И через минуту всё замелькало перед моими глазами: зелёные блузки пионеров, чёрные форменки, ситцевые рубашки в горошинку. Доска встала поперёк класса, учительский столик опрокинулся кверху всеми четырьмя ножками. Алексеев выл и прыгал, как горилла, Мерзляков сжал побелевшие губы и совал кулаками направо и налево. Мотька дико свистел, носился по классу на роликовом коньке и подставлял ножку то песталоцам, то пионерам. Я бросился расталкивать сцепившихся ребят, но наперерез мне кинулся Мерзляков и толкнул меня в грудь так, что я упал и застрял в парте между пюпитром и сиденьями. Выкарабкиваясь, я увидел Женьку. Он стоял на парте и хлопал классным журналом по головам песталоцев. Тут от двери закричали: «Заведующий, заведующий!»
Все сразу побежали по местам.
Так мы «сорвались». Мы знали, что о драке узнает Шура; мы уже представляли, как она сморщится, точно ей больно, как будет качать чёрной головой и говорить: «Ребятишки, что ж это вы? Как же это вы, пионеры», и потом будет говорить обидные, правильные слова.
И мы решили провести собрание у нас в классе до сбора, чтоб хоть как-нибудь загладить свой проступок. Накануне мы целый вечер сидели у меня и рисовали плакат.
Мы извели на плакат все краски, которые у меня были, и плакат получился цветистый как павлин.
Звено первого городского отряда им. Спартака
«Красный Гамбург»
объявляет, что сегодня, после шестого урока, состоится общее собрание учеников пятой группы, ещё звено «Красный Гамбург» расскажет про жизнь пионерского отряда и т. д.
Вот что было написано на плакате.
Уж давно все спали. Мы возились с плакатом на кухне и говорили шёпотом.
— Ребята, нескладно как-то вышло, — сказал я, — два раза «отряд», два раза «звено Красный Гамбург»…
— Ничего, сойдёт, — бормотал Ванька.
— Что-то будет?.. Ну, Колька, ты завтра выступаешь, смотри не опозорься.
— Да уж я и то смотрю. Ну, гуляйте по дому, ребята, а то поздно — мать ворочается.
— Прощевай. Смотри, завтра пораньше в школу-то.
Ребята разошлись, я прыгнул в постель, но уснуть не мог. Я всё думал, как начать завтра свою речь.
— Товарищи, — шептал я, забравшись с головой под одеяло, — угнетённое человечество всегда стремилось к свободе… Ещё за двадцать веков до нашей эры герой древности Спартак… Спартак… он собрал возмутившихся рабов и… и… Да, пожалуй, надо начать со Спартака… Потом рассказать про все революции, которые только были, главное про нашу… а потом про наш отряд…
Я ворочался с боку на бок, ложился то на живот, то на спину, мне уже казалось, что меня кто-то кусает, я стряхивал простыню, опять ложился.
Ходики на кухне пробили два часа. Где-то закричал дальний' петух, ему откликнулся наш, потом ещё запели и ещё…
Заснул я чуть ли не вверх ногами, почти перед рассветом, а речь так и не подготовил.
Плакат мы повесили на самом видном месте, на печку.
Все подходили и читали плакат и посматривали на пионеров с удивлением. Мы перешёптывались и волновались.
Когда начался предпоследний урок — география, мы заволновались ещё больше, потому что его должен был вести наш враг, учитель песталоцев. Он всегда старался подкусить, посадить в галошу пионеров, всё время подчёркивал, что песталоцы умнее нас, знают больше, чем мы.
Ни один учитель не относился к пионерам так, как этот…
Он прошёлся по классу и, подслеповато щурясь, упёрся в наш плакат.
— М… м… тэк, тэк, — сказал он. — Пионеры увлекаются географией… Очень хорошо-с…
— Это не география, а революция, — ответил Сашка спокойно.
— Как вы сказали? — любезно осклабился учитель. — Революция? При чём же здесь революция?
— География без революции не бывает, — опять твёрдо выговорил Сашка.
— Не буду с вами полемизировать, молодой человек, — улыбнулся учитель. — Не буду-с. Убеждён, что географические и мм… революционные познания у вас гораздо основательнее, чем у меня. Во всяком случае, предложу вам прослушать урок-с.
Он повернулся к доске и сделал изумлённое лицо.
— Простите… но где же карта? Кто дежурный?
Я вскочил и покраснел как рак. Я был дежурный в тот день, но совсем забыл про свои обязанности, потому что всё время готовился к собранию.
— Извиняюсь, Павел Иваныч, я забыл… я сейчас…
— О, дежурный — пионер… Знаменательно! Как там у вас в уставе? «Пионер аккуратен и исполнителен»? Оказывается, вы знаете свои уставы так же, как географию.
Я быстро вышел из класса и одним духом добежал через весь коридор до предметного кабинета. Я схватил карту Германии и потащил её в класс. Вдруг кто-то окликнул меня. Я остановился. Запыхавшийся Смолин стоял передо мной.
— Только что перевели, — сказал он, протягивая мне какие-то листки. — Шура занесла.
— Что это?
— Ответ германских пионеров… Вот немецкий текст, вот русский… Только плохо написано.
Я взвизгнул и выхватил листки. Смолин зажал мне рот рукой.
— Иди, иди в класс. Больше выдержки.
Я влетел в класс и почти бросил карту на руки учителю. Ничего не видя, я едва дошёл до своей парты.
— Кольша, ты чего? — забеспокоился Сашка. — Голова заболела?
— Письмо, — сказал я. — Тише, ребята, тише.
— Какое? — прошептали они.
— Германское… Только не орите…
Ребята замерли.
Немецкий и русский текст были скреплены булавкой. Мы откинули немецкие листки и, сдвинув головы так, что они затрещали, впились глазами в косые карандашные строчки перевода. «Дорогие товарищи, пионеры города Барнаула…» — начали читать мы в один голос.
— Молчанов… Молчанов! — проскрипел учитель. Я поднял голову.
— Что?
— Вы удивительно последовательны в своём поведении, — скрипел учитель. — Нарочно задержали урок тем, что не принесли карту. Не отвечаете на вызов. Всё это, конечно, по-пионерски. Но тем не менее попрошу вас к доске, сударь.
Не выпуская из рук письма, я подошёл к карте.
— Ну-с, знаток географии, познакомьте нас с границами Германии… Мы вас почтительно слушаем.
Я заглянул на карту. Она была старая, напечатана со старыми границами, на старом правонаписании. Я поглядел на неё ещё раз и вдруг понял, что мне надо делать: я взял палочку и твёрдо обвёл границы теперешней Германии.
— Вы ничего не знаете, — улыбнулся учитель. — Вы не можете обвести даже красные линии границ.
— Нет, я знаю, — отвечал я как можно спокойнее. — Я показываю настоящие границы Германии… такие, как они стали после империалистической войны… после Версальского договора… Вот они… — И я ещё раз обвёл границы.
— Так, по-вашему, я ничего не понимаю? Не знаю? — прошипел растерявшийся учитель.
— А если знаете, так почему же вы ничего нам не говорите? Вы рассказывали нам про угольные бассейны и не сказали, что там французы… их оккупировали…
— Тэ — тэ-тэ, какие учёные, — попробовал улыбнуться педагог. — Как вы много знаете…
— Да… Мы теперь много знаем… Про настоящую Германию знаем… И ещё больше будем знать. Потому что первый городской отряд получил сегодня письмо от германских пионеров. Вот оно!
Я поднял письмо над головой. И тут раздались такие аплодисменты, точно класс раскололся на сто кусков. Хлопали пионеры, хлопали и другие ребята. Кто-то крикнул: «Ура!» Учитель вскочил и стукнул журналом по столику.
— Э-то что та-кое! — закричал он. — Срывать урок? Выйдите из класса! — крикнул он мне.
— Катись сам к черту, буржуй недорезанный! — раздался голос Женьки Доброходова.
Учитель отскочил к двери и вытянул палец к Женькиной парте.
— Вас исключат! — прошипел он. — И вас, Молчанов, тоже-с… За срыв уроков, за хулиганство. Вас непременно исключат!
Он выскочил за дверь.
— Не запугаешь! — крикнул вслед Сашка. — Женька, не бойся: ничего не будет. Не дадим! Колька, читай письмо!
— Читать? — спросил я.
— Читай, читай! — закричали в классе.
Я начал читать, и щёки у меня горели как в огне.
Письмо пришло из города Готы, от детской коммунистической группы.
«Дорогие товарищи, пионеры города Барнаула, — писали германцы. — Отвечаем на ваше письмо… Мы его получили только что… Мы были в большой экскурсии по окрестностям нашего города. Мы проходили по долинам, где есть небольшие деревни, с прядильнями и ткацкими, с шлифовальнями стекла. Труженики этих мастерских и их дети очень бедно живут, они голодают, а рядом прекрасные замки и монастыри стоят, но в монастырских и замковых лесах бедняки не могут даже собирать дров, грибов и ягод; владельцы замков преследуют их за это… Мы останавливались в хижинах и собирали вокруг себя детей бедняков, и мы рассказывали им про Советскую Россию, где во всех лесах можно собирать всё, что хочешь, и эти леса принадлежат русским детям, и дети получают всё от своего государства.
