Неожиданно Слава, поднявшись на носки, зашептал мне на ухо:
— Они спят.
Теперь и я стал различать, что на земляном полу сарая лежит огромный медведь. Он показался мне величиной с корову.
Я невольно отскочил и дернул за руку Славу. Но тот, видимо, понял, что испугало меня, и сказал:
— Что вы? Их же там двое, а кажется, что один.
Я оглянулся. Глаза попривыкли к сумраку, и теперь я увидел, что это лежат калачиком два медвежонка, уткнувшись носом к носу. В такой же позе я увидел их впервые полгода назад. Но все равно и половина медвежьей шкуры, которую я принял за одного медведя, была велика. Мишка и Машка здорово выросли.
Мельник вынул из кармана два куска сахара и протянул две руки к медвежьим носам.
Мишка — ам! — сцапал сахар и, как мне показалось, открыл один только глаз, мутный и сонный. А Машка благодарно уркнула, вытянула одну заднюю лапу, потом другую, отряхнулась, затем разинула огромную пасть и сладко зевнула.
Нет, нельзя было мне засматриваться на медвежат. Я ведь совсем забыл, что держу за руку Славу и держать его надо крепко. Он же, воспользовавшись тем, что я отвлекся, вырвался и был уже в сарае.
— Ай! — только успела крикнуть Нина Васильевна.
Мне вдруг стало как-то холодно и жарко в одно и то же время. Но страхи наши оказались напрасными. Мишка уже подсунул свою голову под руку Славы, а тот гладил его, обнимая, повторяя одно только слово:
— Мишенька, Мишенька, Мишенька!
А Машка при этом, как ни странно, только зевала.
Потом медвежат вывели из сарая.
— А они не убегут? — спросила Нина Васильевна.
— Если ваш сынок побежит, они за ним потопают, — сказал мельник. — А так чего же им от игры убежать? Дети еще — играть охота.
Они и вправду играли.
Мишка с размаху налетел на Машку, сбивая ее с ног. Когда он оставлял ее, Машка налетала на брата, но, как мне казалось, больше для порядка: играть ей было лень — она зевала, явно не выспавшись.
Потом Мишка, переваливаясь с боку на бок и смешно поворачиваясь всем своим туловищем (он заметно похудел), гонялся за бабочкой. Медвежонок догнал ее, поднял лапу и — хлоп по пеньку. Потом заковылял к Славе и жалобно зауркал: «Больно!»
Да, должно быть, больно было хлопать по жесткому и шершавому пню мягкими подушечками лапы. И, главное, увидеть, что бабочка выпорхнула из-под лапы и снова летает как ни в чем не бывало.
Услышав жалобные нотки в голосе братца, Машка подошла к нему и, подвалившись бочком, хотела погладить его бочок своей шерсткой. Так, во всяком случае, показалось мне. Но что подумал на этот счет Мишка — кто знает? Он зарычал и ухватил Машку за ухо. Та взвизгнула и тут же получила такой удар лапой, что свалилась на спину. А Мишка оскалил пасть, обнажил клыки — и какие! — и кинулся на Машку.
— Держите парня! — крикнул мельник.
Но Славик и сам, видимо, понял, что игры и шутки кончились. Летели клочья шерсти, медвежата злобно рычали и, видно было, дрались всерьез.
Славка стоял рядом со мной и сам держался за мою руку.
Мельник притащил откуда-то из-за сарая ведро воды и окатил медвежат. Потом он разнимал их вдвоем с Тихоном Ильичом. Делали они это очень ловко, но все равно смотреть страшно было. Сильны стали звери: друг друга одним ударом валят с ног и так же человека свалить могут…
Мы попрощались с мельником и Тихоном Ильичом и уехали, когда Мишка был заперт в сарае, а Машку привязали к колу в лесу.
Больше мишек мы не видели. Говорят, что и шалуна Мишку и тихую Машку уже отдали в Зооцентр (есть такой главный распределитель зверей для зоопарков). А оттуда куда-то увезли. Куда — неизвестно. Так что теперь, бывая в зоопарке и видя симпатичного медведя, я думаю: «А не наш ли это Мишка?»
