— Зачем же? Им ещё рано.
Оксана Григорьевна дала Чапурному письмо. Михаил Алексеевич его читал молча.
— Это хороший госпиталь, — сказал он. — У меня там товарищ лежал, и врач там очень душевный человек. Вот увидите — всё будет хорошо.
Ребята с облегчением вздохнули.
— Не плачьте, Оксана Григорьевна! Раненых знаете как вылечивают! — сказал Наливайко. — Прямо замечательно!
Все старались сказать что-то хорошее.
Ночевать Оксану Григорьевну девочки увели к себе. И она спала на кровати Оленьки Орловой, которая болела корью и лежала в изоляторе.
Следом за Оленькой Орловой в изолятор попала Варя. Она уже несколько дней покашливала и чихала. Ночью в постели Варя мёрзла, и ей захотелось плакать.
— Ты чего? — спросила Клавка.
— Не знаю, — ответила Варя.
Тогда Клавка перебралась к ней в постель. Варя, всхлипывая, прижалась к Клавке, согрелась и уснула.
Утром Варю было не узнать: глаза у неё слиплись, лицо было покрыто красными пятнами.
— Ночью-то трясло её, — рассказывала Клавка.
— Вот теперь и ты заболеешь, — сказала Люба Сорокина.
— Это почему?
— Потому что заразилась, вот и заболеешь.
— Я не заражусь, — сказала Клавка.
Пришёл врач, осмотрел Варю.
— Ну что? — спросил его Чапурной.
— Опять корь, только в очень сильной форме, — ответил врач.
Варю закутали в одеяло, и Михаил Алексеевич сам понёс её в изолятор.
Оксана Григорьевна велела девочкам проветрить комнату.
— А Клавка сегодня спала с Варей, — сказала Сорокина.
— Она замёрзла, вот я и легла, чтобы согреть её. А тебе больше всех всегда надо!
Клавка так бы и стукнула эту Сорокину.
Оксана Григорьевна взяла Клавку за руку и догнала доктора:
— Доктор! Вот эта девочка, оказывается, спала с больной.
— Ты болела корью? — спросил доктор Клавку.
— Ничем я не болела! — Клавка правда не помнила, чтобы она чем-нибудь болела.
— Придётся последить за температурой. Больше сто же сейчас сделаешь? — сказал врач.
Клавка воспользовалась этим распоряжением: на другое утро отправилась в изолятор. Она долго сидела с градусником и, как только выходила сестра, заглядывала в стеклянные двери палат. Через стекло её увидели мальчишки и стали корчить страшные рожи. Мальчишки сидели в кроватях — они уже выздоравливали.
В крайней палате было полутемно, но рассмотреть, там ли Варя, Клавка не успела. Температура у неё оказалась нормальной, и её выпроводили. Клавка аккуратно мерила температуру в течение недели и только на седьмой день наконец увидела Варю. Варю остригли, и у неё были смешные круглые ушки.
— Теперь скоро вместе будем лежать, — сообщила ей Клавка.
— Почему? — удивилась Варя.
— Я скоро заболею. Я температуру меряю. Вот градусник — видишь, держу под мышкой.
Но Клавка не заболела. Заболела Люська. Клавка завидовала ей, что она будет вместе с Варей:
— Небось играют там, разговаривают…
А Клавку перестали пускать в изолятор и сказали, что температуру ей мерить больше не надо.
Гриша выздоравливал. Он ходил с палочкой и очень тревожился, что бабушке приходилось за ним ухаживать и кормить:
— Трудно это вам. На день бы я раньше приехал, и отправили бы меня в госпиталь. А тут вот дошёл до вас, тётя Феня, и свалился.
— «Было бы да было бы»! — сердилась бабушка. — Как есть, так и хорошо. Давай-ка лучше весну в дом пустим.
Гриша выставил зимнюю оконную раму. Бабушка поставила её за сундук и открыла окно. В окно хлынули нагретые солнцем запахи полураскрытых почек и первых листьев и ещё влажной, паркой земли.
— Воздух-то, воздух какой — благодать! Ты, Гриша, сядь к окошку, дыши! Тебе это очень хорошо, — сказала бабушка.
Было воскресенье, и к бабушке в этот день пришла Варя. Она тоже уже выздоровела, и у неё вырос на голове ёршик вместо прежних косичек. Варя разложила на подоконнике лоскутки и стала шить кукле платье, только не тряпочной «матрёшке», а настоящей кукле, которой у неё не было.
— Матрёшка безглазая! — горевала Варя.
— А ты пришей пуговки — будут глаза, — советовала бабушка.
— Что ты! Разве это глаза — пуговицы!
— Вот я буду ходить по городу, — сказал Гриша, — куплю тебе куклу.
Бабушка засмеялась:
— Теперь-то куклу? Где же это ты купишь? На Сухаревке не продают. В магазине только соль, спички, и то по карточкам. Какую там куклу…
— Мне хоть бы маленькую-маленькую! Ты, бабушка, не знаешь — может быть, где-нибудь и продают, — сказала Варя.
— Может, и продают, — сказала бабушка, — только мне что-то не попадались.
Через две недели, с трудом переставляя больные ноги, Гриша пришёл в военкомат. С ним беседовал командир. Гриша выхлопотал у него для Федосьи Аполлоновны карточку «Красной звезды», по которой давали паёк.
— Понимаете, она меня кормила, никого не беспокоила, — говорил Гриша. — Теперь получит — очень будет рада.
Командир выписал Грише направление в госпиталь — на поправку:
— Непременно на поправку, а потом поедете в часть.
Гриша сложил документы, поблагодарил, но не поднимался со стула.
— У меня к вам есть ещё одна просьба, — сказал он. — Может быть, она вам, товарищ командир, покажется странной. Понимаете, у Кирилиной есть внучка — дочь погибшего Кирилина. Она сейчас в детском доме, так что всё необходимое у девочки есть.
Командир по-прежнему внимательно слушал Гришу и недоумевал, почему разговор идёт о какой-то девочке. А Гриша, подбирая слова, объяснял ему свою просьбу:
— Понимаете, очень нужна кукла! Может быть, на базе найдётся? Я сам ей обещал, какая только найдётся.
— Я не знаю… может быть, и дадут, а может быть, руками разведут, — сказал командир, выписывая ордер. — Вы бы, товарищ, лучше себе сапоги попросили — ноги-то больные.
— Сапоги ещё вполне хорошие, и потом я сейчас не на фронте. А вам спасибо! — И обрадованный Гриша пошёл на базу получать по ордеру куклу…
— Меня, знаете, тётя Фенечка, наверно, за сумасшедшего приняли, — рассказывал он. — Когда ордер прочитали, глазам не поверили. Хорошо, одна девушка… славная девушка… побежала в подвал искать. «Где-то у нас, говорит, были игрушки, остались от Мюра и Мерилиза». Вот и нашла! — И Гриша подарил Варе куклу.
Кукла была красавица. Когда Варя принесла её в детский дом, девочки целый день от неё не отходили.
— Мы все будем играть, все! — говорила Варя.
— Ты не давай её руками-то трогать, — наставляла Клавка, — пусть сидит.
Куклу посадили в подушки, и началась игра. Девочки шили для куклы платья, стегали матрасик, одеяло. Леночка Егорова была повариха. Она готовила обед для куклы, пекла пироги, украшенные камешками и толчёным кирпичом.
— Ой, подгорело! — кричала Леночка. И стряпуха шипела, представляя горячую плиту и раскалённые сковороды.
Словом, для куклы делалось всё, что только можно. Когда всё было сшито, сварено и испечено, решили для куклы показать спектакль.
— Я буду Оксана Григорьевна, — сказала Варя. — Сейчас мы устроим занавес и будем представлять.
И Варя, подражая Оксане Григорьевне, стала выпускать на сцену певцов, танцоров и рассказчиков.
Кукла не мигая глядела на артистов, которые, сменяя друг друга, старались ей угодить. Проявились таланты, каких никто и не знал. Когда очередь выступать дошла до Люськи, она не замотала, как всегда, головой и не стала говорить: «Ой, не буду, не буду!» — а тут же, всем на удивление, запела никому не знакомую песенку:
«Утя, утя, утушка,
Куда ведёшь детушек?» —
«Веду деток на лужок.
На песчаный бережок.
Будут в речке нырять.
Свою мать забавлять.
Поплывут рядком
Да за мной гуськом
По крутым волнам
Прямо в гости к вам!»
Пела она так хорошо — звонко и просто.
— Ещё, ещё спой! — стали её просить.
И она спела песенку ещё раз и ещё. Одна только Клавка сидела целый день сложа руки. Она не шила, не пекла для куклы пирогов, не пела ей песен. Но, если кто-нибудь хотел прикоснуться к кукле, Клавка набрасывалась, как коршун:
— Зачем цапаешь руками! Кто это тебе разрешил? Вот я тебе цапну!
Поздно вечером, когда все уже легли спать, Клавка спросила Варю:
— Как же её назвать?
— А я и забыла, — сказала Варя, — что мы её ещё никак не назвали. Завтра придумаем, дадим ей какое-нибудь имя.
— Зачем какое-нибудь! Её надо назвать так, как никого не зовут, — сказала Клавка.
Было ещё очень рано. Кукла лежала в корзиночке; она спала, закрыв глаза, и безмятежно улыбалась. Варя тоже спала. А Клавка давно проснулась и рассматривала куклу: кудрявая какая!
