Когда Басте говорит с Хелле по телефону и слышит, что я или Эрленд рядом, он спрашивает:
«Как поживают Кишочки? Кто там у тебя, Толстая кишка или Тонкая?» (Он так кричит, что мне слышно каждое слово.) И Хелле отвечает, что Тонкая. (Это я. Ведь я почти всегда у Хелле. Иногда приходит и Эрленд — если уж очень клянчит и просится к нам или если нужно за ней присмотреть.)
Но теперь больше такого не будет. Теперь на вопрос Басте, кто там у неё, Хелле каждый раз будет отвечать «Толстая»…
И когда он приедет в отпуск и поведёт всех в «Тиволи», с ним пойдут все, кроме меня.
Да нет же, не буду я думать про Хелле! Не хотела, но как-то незаметно само собой получилось… Может, мы так долго были вместе, что она проникла ко мне в мозг и заразила его собой? Или как?..
Прозвище «Толстая кишка» Эрленд очень подходит, потому что она часто портит воздух. Уж слишком часто.
Много лет назад, когда мы были ещё совсем малявками, мы придумали клуб под названием «Пукающий»: когда кто-нибудь был готов пукнуть, он должен был крикнуть: «У меня одно очко!», а потом садился на кровать или на диван — на что-нибудь мягкое, ну, где находился, — и пукал в то, что было под ним (запах очень хорошо впитывается в матрасы, подушки и диваны). Потом этот человек должен был нагнуться и понюхать это. Тот, у кого хватало мужества, нюхал также за кого-нибудь другого и получал за это бонус — дополнительное очко.
«Пукающий клуб» — это, конечно, ужасно глупо и по-детски. Даже не понимаю, как мы могли этим заниматься. А Эрленд считает, что Клуб по-прежнему существует.
Она не понимает, что осталась единственным членом Клуба. По нескольку раз в неделю она вдруг вопит: «У меня очко!»
Тогда лучше всего как можно скорее убежать в другую комнату.
Кстати, «Пукающий клуб» придумали мы все вчетвером: я, Хелле, Эрленд и Стиан… Ой, ну сколько можно? Неужели ВСЯ моя жизнь связана с Хелле? Я увеличиваю громкость плеера до предела. (Может быть, лучше вообще ни о чём не думать?) Закрываю глаза и концентрируюсь на песнях DumDum Boys.
Теперь мы едем достаточно медленно, в очереди среди других машин. Похоже, многие тоже куда-то едут на зимние каникулы. «Снег опускается на землю», — поёт группа в mp3-плеере. Действительно, за окнами на землю опускается снег. Деревья вдоль дороги стоят ослепительно белые — кажется, едешь внутри рождественской открытки. Меня почти не тошнит. И я не думаю про Хелле по крайней мере.
— Ода, ты не хотела бы вместе с нами навестить Дедушку? — спрашивает папа и смотрит на меня.
— НЕТ! — кричу я. — Мне некогда! Мне нужно к Хелле, я же сказала!
Я злюсь, потому что мама и папа всё время пристают, чтобы я навестила Дедушку в доме престарелых. В доме престарелых! Там полным-полно дряхлых и убогих стариков! И Дедушка, пока он ТАМ, — это не Дедушка. Я не хочу навещать его в этом доме.
Звоню Хелле, но она не берёт трубку. Когда проходит не меньше ста гудков, Хелле отвечает:
— Алло!
— Привет, это я, — говорю я.
— Кто?
— Я, Ода, твоя лучшая подруга!
Хелле кладёт трубку…
Я набираю снова. На этот раз Хелле отвечает после первого гудка:
— ТЫ МНЕ НИКАКАЯ НЕ ПОДРУГА! — кричит она. — Ты не Ода! Потому что ты стала совсем другая!
Голос у Хелле очень странный — по нему не скажешь, злится она или ей вообще всё равно и нет до меня никакого дела.
Я не отвечаю. Я не знаю, что говорить.
Пытаюсь выяснить для себя, Ода я всё-таки или нет? На самом ли деле я изменилась и стала другой? Если да, то КАКОЙ? Но разобраться в этом мне не удаётся. Единственное ощущение — пустота, пустая чёрная дыра. (От неё немного больно.)
— Ты так изменилась! — опять кричит Хелле. Теперь она явно злится и кричит ужасно громко:
— Почему ты так гадко обращаешься с моим братом? Что он тебе сделал? Почему ты так гадко обращаешься СО ВСЕМИ? Мне очень жаль, что я с тобой когда-то дружила. Вот погоди, вечером ты заснёшь, придут маргиналы и убьют тебя!
И тут я оказываюсь в совершенно тёмном подвале. Одна. «О-о-о-ода-а-а!» — произносит кто-то за моей спиной, и я узнаю этот голос… ПРИВИДЕНИЕ!
Просыпаюсь, смотрю по сторонам. Я сижу на заднем сиденье автомобиля совсем одна. Я что, спала? Или на самом деле говорила с Хелле? Конечно, спала. Дедушка давно покинул дом престарелых…
— Ода, просыпайся, мы приехали, — говорит мама.
Она стоит у машины, в каждой руке по сумке. Я смотрю на улицу, отстёгиваю ремень безопасности. Эрленд уже носится по двору с близнецами. Бегает кругами, как ненормальная. (Близнецы — Ула и Петтер — это наши двоюродные братья. Они живут здесь же, на острове, в доме у Бабушки.)
Подумать только, какое везение — жить в одном доме с Бабушкой! Даже думать об этом — удовольствие. Я вижу Бабушку довольно часто, почти на всех каникулах, но не могу представить себе, как это — жить ВМЕСТЕ со своей бабушкой. Может, мы бы с ней ссорились? Обижались друг на друга, хлопали дверьми и всё такое? Не могу сказать определённо. Скорее всего — нет. Не думаю. Потому что Бабушка — супер! Она такая добрая! Даже представить себе невозможно, что я на неё, допустим, обиделась. Она моя любимая Бабушка, которая работает от батарейки.
Я выскакиваю из машины и потягиваюсь. Оглядываю двор и Бабушкин дом. Сама Бабушка стоит на крыльце в своих деревянных башмаках и вытирает руки о передник. Она мне машет. Я машу в ответ.
В доме Бабушки (и Дедушки) два этажа и подвал. Он разделён на две половины. В одной живёт Бабушка, в другой (она называется «Другая половина») — дядя с тётей. В Бабушкиной части на первом этаже две комнаты, кухня, ванная, туалет и два коридора. Наверху — шесть ледяных спальных комнат и душ. В ванной есть также холодная кладовка. Я не люблю доставать продукты из этой кладовки. Дома у нас ничего такого нет. На двери кладовки нет ручки с внутренней стороны. Подумать страшно, что меня могут случайно запереть снаружи! И никто не будет знать, что я там заперта! Тогда я замёрзну насмерть!
В подвале я бывала много раз, но больше я туда ни ногой. Никогда в жизни! (После того раза…)
В Другой половине живут тётя Сюннёве, дядя Тобиас и наши двоюродные братья и сестра: Ханна, Мартин, Ула и Петтер. В подвале у них комната («Нижняя комната») и ещё ванная и комната Ханны.
На первом этаже — гостиная, кухня и коридор, на втором — три спальни и душ. Вдоль всего дома тянется терраса. Во дворе — хлев, амбар, «бюр» (смотри ниже), летний домик и всё прочее, что бывает во дворе.
(Среди всех этих построек так здорово играть в прятки!)
Ханна и Мартин
Ханна классная! Никогда не плачет. Вообще НИКОГДА. Она старше меня на четыре года. Играет на барабане. Вообще, Ханна — то что надо. Мартин старше меня на два с половиной года. Тоже классный. Когда мы приезжаем, мы с ним катаемся на тракторе, я и Эрленд. Ни у Ханны, ни у Мартина нет водительских прав, но им всё равно разрешают водить трактор. (Тётя Сюннёве и дядя Тобиас — замечательные родители!)
«Бюр» — сокращение от «старбюр» — это амбар на сваях. В усадьбе у Бабушки говорит просто «бюр», для краткости.
Это такой домик, в котором в старые времена хранили все продукты, — тогда ведь не было холодильников и морозильников. К потолку стабюра подвешивались вяленое мясо и солёная рыба… Стабюр стоит на столбах, и под ним можно ходить… Между лестницей и входной дверью нет площадки, просто дыра, и, чтобы войти, приходится через неё перепрыгивать. Это специально так построено, чтобы до съестных припасов не добрались мыши, крысы и прочие звери.
Однажды в эту широкую щель между лестницей и входом провалилась Ханна. Она сильно поранилась, вся была в крови. Её пришлось уложить на стол в Бабушкиной кухне. Туда пришла тётя Кристин и наложила на голову Ханны пять швов. (Тётя Кристин — врач. Она очень хорошо зашивает. Говорит, что это несложно. Я не представляю себе, как она это делает!) Ханна тоже молодец, не плакала, хотя и прочувствовала эту щель своей головой!
С Ханной и Мартином очень весело и хорошо. Особенно когда здесь нет Халварда и Дага, сыновей тёти Хейди и дяди Пауля Кристиана. Халвард и Даг взрослые. Когда они гостят у Бабушки, они обычно говорят, что мне лучше пойти поиграть с Эрленд и близнецами. Уводят с собой Ханну с Мартином и курят тайком, спрятавшись за хлевом. (Они не знают, что я об этом знаю!) Ханне и Мартину не хочется курить — они и не курят никогда, если нет Халварда и Дага. Но если старшие здесь, то Ханна с Мартином подчиняются — только для того, чтобы выглядеть крутыми.
