В каюту вошёл дежурный офицер.
— Отправьте ребят на моём катере в город, — приказал комбриг.
Когда дежурный офицер пришёл доложить, что приказание выполнено, комбриг спросил его:
— А что, этот беленький не плакал?
— Было, товарищ капитан первого ранга… Да и у тёмненького глаза блестели.
— Хорошие ребята! Тёмненький по дружбе плакал. Обидно ему за дружка. Ну ничего. Я в них обоих верю. Они на правильном курсе, как сказал бы тот беленький… А меня они расстроили — вспомнил я двадцать третий год…
Офицер вопросительно посмотрел на комбрига.
— В двадцать третьем году я тоже так вот пришёл на стенку к борту линкора… Это было в Кронштадте…
Обычно ненужных вещей кругом сколько угодно валяется, а когда Вале срочно понадобилась простая яичная скорлупа, он её нигде не мог найти. Опросил всех соседей — нет. Тётя Маруся жарила вчера омлет с ветчиной, но из яичного порошка.
Валя несколько раз звонил по телефону старосте юннатского кружка, но его не было дома; звонил ещё троим ребятам и тоже не застал их. Наконец он вспомнил телефон Алёши Попова, мальчика, с которым прошлым летом был в лагере. На этот раз Вале повезло — к телефону подошёл сам Алёша, но он долго не мог понять, кто с ним говорит.
— Это я, Валя Зубков… Ну, меня ещё пчела в губу укусила, и она раздулась, как гриб…
— А-а-а-а! — вспомнил наконец Алёша. — Зубков! Так бы сразу и сказал… Что это ты не звонил, не звонил, а потом вдруг сразу…
Вале некогда было оправдываться, и он перешёл прямо к делу:
— Слушай, Алёша, мне кажется, ты в лагере очень любил яичницу…
— Ты что? — перебил его Алёша. — Я её терпеть не могу… А почему ты про яичницу говоришь? В гости хочешь позвать?
— Нет, что ты… То есть приходи, пожалуйста, очень буду рад… Я не потому вспомнил. Мне, понимаешь, очень срочно нужна яичная скорлупа, даже не целая, а всякая…
— Скорлупа? Да на что она тебе понадобилась? — удивился Алёша.
— У нас тут в кружке есть три курицы, и одна, Хохлаткой её зовут, снесла сегодня яйцо совсем без скорлупы…
— Так ты что, решил сам на него надеть скорлупу?
— Ну да… Да не надеть, а потолочь скорлупу и дать Хохлатке склевать. У неё извести не хватает в организме. Понял теперь?
— Конечно. Так бы сразу и сказал. А почему обязательно скорлупу? А если дать ей просто извёстки?
— Как — извёстки? А если она отравится?
— Не отравится. У меня тоже в детстве извести не хватало. Я всё время отковыривал штукатурку и ел. Не отравился же… У вас в кружке удобрения какие-нибудь есть?
— Удобрения? Кажется, есть… Белый такой порошок… суперфосфат, что ли…
— Так чего же тебе ещё надо? Вот и корми суперфосфатом.
— А ты думаешь, можно?
— Конечно, можно. Раз это удобрение, значит, не ядовитое. А удобрения всегда с известью делаются. Я читал где-то, что с известью…
Всё-таки Валя долго не мог решиться подсыпать в корм Хохлатке суперфосфату. Он ещё раз позвонил старосте, но его всё не было дома. А Вале казалось, что известь нужно дать курице как можно скорее, иначе с ней может что-нибудь приключиться. Наконец он решился.
Хохлатка с большим аппетитом склевала весь суперфосфат и даже посмотрела на Валю — не даст ли ещё?
— Хватит! — сказал Валя. — Хорошего понемножку.
Всё же он ещё целый час просидел у курятника, наблюдая за Хохлаткой. Но курица чувствовала себя отлично, и тогда Валя решил сходить домой и поесть.
Но не успел он дома съесть тарелку супа, как раздался звонок, и в комнату влетел Алёша.
— Ты уже кормил курицу? — спросил он, не здороваясь.
— Кормил… А что?
— Суперфосфатом?
— Да… А что?
— Подохнет она теперь, вот что! — выпалил Алёша.
— Ты что же? — прошептал Валя и выскочил из-за стола. — Как же ты тогда сказал мне, что можно?
— Тогда я не знал… А потом спросил у мамы, и она мне объяснила…
— Так чего же ты мне сразу не сказал?
— А как я мог? Я еле-еле нашёл твой адрес.
— Но, может быть, это не так вредно?
— Смертельно! Ты знаешь, чем обрабатывается суперфосфат? Серной кислотой. Понимаешь, серной кислотой!
— Бежим скорее в школу! — крикнул Валя и первым вылетел из комнаты.
Все три курицы, нахохлившись, сидели на насесте.
— Ну вот… Опоздали… Они уже…
— Чего — уже? Может, они просто спать легли, — сказал с надеждой Валя.
— Нет… Чего же они будут спать, когда ещё светло? Это суперфосфат на них действует, — решительно заявил Алёша.
— А почему же он на всех куриц действует? Я ведь только одну Хохлатку накормил.
На полу валялась опрокинутая банка из-под удобрения. Валя, видимо, забыл её убрать, и курицы склевали порошок.
Огорчённые ребята вышли со двора и встретили старосту юннатского кружка Колю.
— Ты чего мне сто раз звонил? — спросил Коля. — Случилось что-нибудь?
— Случилось, — виновато прошептал Валя и опустил голову. — Курицы подыхают…
— Как — подыхают? Почему?
— Я их суперфосфатом накормил…
— Зачем? Кто тебя просил?
— Хохлатка снесла яйцо совсем без скорлупы… Мне сказали, что ей надо дать толчёную скорлупу или… или… суперфосфату.
— Тебя бы им накормить! И где ты только достал его?
— В шкафчике взял… В жестяной банке…
Коля как-то странно посмотрел на ребят и кинулся к курятнику.
— Где банка? — крикнул он.
— Вот… Почти всё поели…
Коля посмотрел на банку, на кур… и вдруг рассмеялся:
— Чудаки вы, а не юннаты! Хорошо, что так получилось. Это только банка из-под удобрения, а в банке была толчёная скорлупа. Я сам вчера натолок…
— А почему же они нахохлились? — спросил Алёша.
— Спят.
— Ведь сейчас ещё день.
— Для нас день, а для них ночь!
Коля стал вдруг серьёзным-серьёзным. Даже палец кверху поднял и сказал:
— Юннатом быть не так просто. Учиться надо!.. Мы не игрушками занимаемся. А то вот и получилось, как говорят, «курам на смех».
Двадцать первый барабанщик
Как говорили лагерные острословы, Юра возвышался над уровнем моря всего на сто тринадцать сантиметров. Про его вес они так острили: «В походе легче будет нести самого Юрочку, чем его рюкзак». Поэтому и звали все его не Юрой, а Юрочкой.
Но это не огорчало Юрочку. Гораздо больше огорчило его то, что пришлось ему стать двадцать первым барабанщиком. Он приехал в лагерь на три дня позже других ребят и при знакомстве со старшим вожатым заявил:
— Я хочу барабанить. Я уже умею.
— Вот беда-то! — сказал вожатый. — Прямо какой-то наплыв барабанщиков получается. У нас уже есть двадцать специалистов в этой области…
— Значит, я буду двадцать первым, — не сдался Юрочка, хотя и вздохнул по этому поводу. — Мы будем барабанить по очереди.
Однако при первой же Юрочкиной очереди выяснилось, что барабанщик он малоквалифицированный. Для лагерных дел требовалась совершенно иная дробь: боевая, задорная, бодрящая и ещё какая-то, как объяснял Юрочке Алёша, председатель совета лагеря.
— Ты не обижайся, Юрочка, но не получается у тебя, — говорил он. — Тут надо так играть, чтобы ноги сами шли, а когда ты барабанишь, даже я с ноги сбиваюсь. То у тебя слишком быстро получается, то медленно… Лучше ты у нас что-нибудь другое будешь делать. Хочешь, мы тебя в цветочную комиссию запишем?
Юрочка не на шутку обиделся:
— Это девчоночная комиссия! Не пойду! Я лучше на барабане потренируюсь или на трубе…
У Алёши от удивления приподнялись плечи:
— Что ты, Юрочка! Ты думаешь, это так просто? Чтобы стать горнистом, надо сначала амбушюр выработать.
— Какой абажур? — не поверил Юрочка.
— Не абажур, а амбушюр… Нужно научиться вот так, по-особому, губы складывать, и надо, чтобы кожа на губах затвердела. А это не сразу делается.
— Всё равно в цветочную не запишусь! — отрезал двадцать первый барабанщик и пошёл разыскивать старшего вожатого.
Вожатый разрешил Юрочке брать барабан в свободное время, хотя и пожалел об этом уже на второй день: свободного времени у Юрочки оказалось очень много, а барабан был занят только во время линейки. К вечеру второго дня Юрочкиных занятий во всех отрядах ребята стали жаловаться, что начинают глохнуть.
— Хорошо ещё, что у него с горном ничего не получается, — говорили ребята. — Совсем бы пропали…
— Ты, Юрочка, уж слишком увлекаешься, — осторожно сказал вожатый. — Оглушил всех.
— Ладно. Я найду место, где никому не буду мешать, сказал барабанщик и перенёс занятия в лесные окрестности лагеря.
Скоро в стенгазете появился рисунок; на нём была изображена целая сцена; на пенёчке сидел с барабаном Юрочка, а вокруг него толпились разные лесные звери с узелками за плечами. И без подписи было ясно: лесные звери собирались покинуть родные места. Выжил их двадцать первый барабанщик.
