— Ага!.. Так-то вы!.. — разом сбросив с себя всю свою приторную слащавость, зашипела она, отчеканивая каждое слово, — так-то вы, смиренницы, каяльщицы, сестрички Христовы! За все мои заботы, за мою любовь к вам, за то, что забочусь о ваших грешных душонках — вы бунтовать вздумали, шуметь!.. Обуял вас, видно, дьявол силою своей нечистой, смутитель ваш, господин ваш… Рабыни вы его послушные!.. Служанки верные!.. Сатаны служанки! Так-то, негодницы!.. Кому служите? Кого к себе подпускаете?.. Близок он, нечистый господин ваш, окаянный повелитель, сатана ваш… Идет, приближается к вам… Чую его приближение, смрадное, страшное и греховное… Чую! Чую!
Голос Уленьки становился все громче и громче. Раскосые глаза горели, как факелы. Лицо мертвенно-бледное подергивалось судорогой. При последних словах она грозно подняла худой бледный палец кверху и застыла в этой позе.
В ней было что-то жуткое в эту минуту. Какой-то сверхъестественный ужас окружал ее. Этот ужас мигом передался пансионеркам. Казалось, эта бледная, безобразная, косая девушка овладела робкой, взволнованной и насмерть испуганной детской толпой.
В углу раздались истерические всхлипывания. Маленькая Соболева, вне себя от страха, рыдая, кинулась к Уленьке, простирая руки вперед:
— Не надо! Перестань! Не надо! Молчи! Молчи! — залепетала она испуганно.
Даже Лариса побледнела. В насмешливых до этого глазах «королевы» отразился не то страх, не то ужас.
— Молчи! Молчи! — неслось по классной.
И только две девочки из одиннадцати, схватившись за руки, стояли неуверенные, сбитые с толку, но смелые и бесстрашные, как всегда.
Ольга Линсарова и «маркиза», Инна Кесарева, не поддались влиянию Уленьки. Но и их смелые сердца дрогнули невольно, когда последняя, в каком-то порыве безумия, оттолкнув маленькую Соболеву, с широко распростертыми руками двинулась, закрыв глаза, вперед по направлению к двери, выкрикивая глухим, одичалым голосом:
— Чую его! Здесь он! Близится сатана! Ко стаду своему близится! К окаянным рабыням своим!.. Иисус милосердный, смилуйся надо мною! Не попусти узреть зрелище отвратное!.. Близится сатана! Вот он, вот!.. Ликует он! Смеется окаянный, страшный, радуется! Вот он, вот! — прибавила она, широко раскрывая глаза и упорно глядя на дверь, — вижу его! Вижу!.. Он близко!.. Он уже здесь!.. Прочь! Прочь! Прочь! — неистовым воплем вырвалось, наконец, с хрипом из помертвевших уст Уленьки, и она со страшным криком отпрянула назад от открывшейся внезапно двери.
Ответный вопль одиннадцати девочек пронесся по комнате…
На пороге классной стоял… сатана.
Глава III
Неожиданное явление. — Двенадцатая
Большие черные глаза, блестящие черные крупные кольца кудрей, запушенные снегом, сросшиеся брови, угрюмо-дикое выражение в резких чертах молодого лица со сверкающим взором, почти темный широкий плащ, закрывающий до самых пят плотную, низенького роста, фигуру, — вот и весь внешний облик явившегося на пороге классной сатаны.
— Уйди, нечистый! — взвизгнула не своим голосом Уленька. — Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! — зашептала она, задыхаясь в приступе отчаянного страха.
И, сломя голову, Уленька бросилась бежать из класса, диким визгом оглашая комнату, грубо отталкивая всех, кто попадался навстречу, и не обращая внимания на Раю Соболеву, которая с тяжелым стоном грохнулась без чувств на пол.
Остальные девочки сбились в кучу. Бледные, насмерть испуганные личики и ужасом расширенные глаза впились в неожиданно появившееся в дверях существо. Последнее шагнуло при гробовом молчании к бесчувственной Раечке, нагнулось и… своими сильными руками подняло ее с пола.
— Девочке дурно, — произнес сатана густым, низким, но чрезвычайно приятным голосом, в котором не было ничего сатанинского, — куда ее отнести?
Вопрос был сделан по адресу пансионерок. Черные блестящие глаза сатаны устремились на них.
Но никто ему не отвечал.
Прошло несколько томительных минут полного молчания.
Ольга Линсарова и за ней «маркиза» опомнились первые. Инна Кесарева бесстрашно приблизилась к странному существу и спросила своим нежным, точно надтреснутым голоском:
— Кто вы?
— Я — Марко, — произнес сатана, быстрым движением сбрасывая темный плащ.
— А-а, Марко! — вырвалось из груди всех десяти девочек вместе с облегченным вздохом.
Вот кого Уленька приняла за сатану!
Ксению Марко, новую, «двенадцатую» воспитанницу матери Манефы! Марко, о поступлении которой в пансион им уже было известно! Ту самую Марко, которую граф Хвалынский решил отдать на исправление в их пансион! Ту самую, выросшую на воле в лесу девочку, про которую всезнающая и всюду поспевавшая со своим длинным носом Уленька распускала слухи, будто она украла какую-то драгоценность у своей благодетельницы-графини! Ксению Марко, прибытия которой «монастырки» ждали с нетерпением, в особенности когда они узнали, что ее считают «лесовичкою»!
Это прозвище передала им тоже Уленька, успевшая подслушать разговор матери Манефы с графской домоправительницей.
Дикая, грубая, своевольная, упрямая и воровка притом… Да и нечиста душой. Ведьмина дочка, как говорят, — таинственно сообщала Василиса начальнице.
С хорошей стороны аттестовала она Марко! Нечего сказать!
Мать Манефа долго покачивала головой, слушая Василису Матвеевну. Ей ли, усердной рабе Господа, принять в Свое чистое стадо эту нечистую овцу?
Вовремя подвернувшаяся рука графской домоправительницы с объемистой суммой, вкладом для монастырской обители от графа и графини Хвалынских и обещанная, кроме того, награда за будущее исправление «заблудшей овцы» окончательно рассеяли сомнение матушки и решили дело: Ксения Марко была принята в число монастырских пансионерок и духовных дочерей матери Манефы.
И вот она здесь.
— Как вы сюда попали? — внезапно набираясь храбрости, обратилась к Ксане хорошенькая зеленоглазая «змейка» Дар, выступая вперед.
Ксаня спокойно взглянула на грациозно-тонкую, изящную девочку и ответила:
— Меня оставила графская экономка у дверей пансиона… Она не могла зайти… торопилась обратно… на поезд… Сторож спал в прихожей… мне было некого спросить, как и куда пройти… Увидела свет, и вот я вошла сюда… Но скажите мне, что делать с этой девочкой?
И Ксаня без труда приподняла лежавшую на ее руках Соболеву.
— Однако вы сильная! Удивительно сильная, — произнесла Лариса, медленно приближаясь к «лесовичке».
Та угрюмо усмехнулась углами рта в то время, как глаза ее оставались мрачными и печальными.
— Положите девочку на лавку… вот так… Отлично… Это с ней не первый раз… Мы намочим ей водой виски, и она очнется… Игранова, принеси графин, — тоном, не допускающим возражений, приказала Ливанская.
— Слушаю вас, моя королева!
И Катюша в один миг исполнила поручение.
Лариса намочила свой носовой платок и обтерла им виски и голову впавшей в обморок девочки.
Через минуту-другую Соболева открыла свои еще мутные голубые глазки. Увидев склоненное над нею незнакомое, смуглое лицо с огромными глазами, она было испугалась снова и вся бледная прильнула к своей покровительнице «королеве».
— Не бойся, это Ксения Марко, «двенадцатая»! — успела шепнуть ей ее старшая подруга. И слабенькая Раечка успокоилась сразу. Она долго-долго смотрела в черные мрачные глаза «лесовички» не то робко, не то неуверенно.
«Так вот она какова, эта лесная колдунья, про поступление которой так много ходило толков за последнее время в монастырском пансионе!» мелькнуло в ее мыслях, и бледные губки девочки дрогнули.
— Ах, простите, что я вас испугалась и приняла за сатану!.. Но это Уленька виновата… Кричит «сатана! сатана!» и я поверила… — произнесла Раечка. — Вы Ксения Марко? Да? И вас считали «лесовичкою»? Неправда ли? Я знаю. И знаю, что про вас уже насплетничали, будто вы… Но нет, это все ложь… Я это вижу по вашим глазам, по вашему лицу… Воровки и лесовички не бывают такие… Вы честная, добрая… и, — прибавила она тихо, — верно несчастная, очень несчастная…
И прежде чем кто-либо мог опомниться, Раиса крепко и нежно поцеловала лесовичку.
Ксаня вздрогнула. Ее угрюмое, гордое, озлобленное сердце забилось шибко-шибко.
Это была первая искренняя детская ласка, полученная ею.
Голубоглазая, милая девочка поняла ее. По одним ее мрачным глазам и печальному виду поняла, угадала ее больную, надтреснутую душу!
Странное, неиспытанное еще никогда чувство охватило все существо Ксани. Ее сухие черные глаза увлажнились…
То мягкое и кроткое, что от поцелуя Раечки вошло в душу не привыкшей к ласкам девочки, растворялось в ней все больше и больше… Оно могучей, теплой волной заливало ее озлобленное, исстрадавшееся сердце. Злоба уходила, исчезала куда-то… Лицо из угрюмого стало ласковым и приветливым.
