Федор Матвеевич еще раньше говорил, что ему с друзьями музыкальное издательство поручило составить сборник лучших птичьих песен.
- Только я нотной грамоты не знаю, - жаловался он. И теперь мама ему помогала.
Потом мы пообедали все втроем, и Федор Матвеевич рассказывал смешные истории о своей работе.
У них в цехе есть рабочий - Никифоров. Он раньше ежедневно опаздывал, и ему цеховой комитет к каждому празднику дарил будильник. У него собралось восемь будильников. Теперь он не опаздывает, потому что кончил вечернюю школу и спит нормально. Теперь будильники ему не нужны. Он их принес назад, поставил на полку в цехе и каждый день заводит. И они все хором звонят, когда начинается смена.
А на рыбалке тот же Никифоров так махнул своим спиннингом, что леска обмоталась вокруг начальника цеха. Начальник цеха полчаса ходил вдоль берега весь связанный леской, его многие пытались распутать, и пришлось леску резать.
После обеда я читал книгу «По ту сторону кванта» - об истории современной физики. А мама с Федором Матвеевичем снова работали. И я тоже слушал пение их птиц.
Одна и та же птица пела свою песню в разные дни, то утром, то вечером. И песня была не одинаковой. Раньше я думал, что у птицы песня всегда одна, а сейчас, когда я прослушал ее раз девятнадцать подряд, я понял, что птица тоже поет песню с разным настроением. То с веселым, то с грустным. Как любое слово и имя можно сказать весело, а можно грустно. И от этого у слова получается разный смысл.
Вечером я остался один, а мама пошла в кино с Федором Матвеевичем.
***Мы поехали в Театр Юных Зрителей. Раньше, в первых классах, мы ездили всем классом вместе с родительским комитетом. А теперь - первый раз поехали сами, кто как хочет.
Я приехал рано. В гардеробе было еще пусто, и в фойе - никого. Сначала я походил около растений, посидел у огромных окон, а потом вошел в зрительный зал. В зале было темно и тоже пусто. Лишь несколько лампочек светились над дверями.
Потом на сцену выбежал человек, посмотрел на меня и закричал:
- Никифор! Никифор!
Я подумал, что сейчас он скажет Никифору про меня, почему посторонние в зале, станет ругаться.
Никифор отозвался сверху, из темноты:
- Здесь я.
- Ну-ка, дай луну еще раз, - скомандовал человек на сцене!
Никифор звякнул у себя наверху какими-то железными штуками, и весь зал пересек луч света, а на сцене стало светлее.
Человек стал бегать вдоль сцены и ругаться:
- Ну что это за луна? Что это за луна, я тебя спрашиваю?! О чем мы с тобой вчера договаривались? Мы с тобой о такой луне договаривались? Опять халтуришь?
Никифор наверху завозился, сказал что-то, выключил свой прожектор, а потом включил снова. И сцена сразу засветилась по-другому.
Все предметы на сцене, которые раньше и не видны были совсем, теперь появились, только их было видно нерезко. Даже лодка, перевернутая вверх дном, и скамейка - они тоже как будто таяли, растворялись в серебристом воздухе.
- Вот это луна, - сказал довольно человек. - Умеешь ведь, а вечно ругаться надо. - Тут он снова взглянул на меня и вдруг проговорил: - Посторонних прошу покинуть зал.
И я быстрей пошел между рядами к двери.
Теперь в фойе уже было много людей. Наш класс тоже почти весь собрался. А в очереди за лимонадом я встретил Евдокимова из лагеря. Мы вместе выпили по целому стакану лимонада.
- Ты где сидишь? - спросил я.
- На десятом ряду.
- И я на десятом!
Только места у нас были не рядом. Но Евдокимов сунул свой билет девчонке, которая уселась на соседнее место, и девчонка молча ушла. Так мы с Евдокимовым просидели весь спектакль вместе.
Когда было смешно, мы оба хохотали и поворачивались друг к другу. А когда нашего разведчика взяли в плен, он поверил предателю и чуть не стал выдавать наши тайны, мы оба вскочили. И все, кто были рядом, тоже вскочили и стали кричать:
- Не выдавай! Не выдавай!
Наш разведчик как будто услышал, что мы ему кричали, кивнул головой и вовремя замолчал.
В антракте я записал адрес Евдокимова, а он - мой, и мы договорились писать и ездить друг к другу в гости.
А когда кончился спектакль, все побежали к своим очередям в гардероб, и я его потерял. Я получал пальто и все оглядывался, где же он. Потом оделся и ждал у выхода, но его нигде не было. Все уже вышли, в гардеробе погасили свет, а я надеялся и ждал.
Но так его и не увидел.
***В субботу вечером к нам пришел Федор Матвеевич.
- Приглашаю вас в летнее путешествие на катере, - сказал он.
- В летнее? - засмеялась мама. - Ведь сейчас октябрь. А катер откуда появился?
- Катер мне подарили. Приятель мой переезжает насовсем на Север, а катер оставляет. Только нужно каюту отремонтировать и покрасить.
Мама достала с полки географические карты, расстелила их на столе, и мы стали смотреть, в какое можно отправиться путешествие по рекам.
- Можно выплыть в Балтийское море, - сказал я, - в Петродворец.
- Это нашему катеру на час работы.
- Можно проплыть всю Неву и выйти на Ладогу, - предложила мама.
- Это интереснее, но тоже - на день, - сказал Федор Матвеевич. - А что за путешествие на один день.
Мы долго рассматривали карты и составили такой маршрут.
Один день можно плыть по Неве до Ладожского озера. Там можно поселиться на необитаемом острове, прожить несколько суток и питаться рыбой. Потом можно плыть дальше по реке Свирь в Онежское озеро. Там тоже есть острова. Потом по каналам, которые еще проложил царь Петр Первый, переплыть в Волгу. А по Волге - через знаменитые города и шлюзы электростанций - можно доплыть до Астрахани и даже до Каспийского моря. Назад - мы сами - в поезде, а катер - в багажном вагоне или на специальной платформе.
- Вот это путешествие так путешествие - на целый месяц, через всю страну. Я с детства мечтал о таком, - сказал Федор Матвеевич.
- И я тоже мечтала, - ответила мама.
В воскресенье мы поехали смотреть катер.
Это был настоящий корабль. Он стоял на берегу на специальной подставке. Только краска на бортах у него была старая, и каюту надо было подремонтировать.
- Весной придется поработать, - сказал Федор Матвеевич.
***А в следующее воскресенье утром за мной приехал папа.
Мамы уже дома не было, когда папа приехал. Она надела новое платье и пошла с Федором Матвеевичем смотреть какой-то фильм на утренний сеанс.
А я уже ждал с вечера папу и волновался.
Когда он вошел, я даже не поздоровался, а только стоял и смотрел на него. И он тоже молчал, а потом проговорил:
- Хочешь, поедем в аэропорт. Посмотрим, как самолеты взлетают.
Он положил на стол букет цветов, я надел пальто, и мы сразу пошли на трамвай.
Мы сидели в трамвае рядом.
- Расскажи, как дела у тебя в школе? - попросил он.
Я не знал, о чем рассказывать, и сказал:
- Хорошо.
- У меня тоже - хорошо, - сказал папа. - Я придумал такую систему - просто удивительно, как люди раньше до нее не додумались. Татьяна Филипповна сейчас дома ее вычерчивает. Она тебе привет передает.
- Спасибо, - сказал я.
До аэропорта надо было ехать через весь город. С трамвая мы пересели на метро, потом ехали на автобусе.
А когда приехали в аэропорт, то оказалось, что сегодня низкая облачность, нелетная погода и самолетам нельзя ни взлетать, ни садиться. Все они стояли на своих местах, и даже людей около них не было.
- А я столько думал о сегодняшнем дне, - грустно сказал папа.
Мы пошли в буфет, и папа взял мороженое.
Пока мы сидели за столиком и даже тогда, когда в трамвае еще ехали, я хотел спросить его об одном и том же: неужели он никогда не вернется?
Если бы он захотел, я бы уговорил маму.
Но я не знал, как начать этот разговор, хотя несколько раз уже открывал рот, чтобы сказать первые слова.
Я даже не заметил, как съел все мороженое, даже вкуса его не почувствовал, так думал об этом.
А папа прикоснулся к своему только раз, и оно у него оседало и таяло.
- Мне очень трудно говорить с тобой, Коля, - сказал вдруг папа. - Я вот подготовил разные умные слова, а сейчас все они забылись… Я знаю, ты, может быть, нас презираешь?
- Нет, - сказал я и опустил голову.
- Я бы сам презирал своих родителей, если бы со мной случилось то, что с тобой. И все-таки, я прошу тебя, ты о нас плохо не думай. А маму твою я очень уважаю. Мама у тебя просто очень хороший человек - ты это знай.
- Хороший, - вдруг сказал я. - А тебя сегодня не стала ждать. Знаешь, где она сейчас? Она кино смотрит с Федором Матвеевичем и новое платье надела.
Папа даже вздрогнул после этих слов и отошел на несколько шагов от нашего столика. А все посетители стали на него оглядываться, когда он возвращался назад.
- Не говори так! - сказал папа. - Никогда больше не говори о своей маме так, таким тоном. Иначе… Иначе я сам начну презирать тебя.
