и прибавил: — Попридержи-ка, милая девушка, левую руку больной, чтоб не валилась.
Мария Кирилловна была без сознания. Ее подняли на носилках, внесли в кузов машины и осторожно уложили.
Шофер заглянул через внутреннее окошко в кузов.
— Всё! — сказал ему санитар. — Поехали!..
Аня вскочила в кузов.
Милиционер подал ей шляпу и палку Марии Кирилловны, сказал строго, но с сочувствием:
— Простудишься ты, девчушка. Шла бы домой. Без тебя доставят.
Аня решительно покачала головой, склонилась над Марией Кирилловной, придерживая носилки, оберегая их от толчков.
Машина мчалась по улицам Ленинграда, давая частые продолжительные гудки. Регулировщики зажигали перед ней зеленые огни светофоров, не задерживая на перекрестках.
И вот, наконец, больница…
Аня немного успокоилась в дороге. Ей уже не казалось теперь все таким тревожным и страшным. Но много раз потом она вспоминала весь этот путь и как она шла рядом с носилками, вглядываясь в пожелтевшее, осунувшееся лицо Марии Кирилловны. Оно казалось неподвижным, и, если бы не легкое дрожание век, — можно было подумать, что Мария Кирилловна умерла.
В приемном покое их принял дежурный врач — молодая, очень красивая женщина. Когда санитары положили Марию Кирилловну на клеенчатый диван, огороженный белой марлевой ширмой, женщина-врач обернулась и, увидев Аню, сказала ей ласково:
— Присядь, девочка, я сейчас…
Аня заметила, что доктор мыла полные маленькие руки, поливая их из резинового шланга, прикрепленного к стеклянному баллону. В нем быстро убывала мутно-молочная жидкость.
Санитары обменялись с врачом несколькими фразами и ушли, сказав на прощание:
— Сегодня уж больше к вам не приедем — больно далеко! До свиданья, Нина Сергеевна!
«Вот как! — подумала Аня. — Ее зовут, как мою маму».
— Ну, ну, не зарекайтесь, товарищи! — ответила доктор и молча протянула руки к румяной девушке-санитарке. Та поспешно завязала ей тесемки на рукавах халата.
Нина Сергеевна подошла к Марии Кирилловне, подняла кисть ее руки, проверяя пульс и поглядывая на маленькие золотые часики, потом потрогала веки больной, засунула руку под ее затылок и что-то сказала румяной санитарке.
— Василия Николаевича? — переспросила та.
— Да. Он, по-моему, в хирургическом…
Санитарка, в мягких войлочных туфлях, неслышно выскользнула за дверь.
— Ну, расскажи мне, девочка, все, что ты знаешь о больной, — сказала Нина Сергеевна. — Это, вероятно, твоя бабушка?
Оттого ли, что у доктора был такой спокойный, певучий голос и неторопливые мягкие движения, или потому, что ее звали Ниной Сергеевной и она напоминала улыбкой и этими маленькими белыми руками мать, — Аня почувствовала себя еще спокойнее.
— Это не бабушка, это моя учительница, наша классная воспитательница…
Едва успела Аня рассказать про события дня, как в комнату вошел очень высокий седой старик, в пенсне и белой докторской шапочке.
— Прибыл по вашему приказу, уважаемая! — сказал он глухим окающим баском, в котором слышалась шутливая усмешка.
Нина Сергеевна встала.
— Теперь, девочка, я попрошу тебя выйти и подождать. Я позову тебя.
Аня вышла за дверь, и, как только она очутилась в вестибюле, вновь ее охватили тревога и страх.
Где-то невдалеке раздавался частый глухой и тусклый звон, словно кто-то разбрасывал по стеклянным банкам металлические инструменты.
За окном тяжелыми хлопьями падал снег. На ветру качались редкие фонари. Они слабо освещали широкий, открытый с одной стороны двор и группу окружающих его темных деревьев. Сквер посредине двора был пуст. Снег косо ложился на кусты. Они трепетали оголенными ветками, вздрагивая от ледяного прикосновения.
Ане самой было холодно, зябко плечам и коленям. Она растирала их замерзшими руками, но это не помогало.
Вскоре девушка-санитарка пригласила ее в приемный покой. Марии Кирилловны там уже не было.
Аня увидела, как по длинному светлому коридору удалялись в глубину две фигуры в белых халатах. Они катили перед собой высокую полку на длинных металлических ножках с колесиками.
— Ну, вот что, девочка, — сказала Нина Сергеевна. — Болезнь у твоей учительницы тяжелая. Но я надеюсь, что все обойдется благополучно. Только придется ей полежать у нас — серьезно полечиться.
Аня доверчиво посмотрела на нее.
— Я очень прошу вас, — сказала она, — позаботьтесь о Марии Кирилловне как следует. Если бы вы знали, как мы все ее любим!
Нина Сергеевна погладила Аню по руке.
— Не беспокойся, пожалуйста! Доктора для того и существуют, чтобы заботиться о больных. Вот возьми и иди домой!
Нина Сергеевна протянула Ане бумажку, на которой был записан номер телефона справочного бюро больницы, и объяснила, что по этому телефону можно узнать о состоянии здоровья больной и часы приема посетителей.
Аня поблагодарила.
— Подожди! — остановила ее Нина Сергеевна. — Дома у тебя знают, что ты задержалась в больнице?
— Нет… Я не успела никому сказать… — А телефон в твоей квартире есть?
— Есть…
Нина Сергеевна раскрыла сумочку и, достав несколько пятнадцатикопеечных монет, протянула их Ане.
— Вот позвони в вестибюле по автомату. Родители, наверно, бог весть что думают!.. Как же ты так?
Аня вышла из комнаты. Звонить было бессмысленно. Мама, конечно, еще не вернулась домой. А заставить Николку предпринять впервые в жизни такое большое путешествие вечером через весь город с вещами она боялась. Известить девочек было тоже неудобно, — они сейчас на собрании. «А, ничего, — подумала Аня, — у меня теперь есть деньги на трамвай. Быстро добегу до остановки!»
Она вышла на пустынный больничный двор, огляделась, и у нее снова заныло тоскливо сердце. Угрюмо, под холодным ветром, стонали оголенные деревья. Высокие корпуса больничных зданий обступили Аню с трех сторон, и ей казалось, что за каждым окном тяжело стонет больной, а в перерывах между этими стонами раздается противный звон падающих в банки хирургических инструментов. Но ей вспомнилось милое, красивое лицо Нины Сергеевны, румяная девушка-санитарка, старый врач-великан, его рокочущий в усмешке басок: «Прибыл по вашему приказу, уважаемая!». Вспомнились их дружелюбные лица, неторопливая уверенность в движениях, спокойные слова, — словно эти люди находились в обычной домашней обстановке.
«Все будет хорошо! — подумала успокоенно Аня. — Это просто у меня «нервы разгулялись», как говорит мама. А ведь я думала, что умею держать себя в руках. Надо закалять свою волю!»
По рассеянности, занятая своими думами, она вышла к набережной у Военно-Медицинской академии и тут только спохватилась: все трамвайные остановки находятся за Литейным мостом.
Нева глухо шумела от порывистого северо-восточного ветра, тяжко билась о гранит. Тысячи ярких городских огней отражались в ее глубоких неспокойных водах, перемещались по волнам, ныряли и появлялись вновь. Огни сияли на украшенных к празднику зданиях, горели золотистыми ослепительными радугами на мачтах балтийских кораблей, на крейсере «Аврора», который повернулся лицом к своим юным боевым собратьям, словно любовался их могучей стальной выправкой.
На мосту было очень холодно. Замораживающим сквозняком тянуло от воды. Снова пошел снег, косой, мокрый, щекочущий лицо.
Чтобы немножко согреться, Аня пробежалась, но почему-то очень быстро устала и остановилась, переводя дыхание.
По мосту друг за дружкой медленной вереницей тащились трамваи. Вот один из них… Кажется, подходящий номер… Вагоны старой конструкции — с открытым входом. Можно сесть!
