— Что — сам? — подступил к нему Васек.
На щеках у него от обиды расплылись красные пятна.
— Дисциплина! — крикнул кто-то из ребят. — А сами еще всех подтягивают!
— И на девочек нападают, — пискнула Синицына.
— Молчите! — с бешенством крикнул Васек и обернулся к Саше: — Говори, что я сделал?
— Мел не положил, вот что!
— Кто не положил?
— Ты! — бросил ему в лицо Саша. — Весь класс подвел.
— Врешь! — топнул ногой Васек. — Я все проверил, и все было, — нечего на меня сваливать!
— Я не сваливаю. Я еще больше отвечаю! Я староста!
— Староста с иголочкой! Тебе только сестричек нянчить! — выбрасывая из себя всю накопившуюся злобу, выкрикнул Васек.
— Трубачев! — сорвался с места Малютин.
— А-а, ты так… этим попрекаешь!.. — Саша поперхнулся словами и, сжав кулаки, двинулся на Васька. Тот боком подскочил к нему.
— Разойдись! Разойдись! — выпрыгнул откуда-то Одинцов.
Несколько ребят бросились между поссорившимися товарищами:
— Булгаков, отойди!
— Трубачев, брось!
— Перестаньте! Перестаньте! — кричали девочки. Валя и Лида хватали за руки Трубачева. Одинцов держал Сашу.
— Ты мне не товарищ больше! Я плевать на тебя хочу! — кричал через его плечо Саша.
— Староста! — презрительно бросил Васек, отходя от него и расталкивая локтями собравшихся ребят. Пустите! Чего вы еще?
Сева Малютин загородил ему дорогу:
— Трубачев, так нельзя, ты виноват!
Васек смерил его глазами и, схватив за плечо, отшвырнул прочь. Класс ахнул. Надя Глушкова заплакала.
Валя Степанова бросилась к Малютину.
Васек хлопнул дверью.
Мазин и Русаков стояли молча в уголке класса.
Когда Трубачев вышел, Мазин повернулся к Русакову и с размаху дал ему по шее.
— За что? — со слезами выкрикнул Русаков.
— Сам знаешь, — тяжело дыша, ответил Мазин.
Ребята удивленно смотрели на них:
— Еще драка!
Но Мазин уже выходил из класса, спокойно советуя следовавшему за ним Русакову:
— Не реви, хуже будет.
Одинцов и Саша шли вместе. Под ногами месился мокрый снег, набиваясь в разбухшие от сырости калоши. Саша шел, не разбирая дороги, опустив голову и не глядя на товарища. Одинцов щелкал испорченным замком своего портфеля и взволнованно говорил:
— Знаешь, он просто со зла, нечаянно… Он, может, этот мел в форточку выбросил, когда тряпку вытряхивал… И сам не знал… Да тут еще ребята кричат. Ну, довели его до зла — он и сказал.
Одинцов перевел дух и взглянул в упрямое лицо Саши.
— Вот и со мной бывает. Как разозлюсь в классе или дома — так и давай какие-нибудь глупости говорить, что попало, со зла. А потом самому стыдно. Да еще бабушка скажет: «Ну, сел на свинью!» Это у нее поговорка такая.
Коля неловко засмеялся и, ободренный Сашиным молчанием, продолжал:
— Это с каждым человеком бывает. А Трубачев все-таки наш товарищ.
Саша вскинул на него покрасневшие от обиды глаза:
— Товарищ? Да лучше б он меня по шее стукнул, понимаешь? А он мне такое сделал, что я… я… — Саша задохнулся от злобы и, заикаясь, добавил: — Ни-когда не прощу!
— Саша, ведь ему самому теперь стыдно, он сам мучится! — горячо сказал Одинцов. Саша вдруг остановился.
— А, ты за него, значит? — тихо и угрожающе спросил он в упор.
— Я не за него, — взволновался Одинцов, — я за вашу дружбу, за всех нас троих! Мы всегда вместе были. И на пруду еще говорили…
— Ладно, дружите… А мне никакого пруда не надо. Мне и тебя, если так, не надо! — с горечью сказал Саша.
Голос у него дрогнул, он повернулся и, разбрызгивая мокрый снег, быстро зашагал к своему дому.
— Саша!
Одинцов догнал его уже у ворот:
— Саша! Я все понимаю. Я за тебя… Мне только очень жалко…
— А мне не жалко! Мне ничего не жалко теперь! И хватит! — Саша кивнул головой и пошел к дому.
Одинцов глубоко вздохнул, оглянулся и одиноко зашагал по улице.
«Пропала дружба… — грустно думал он, стараясь представить себе, как будут теперь держаться Трубачев и Саша. А с кем я буду? Один или с каждым по отдельности?»
Одинцов не стоял за Трубачева. Поступок Васька казался ему грубым и глупым.
«На весь класс товарища осрамил! «Староста с иголочкой! Тебе только сестричек нянчить!» — с возмущением вспоминал он слова Трубачева. — И как это ему в голову пришло? Ведь Саша не виноват, что у них детей много, ему и так трудно, размышлял он, шлепая по лужам. — И еще Малютина отшвырнул… Севка и так слабый…»
Коля Одинцов был растревожен. Дома он наскоро выучил уроки, весь вечер слонялся без дела и, ложась спать, вдруг вспомнил: «А ведь сегодня четверг. К субботе статью писать надо…»
Перед ним встал Васек Трубачев, с рыжим взъерошенным чубом на лбу, с красными пятнами на щеках.
«Я ведь о нем писать должен. Все… Честно… И вся школа узнает… Митя… Учитель… — Одинцов нырнул под одеяло и накрылся с головой: — Не буду. На своего же товарища писать? Ни за что не буду!»
Он замотал головой и беспокойно заворочался. — Коленька, — окликнула его бабушка, — ты что вертишься, голубчик?
— У меня голова болит, — пожаловался ей мальчик.
— Голова? Уж не простудился ли?
Старушка порылась в деревянной шкатулке, подошла к кровати и пощупала Колин лоб:
— На-ко, аспиринчику глотни.
— Зачем? — отодвигая ее руку с порошком, рассердился Коля. — Вечно ты, бабушка, с этим аспиринчиком! У меня, может, не то совсем.
— Да раз голова болит. Ведь аспирин — первое средство при всяком случае.
— Ну и лечи себя при всяком случае, а ко мне не приставай… Тебе хорошо — ты дома сидишь, а я целый день мотаюсь. Иди, иди! Я и так засну!
Он повернулся к стене и закрыл глаза. Перед ним опять встал Васек Трубачев. Потом стенгазета, перед ней кучка ребят и учитель.
«Совершенно точно и честно», — глядя на статью, говорит Сергей Николаевич.
«Одинцов никогда не врет!» — кричат ребята.
«Не врет… Мало ли что… Можно и не врать, а просто промолчать. Только вот Митя спросит, почему не написал, и ребята скажут: побоялся на своего дружка писать, а как про кого другого, так все описывает… — Одинцов вздохнул. — Нет, я должен написать… всю правду».
Кровать заскрипела. Бабушка заглянула в комнату. Коля громко захрапел, как будто во сне.
«Какой же я пионер, если не напишу? — снова подумал он, прижимаясь к подушке горячей щекой. — Ведь меня выбрали для этого… А какой же я товарищ, если напишу?» — вдруг с ужасом ответил он себе и, сбросив одеяло, сел на кровати.
— Коленька, тебе чего?
— Дай аспиринчику, — жалобно сказал Коля.
Когда Саша открыл дверь своего дома, на него пахнуло знакомым теплым детским запахом, звонкая возня ребятишек неприятно оглушила его.
Он схватил за рубашонку играющего у порога Валерку:
— Куда лезешь? Пошел отсюда!
Валерка сморщился и вытянул пухлые губы. Мать поспешно подхватила его на руки и тревожным взглядом окинула расстроенное лицо сына:
— Саша, Саша пришел!
Ребятишки, отталкивая друг друга, бросились к Саше.
— Брысь! — сердито крикнул он и, заметив взгляд матери, с раздражением сказал: — И чего лезут! Домой прийти нельзя!
— Да они всегда так… радуются, — осторожно сказала мать.
— Виснут на шее! Как будто я верблюд какой-нибудь… ну, пошли от меня! — закричал он на сестренок.
— А мы без тебя играли. Знаешь как? — заглядывая ему в лицо и пряча что-то за спиной, сказала его любимица — Татка.
Саша молча отодвинул ее в сторону и прошел в комнату.
— Не троньте его, отойдите, — тихо сказала мать. — Играйте сами.
Саша бросил на стол книги и сел, стараясь не замечать внимательного взгляда матери. Этот взгляд тоже вызывал в нем раздражение: «Так и смотрит, все знать ей надо…»
Мать наскоро вытерла руки, накрыла на стол:
— Сашенька, иди обедать!
Ребята с шумом полезли на стулья. Трехлетняя Муська зазвенела ложкой о тарелку.
— Руки под стол! — закричал Саша. — Что ты звонишь, как вагоновожатый! — накинулся он на Муську, отнимая у нее ложку. — Сейчас выгоню!
— Саша, Саша! — удивленно, с упреком сказала мать. — Что это ты, голубчик?
— «Голубчик»! Нянька я вам, а не «голубчик»! Не буду я им больше ничего делать! Сама, как хочешь, с ними справляйся! — отодвигая свою тарелку, закричал Саша. — Все на меня свалила!..
Он вдруг остановился. Мать смотрела на него с жалостью и испугом. Половник дрожал в ее руке. Дети притихли.
— Ешь. Вот тебе мясо. Сам порежешь?
— Сам, — буркнул Саша, давясь куском хлеба. За столом стало тихо. Мать резала маленькими кусочками мясо и клала его в тарелки малышам.
