В доме Беньямина Эперьеша только три квартиры, расположенные над подъездом, имели балконы с видом на улицу; остальные жильцы дома пользовались общими балконами-галереями, опоясывавшими этажи и выходившими во двор. На лестничной клетке каждого этажа имелось круглое окошечко и узенькая застекленная дверь, ведущая в галерею. Боришка стояла в галерее четвертого этажа, около самой двери, но так, чтобы ее не могли увидеть ни снизу, со двора, ни изнутри, с лестничной клетки. Бори смотрела, как кружатся в бешеном танце снежинки. Она увидела, как во двор вышел отец (узнала даже его шаги, его откашливание), как зажег лампочку и зашел в сарай; слышала, как он стучит по чему-то молотком. Боришка плотнее прижалась к стене и задумалась. Ветер нещадно свистел.
Мысли спотыкались у нее в голове, порою вдруг обрываясь, как плохо соединенная цепь. То всплывали слова Сильвии, то обрывки каких-то давно слышанных фраз, то вкрадчивый шепот ее подруги: «Малышка! Малышка!»
Все как-то теряло смысл. Казалось расплывчатым, более того — неосязаемым, как падающий снег.
Свет во дворе погас — отец, наверное, закончил работу. Она слышала, как он пересекал двор, как споткнулся обо что-то. Но и это воспринималось ею как нечто, происходящее где-то вдалеке, а может, и во сне. Вот отец зашел в дом, и снова все затихло, а они остались здесь вдвоем: она и падающий снег. Никто их не потревожит. Только ветер воет.
Отец не зашел в квартиру, а стал подниматься вверх по лестнице; он что-то нес с собой металлическое и нет-нет да задевал своей ношей за перила. «Отец идет собирать мусор, — сообразила Бори. — Какое счастье, что Гагара уже выставила ведро с мусором и отец не станет звонить к ней, а следовательно, и не узнает, что меня нет у Гагары. Хотя сейчас мне это уже все равно. Решительно все равно».
Шаги отца раздаются совсем близко. «Уборку мусора нужно начинать всегда с верхних этажей», — поучала их мать. Впрочем, она, Бори, не ходила убирать мусор, ей не разрешали. «Еще надорвется, — говорила мать, — она у нас еще маленькая».
Боришка из своего укрытия посмотрела на отца. Только сейчас она заметила, как они оба похожи. В эту минуту ей показалось, что она видит саму себя, поднимающуюся по лестнице с вместительным бачком для мусора. Только волосы у отца были с проседью да лицо в морщинах. Отец поднял ведро Гагары и быстро опорожнил его. Потом отец позвонил в дверь сначала к Рудольфу, затем к Ауэрам.
Сильвия и инженер открыли дверь одновременно.
— Пожалуйста, мусор, — сказал отец.
— Сию минуту, — с улыбкой ответила Сильвия. Лицо ее сияло.
Бори впервые видела Рудольфа так близко после того, как он вернулся.
— Сейчас! — проговорил Рудольф и добавил: — Добрый вечер.
Его голос вывел Боришку из ее состояния. Денег у нее нет, но есть Рудольф. Он уцелел для нее даже в этой страшной катастрофе.
Двери снова открылись. Рудольф вытряс обрывки бумаги из своего пластмассового ведра, потом взял ведро из рук Сильвии и опорожнил и его. Отец поблагодарил. Сильвия звонким голосом пожелала ему доброго вечера, и отец стал спускаться на третий этаж со своим бачком. Сильвия и Рудольф остались вдвоем.
— Так вы вернулись? — спросила Сильвия. — Какой сюрприз!
Бори слушала с напряженным вниманием. «Какой сюрприз»?.. Но ведь Сильвия уже в час дня знала, что Рудольф приехал, — она же сама сказала ей.
— Всего несколько часов назад. И сегодня же поеду дальше.
— О!.. В такую погоду?
«Куда поедет?» — испуганно спросила сама себя Боришка, все потеряно — платья, туфли, деньги. Родителям она не сможет купить подарков, сестре и Миши тоже, а свои небольшие карманные деньги она растратила, зная, что у нее есть несколько сот форинтов, которые Сильвия… И теперь, в довершение ко всему, еще и Рудольф уезжает. Но куда же?
— Еду к себе в деревню, — ответил Рудольф. — У меня ведь тоже есть семья. Поеду домой на праздники.
— Семья? — спросила Сильвия. Голос ее звучал мягко и вкрадчиво.
— Меня там ждут невеста и младший брат.
У Боришки подкосились ноги, и она схватилась за решетку галереи. Тут она увидела, как в полуулыбке сверкнули зубы Сильвии. Что-то странное, непонятное ни для Рудольфа, ни для Боришки, отразилось на ее лице: в тусклом свете лампочки оно казалось каким-то болезненным.
Рудольф пожелал Сильвии хороших праздников и уже собрался войти к себе в квартиру, но Сильвия неожиданно подошла к нему вплотную и положила руку ему на плечо. Ее красивые глаза так и сверкали.
— Только вы никому не говорите о том, что у вас есть невеста.
— Почему?
— Потому что вы убьете этим одно маленькое сердечко. Вы, наверное, не знаете, что в доме есть одно существо, мечтающее о вас. Эта милая девочка в мыслях своих уже свила ваше общее гнездышко и всем на улице Эперьеша раструбила, каким оно будет, когда вы на ней женитесь.
— Я?
— Конечно.
Сильвия была всегда красива, но сейчас, в эту минуту, особенно. Она напоминала смеющуюся фею.
— Да, бедняжка. Это — Бори, дочка дворничихи. Да вы знаете ее! Такая беленькая девчушка. Славная девочка. Она так в вас влюблена… Если узнает, что вы не женитесь на ней, то бросится в Дунай. Это точно.
— Полноте…
Веселое выражение исчезло с лица Рудольфа. Он был заметно смущен услышанным. Ничего не ответив, он простился и закрыл за собой дверь. Сильвия еще минуту постояла на пороге; с ее лица тоже внезапно исчезла игривость, глаза потускнели. На мгновение она прислонилась к стене, будто не в силах удержаться на ногах, потом вошла в свою квартиру.
Боришка не плакала, даже не шевелилась, только медленно перевела взгляд с площадки на двор. Застекленная дверь вдруг скрипнула позади нее. Боришка обернулась.
Сзади стояла тетушка Гагара — она подошла так тихо, что не было слышно ее шагов.
— Я знала, что ты здесь, — улыбнулась Гагара.
Боришка пошла ей навстречу и замерзшими пальцами стала расстегивать бекешу.
— Ты плохо закрыла дверь, — проговорила старуха. — Я уже хотела спуститься посмотреть, куда ты исчезла, не унес ли тебя ветер. Какао готово. Пойдем?
Боришка покорно шла за ней, как во сне. В двери Ауэров был приоткрыт смотровой глазок; медная крышечка его обломалась, и наружу проникал свет. За дверью квартиры Рудольфа слышались шаги — видимо, он упаковывал вещи. Впрочем, почему Рудольф? Никакого Рудольфа больше нет. Есть инженер Тибор Шош.
— Далеко ходила? — спросила Гагара.
— Далеко, — сказала Боришка. — Очень далеко.
Боришка полностью покорилась тетушке Гагаре, которая сняла с нее бекешу и стала отогревать дыханием пальцы рук, как это делают малышам.
— Да ты вся заледенела! — проговорила Гагара. — Садись к печке. Выпей какао, а потом мы поиграем.
— Хорошо.
В маленькой печке тетушки Тибаи бушевал огонь.
— У тебя все лицо блестит. Тебя что, обсыпало снегом и сейчас снежинки тают?
— Да, — машинально ответила Боришка. — Сейчас тают… — Она откинулась на спинку кресла и стала размазывать рукой по лицу обильные слезы.
Снег плотным слоем залепил весь бронзовый барельеф Беньямина Эперьеша на мемориальной доске. Исчезли тонкий нос и выпуклый лоб; впрочем, в плотной пелене снега исчезла и сама улица. Водитель троллейбуса Янош Келемен, крестный отец Боришки, скорее чувствовал, чем видел, дорогу.
За его спиной ворчали недовольные пассажиры.
— Какой неудобный вид транспорта! — сказал кто-то. — Машина тесная, неустойчивая, скользит…
«Что ж, если им так неудобно, шли бы себе пешком — и им лучше, и водителю тоже. Может, они думают, это величайшее счастье — перевозить их… Нет, ну что за погода! — досадовал Янош Келемен. — Проклятый снегопад! Сколько ни напрягаешь глаза, ничего не видно, едешь буквально наугад. Хорошо, если бы на конечной станции уже ждала телефонограмма: мол, в связи с исключительно неблагоприятной погодой движение транспорта на несколько часов приостанавливается…»
Но как можно приостановить в этом огромном городе движение, да еще в часы «пик», когда все торопятся поскорее домой? А дорога ведет как по снежной пустыне; можно подумать, что этот район необитаем, только что еле мерцают по обеим сторонам улицы окна домов. В другое время, при хорошей погоде, он, бывало, на остановке всегда посматривал на окна квартир. Но сейчас в них ничего не видно, хотя жизнь за окнами, разумеется, продолжается; как раз именно теперь дома людей больше, чем обычно. Кто же в такую жуткую погоду будет разгуливать по улице? Когда даже пешеходов, переходящих улицу при свете светофора, и то еле можно разобрать — такая метет метель.
Если бы он мог сквозь завесу снега разглядеть, что делается за окнами, то увидел бы, как люди повсюду затапливают печки и, рассевшись вокруг них, ставят на плиту чайники. Он увидел бы в квартире старой Тибаи свою крестницу Боришку Иллеш, раскладывающую окоченевшими пальцами цветные картинки настольной игры. А Тибаи кружила вокруг нее, что-то мурлыкая под нос, и печурка весело вторила ей. Если бы она могла проникнуть в мысли Боришки, то узнала бы, что, переставляя фишки, та думает о Сильвии, которая не только сейчас ограбила ее, но и в течение нескольких лет обкрадывала, пользуясь не только деньгами, но и не заслуженными ею симпатиями Боришки.
