Ребята растерянно притихли.
Замдиректора смотрел на меня с удивлением…
— Ну-ка расскажи, как было, — сказал директор, когда мы вошли в его кабинет. — Ничего не скрывай.
Я знал, в кабинете никого, кроме нас, не было, и все-таки оглянулся.
Директор улыбнулся.
— Даю слово, тайна останется между нами. Веришь?
Я кивнул.
— Тогда признайся во всем.
— А вы только что сказали на собрании, будто всё знаете.
— Правильно, знаю, но услышать от тебя — совсем иное дело. — Он закурил и сел. — Садись, сынок.
— Я постою.
Я никак не мог решить — говорить или нет.
— Значит, не доверяешь? — Он улыбнулся мне.
— Ладно. Скажу, как было. Мы играли во дворе в баскетбол, а когда кончили играть, мяч взял Угрехелидзе. Вошли в вестибюль, и тут Ника Амбокадзе вырвал у него мяч и как бросит ему в голову! Угрехелидзе увернулся, мяч угодил в Доску почета, на которой наши лучшие ученики. Стекло вдребезги. Они тут же смылись, а я взял мяч, хотел выйти, но тут в вестибюль вошел ваш заместитель. Спросил, кто разбил. Не знаю, говорю. Вот и все.
— Из-за этого решили исключить тебя?
— Ну это еще вопрос.
— Почему вопрос?!
— Из-за такого пустяка не исключают из училища.
— Ты прав. Пошли. — Он погасил окурок. — Просто решили припугнуть тебя.
— Нет, ваш заместитель в самом деле хотел исключить — злится, почему не предал я товарища.
Директор остановился в дверях и удивленно спросил:
— А если я скажу правду, обидишься?
— Не скажете.
— Почему?
— Вы дали слово, что разговор останется между нами.
— Да, ты прав, сынок, человек должен держать слово, ты прав.
Как только мы вошли в зал, сразу стало тихо.
— Ну как? — шепотом спросил меня Зураб, когда я снова сел рядом с ним.
Я поднял большой палец — хорошо, говорю.
Он просиял.
А директор начал:
— Я думаю, что не следовало поднимать столько шума из-за всего этого. Во всяком случае, Бичиашвили не заслуживает такого сурового наказания. Собрание окончено.
Я кинул взгляд на Амбокадзе: он опустил голову, чуть в колени не уткнулся здоровенный верзила.
Замдиректора встал и вышел из зала.
Ребята окружили меня, жали руку, довольные, что все так хорошо кончилось.
Амбокадзе, проходя мимо, замедлил шаг, хотел что-то сказать мне, но я повернулся к нему спиной.
Директор подозвал Зураба и повел нас обоих в свой кабинет.
— Как ты, сынок, как дела? — заботливо спросил директор Зураба.
— Хорошо.
— Мама как?
— Получше ей.
— Завтра пятница, после занятий можешь поехать домой повидать маму. Отпускаю до понедельника.
Зураб от радости даже поблагодарить не сумел.
Некоторое время мы сидели молча. Потом директор откинулся на спинку стула и с сожалением сказал:
— Да, неприятно, когда человек не ценит друга, трусит, ведет себя недостойно. Не верю, что такой способен на что-нибудь хорошее.
— Обидно мне… Никак не ожидал, что Ника поведет себя так, предал, можно сказать…
— Да, понимаю и хочу, чтобы ты навсегда запомнил этот случай, запомнил, как обидел тебя и возмутил недостойный поступок другого. Надеюсь, сам ты никогда не поступишь, как Амбокадзе и Угрехелидзе, а Ника задумается над своим поведением. Ребята осудили его, и он отлично понял это. Ему надо побороть в себе много нехороших черт, иначе не выйдет из него человека, не выйдет гражданина — всегда будет печься о себе, выгораживать себя, не думая о других, от такого человека никогда не будет пользы людям, такой человек и бесчестный поступок совершить может. Видите вон ту гору? И видите, конечно, не то что дерево, кустика на ней нет, колючий кустарник и то не растет на ее склонах.
Мы с Зурабом внимательно посмотрели на гору, хотя видели ее не впервые. При виде ее обнаженных склонов, охватывает непонятное чувство одиночества, тоски. Я несколько раз хотел подняться на вершину, но не решался, один, а охотников подняться со мной не нашлось.
— И разве только эта гора так оголена? — Директор снова устремил взгляд на гору. — Сколько других обнаженных, выжженных, склонов! Наши предки берегли лес, как себя самих. А теперь люди словно врагами леса стали: не только не берегут — вырубают бездумно, безжалостно да и пожарами уничтожают не так уж редко. Знаете, как называется эта гора?
— Нет, — сказал я.
Зураб тоже отрицательно покачал головой.
— Вы плохо знаете историю Грузии. Между прочим, судьба нашей страны часто зависела и от леса. Гора эта называется Горой раненых. Я был совсем маленьким, когда отец рассказал мне о ней, рассказал легенду о мужестве и подлости. В давние времена это было. Чужеземцы напали на страну, разрушали города, селения, вырубали виноградники и сады, жителей уничтожали. Кому-то удалось укрыться в лесу. Враг продвигался все дальше и достиг этих мест, и тут, в Цихистави, худо ему пришлось. Наши перерезали врагам путь и грянули нежданным громом. Те растерялись и стали удирать без оглядки — боялись минуту потерять. И вот какой-то трус, который сам не сражался, дрожа за свою шкуру, и глядел на все со стороны, решил извлечь выгоду. Завидовал он другим, завидовал не только чужому добру, но и чужому мужеству. И среди наших предков попадались иногда «нечеловеки». Смотрел этот змееныш, как отступает враг, и побежал вслед, нагнал и кричит: «Чего удираете, вас вон сколько, а за вами, оглянитесь, горстка людей!» Добился-таки он своего, чужеземцы снова устремились на наших. И пришлось тогда отступать нашим. Отбиваясь от вражеских полчищ, дошли они до этой горы, а она тогда была покрыта густым лесом. Женщины помогали братьям, отцам, мужьям, уносили раненых в лесную чащу, там перевязывали им раны. Жестокий был бой. Сто чужеземцев наступало на одного грузина. Погибли почти все — смерть во имя родины предпочли они бесславной жизни. А в лесу этом нашли спасение только раненые, те, кого вынесли с поля боя женщины. Предводитель врагов хотел пройти в лес, истребить и раненых, но был в его войске мудрец, который сказал: «Доблестного врага следует уважать. Люди, не жалея жизни, защищали родную землю — это люди чести, помни же и ты о человеческом достоинстве. Не так уж похвально добивать раненого».
И враги покинули пределы нашей земли. С тех пор гора эта называется Горой раненых, а бесчестного предателя родины потомки долгие годы вспоминали с презрением. Запомните и вы: бесчестие и трусость ведут к предательству.
У нас дома уже две недели как прошел ртвели, Михо писал мне, а в Цихистави только начался сбор винограда.
Но нам сказали, что сначала будем снимать яблоки.
Ну, мы дружно взялись за дело, собираем яблоки, укладываем их бережно в ящики — не побились бы. Наполним ящики, наложим сверху сухой травы, упакуем — и на машины. Машины мчатся к заготпункту, увозят каши яблоки, а мы провожаем их взглядом и кричим вслед: где бы ни ели эти яблоки, пусть едят на здоровье!
Из Плави на подмогу нам опять приехали девочки — будущие трактористки. Они брали пример с нас, мы с них, и дело быстро продвигалось вперед.
Все училище занято было сбором яблок, кто-то даже пошутил: этак забудем, что учиться приехали!
Но мы не переживали — парты от нас не сбегут и учебники тоже. Наверстаем, выучим, что положено, а яблоням ждать некогда — налетит ветер посильнее, не то что яблок, но и листочка на них не останется. А битые яблоки до Тбилиси еле довезешь, где уж их на зиму хранить. Как же не спешить со сбором урожая?
Девочек мы встретили как старых знакомых, никто не смущался, все весело переговаривались, перекидывались шутками, посмеивались друг над другом. Ко мне девочки проявили повышенный интерес — открыто и исподтишка поглядывали на меня. Мне это льстило сначала, за шумной горячей работой я как-то позабыл про свое письмо в Плави, ответ на него, а потом вдруг понял, почему они проявляют ко мне интерес — разглядывают «чемпиона по лентяйству»! В дурацкое положение попал, нечего сказать! Я не знаю, которая из них мне ответила, а она следит за мной. И не одна она! Наверное, считают меня тронутым — разве станет нормальный хвастаться, что он лентяй! А что, если та, моя «избранница», еще кому-то прочла письмо, а та разболтала всем… Воображаю, как потешались… Настроение у меня испортилось, с удовольствием сбежал бы куда глаза глядят…
Все поют, шутят, я молча таскаю румяные яблоки, ни на кого не гляжу. Думаю, если понаблюдать за девочками, определю «счастливицу», которой досталось мое письмо, — она наверняка больше других наблюдает за мной.
Несколько дней подряд мы собирали яблоки.
К вечеру возвращались в училище, набрасывались на ужин и тут же ложились спать, только сон не сразу приходил даже ко мне! Перед глазами стояли яблони и румяные яблоки. Под подушку забирались приятные воспоминания и не давали уснуть.
