Через минуту Божко, покровительственно похлопывая по плечу рябого полицая, приказал:
— Ну, земляк, важное поручение. Только никому не болтай. Быстрей готовь коня и скачи в Белую Церковь. Передашь пакет этот в руки самому гебитскомиссару.
Полицай расстегнул китель и, спрятав пакет во внутренний карман, сказал:
— Будет исполнено, Иван Ефимович!
Через час Сокальский пришел к Божко. Как всегда, его короткая и толстая шея багровела, прикоснись к ней — так и брызнет кровь. Не здороваясь, он смерил серыми пьяными глазами своего подчиненного и нехотя бросил:
— Донесение гебитскомиссару готово?
— Михаил Кононович, необходимо еще раз допросить арестованного. Возможно, получим дополнительные сведения, — с достоинством объяснил Божко.
— Затянули дело! Пора кончать. А то ведь так можно и все награды упустить.
Божко ехидно сощурился, но пьяный Сокальский, к счастью, этого не заметил.
— Михаил Кононович, не беспокойтесь, взгляните лучше на фотокарточки.
— Какие еще там фотокарточки? — вспылил Сокальский.
— Из Таращи прислали.
Вспомнил Сокальский, как охотились они однажды в лесу на партизан и там как раз с таращанским начальником полиции и сфотографировались. А сейчас он прислал снимки. Присел Сокальский у стола, разглядывает внимательно карточки и улыбается. А потом вдруг помрачнел и недовольным тоном спросил:
— Что это такое? — И он ткнул толстым пальцем.
Божко склонился над фотографией. Рядом с немецкой овчаркой, заложив руку за борт шинели, позировал Сокальский. Угодливый фотограф подрисовал овчарку в рыжий цвет.
— Отличная фотокарточка, ничего не скажешь! — не понял Божко.
— «Отличная, отличная»! — рассердился Сокальский. — Мерзавцы! Собаку могли сделать цветную, а меня не захотели?
— Какие пустяки, Михаил Кононович. В другой раз и вас сделают в цвете, — пытается успокоить Божко своего начальника.
— Когда же в другой раз? — уставил на него глаза Сокальский.
— При первом удобном случае. Вам самим, наверное, неудобно, так я подскажу кому следует.
Сокальский поднялся и, пожимая Божко руку, с уважением произнес:
— Я очень вам признателен, Иван Ефимович, желаю успеха!..
Гебитскомиссар доктор Штельцер быстро снял пенсне, положил на стол и нервно зашагал по кабинету.
У дверей лежала овчарка. Она поднялась, подошла к хозяину и покорно лизнула ему носок сапога.
Доктор был крайне взволнован и не мог скрыть своих переживаний. И как всегда, когда он нервничал, большая блестящая лысина покрывалась вдруг красными пятнами. Киевский генерал-комиссар Магуния е такие минуты шутил: «О доктор! По пятнам на вашей голове можно без труда изучить географию, здесь есть все: и острова, и материки, и моря, и даже заливы». Подхалимы угодливо подхихикивали, и это было доктору особенно неприятно.
Что же сейчас так взволновало доктора?
Жалоба следователя полиции. Да-да, именно жалоба, что лежит на столе. Правда, не вся, лишь одно место в ней.
Доктор шагал по мягкому ковру и думал. Что за страна, что за люди? Сколько их уже расстреляно, сколько отправлено в рейх! Казалось, не должно быть никаких препятствий на нашем пути. Все уничтожено. А здесь какой-то Иван Молчан вносит его, гебитскомиссара, в один ряд с другими фамилиями в список и угрожает предъявить обвинение за совершенные злодеяния. Какое неслыханное нахальство!
Он будет уничтожен, стерт в порошок! А может, не только этот Иван занес гебитскомиссара в список? И сколько здесь этих Иванов?
И стучит горячая кровь в седеющих висках доктора. А отовсюду доносится:
«Я Иван!»
«Я Иван!»
«Я Иван!»
«Я Иван!»
Штельцер в страхе закрывает глаза и видит окровавленное лицо подпольщика, которого расстреляли в его присутствии. Тот тоже угрожающе хрипит:
«И я Иван…»
«Какой ты Иван? Ты же Степан!» — возражает ему доктор.
«Все одно Иван, мы все Иваны! И мы всем вам, душегубам, еще поотрываем головы!»
«Но у меня есть свой Иван, наш Иван Божко!» — кричит гебитскомиссар.
«То не Иван, то Каин!»
Гебитскомиссар бросается к своему столу и нажимает черную кнопку. Овчарка напряженно всматривается в лицо хозяина. Ей тоже передается его беспокойство. В кабинет входит солдат.
— Хайль Гитлер!
— Хайль…
— Вызывали, герр гебитскомиссар?
— Вызывал… Как тебя зовут?
— Иоганн, герр гебитскомиссар.
— Вон!
Солдат уходит. Услыхав крик, сразу же появляется дежурный офицер.
— Принеси мне кофе!
— С молоком?
— Молоко? — вскочил на ноги Штельцер. — Может, еще к тому же из офицерской столовой?.. Крепкий черный кофе! И срочно позови доктора из военного госпиталя — невропатолога Тешнера…
Черный кофе благотворно влияет на нервы Штельцера, и он немного успокаивается, садится за стол. Глубокая морщина появляется на лбу, медленно бледнеют пятна на лысине, а на жалобе появляется резолюция:
«Трех подпольщиков повесить на площади села Ракитное с табличкой «Убийцы». Следователя Божко представить к награде.
Сокальского сурово наказать, но освобождать его с занимаемой должности нецелесообразно. Они с Божко конкуренты. Чем больше будут они соперничать, тем больше пользы это принесет нашему делу. А потому начальнику полиции за несвоевременную подачу сведений объявить выговор».
Штельцер поднял голову.
«Хоть и паршивый конь, — продолжает думать о Сокальском гебитскомиссар, — но пока тянет, не выпрягать же его из саней?»
Потом склоняется над жалобой и медленно выводит: «Срок исполнения распоряжения три дня!» Осторожно открываются двери. Штельцер быстро поворачивается и видит па пороге доктора Тешнера.
— Разрешите? — спрашивает Тешнер.
— Да-да, заходите. Я вас давно жду. Хочу с вами посоветоваться. Нервы не выдерживают… Что у вас нового?
— Я только что собрался к вам. Вчера в госпитале скончалось восемь офицеров.
— Из тех, что пили молоко?
— Да. Экспертиза дала заключение: у всех отравление мышьяком…
Гебитскомиссар обессиленно опустился в кресло, бледными губами прошептал:
— Проклятая страна… Чудовищные люди!
Сокальский неистовствовал. С пеной у рта, с налитыми кровью глазами, с обнаженной грудью, со взъерошенными волосами, он был страшен в порыве охватившей его ярости.
— Кто? — хрипел он.
В ответ — молчание. Ни слова, ни стона. И это еще больше приводит начальника полиции в бешенство. Он весь вспотел от бессильной злости. А потом его голос сорвался и перешел на поросячий визг:
— Всех уничтожу! Всех повешу! Кто научил? Кто еще был с вами?
В который раз хватал Виктора Борщенко за воротник и бил головой об стену:
— Говори!
Но Виктор молчал…
Сокальский устало присел возле стола. Наполнил стакан водой, жадно выпил. Вытер с лица густой пот и со злорадством посмотрел на изнывающую от жажды жертву.
Виктор раскрыл рот, точно хотел что-то сказать.
— Воды? — спросил Сокальский. — Расскажешь — вдоволь напьешься.
В комнату быстро вошел Божко. Посмотрел на Борщенко, перевел взгляд на Сокальского.
— Не мучайте себя, Михаил Кононович… — успокаивает начальника полиции следователь и, уже обращаясь к Виктору, говорит: — Боишься, что предателем назовут? Напрасно. Степана Ефименко уже давно расстреляли. Иван Яценюк умер при допросе. Им теперь уже все равно. А тебе еще жить да жить надо. Спасай себя! Расскажешь — отпустим домой. А все будут знать, что вашу тайну выдали Ефименко и Яценюк.
И снова Божко напомнил, как недавно они казнили Ефименко. Пять пуль прошили тело смельчака, а он стоял лицом к стене и не падал.
Суетился Сокальский, приказывая полицаю, кричал:
«В затылок, в затылок целься!»
«Я бы не промахнулся, я бы тебя, мерзавца, первый прикончил бы… — прошептал Степан. — Жалко, что не успел…»
Сухо треснул шестой выстрел, и Ефименко по стене медленно сполз вниз.
«Земля родная…» — и не закончил.
— Изверги! — с ненавистью выдохнул Виктор. — Чего вы издеваетесь надо мною?! Ничего я вам не скажу.
Он обвел палачей сухим взглядом своих изуродованных во время допроса глаз и харкнул кровью на стол, за которым сидели его палачи. Потом, превозмогая боль, устало закрыл глаза.
Удар Сокальского — и Виктор упал на пол, сразу потеряв сознание.
Сокальский поднялся, подошел к сейфу. Загремел ключами.
Достав пухлую папку с надписью сверху справа «Совершенно секретно», а под нею «Молодежь, опасная новому строю», он медленно развернул ее.
«Раздел первый. Казненные».
Тихо шелестят страницы под толстыми пальцами начальника.
«87. Чередниченко Анна Семеновна…
