Это она так пошутила. Потому что Антошей Чехонте звали в молодости писателя Чехова. А деда тоже звали Антоша. И он ей кивнул. И его испанские орудия заговорили ещё чаще. А потом на горизонте появился пароход под флагом с красным крестом. И враги стали палить по пароходу. Антоша Чехонте и его солдаты сжали зубы. Задыхаясь от ненависти, устроили шквальный обстрел. Враги притихли. Корабль торопливо забирал детей. В паузах между разрывами слышался плач. Это плакали женщины, провожая своих детей.
А враги снова открыли огонь. Их снаряды ложились возле причалов. Крики на пристани стали громче. А потом пароход отчалил. Очень нерешительно отчалил. И медленно отошёл в море.
Ночью дедушка взорвал свои верные пушки. И исчез из портового городка. Ночи в Испании очень тёмные. А в ту ночь им помогла непогода. Дул сильный ветер, и низко над землёй, закрывая звёздный свет, неслись облака…
Дедушка вернулся в Москву, оставив в Испании многих друзей, черноволосых, как испанцы, закопав их в каменистую пыльную землю.
В Москве он получил свой первый орден: Боевого Красного Знамени. Такой же орден вручали девушке. Дедушка узнал её. Подошёл поздравить.
— Меня зовут, — сказал он, — Антоша Чехонте.
— А меня Лида Иванова, — сказала девушка.
Потом она стала моей бабушкой. Вот как, оказывается, может быть…
Я задумался. Представил, как дедушка и бабушка, молодые совсем, словно на той старой фотографии, по Красной площади идут, друг другу улыбаются.
Вдруг кто-то позвал:
— Товарищ генерал! Товарищ генерал!
Мы с дедом обернулись.
Стоит солдат, улыбается, деду козыряет. Вот так штука!
— Я же говорил! — крикнул я. — Я же сразу узнал!
Егоров улыбался — рот до ушей, хоть завязочки пришей.
— Понимаете, какое дело, я же ответить не могу! Мигнуть даже не могу! Но я вас сразу узнал! Какими судьбами?
— Мы-то на каникулах, — ответил дед, — а вот какими судьбами вы?
— В армию взяли, — сказал Егоров, — и в Москву. Сначала учился. Думаете, это легко, у Мавзолея стоять? Целая наука! А какая ответственность! На тебя весь мир смотрит! Иностранцы приходят, фотографируют со всех сторон!
Я Егоровым любовался. Там, дома, ничего особенного в нём не было. Может, было, да я не замечал.
А тут — широкоплечий. Погоны голубые, как глаза у него. Стройный, подтянутый: настоящий солдат!
— Ко мне мать приезжала, — сказал Егоров. — В гарнизон пришла, ей говорят — на службе. Там-то. Она — к Мавзолею. Как меня увидела, заплакала. У меня сердце разрывается, мама у меня старенькая, но не подойдёшь ведь к ней. Потом спрашиваю: ну чего плакала? А она мне отвечает: от гордости!
Дедушка руку Егорову пожал. Пожелал счастливой службы. Но Егоров не уходил, мялся чего-то. Потом сказал:
— Вы Гале про меня не говорите. Вот сфотографируюсь на посту, карточку пошлю, тогда и узнает.
Мы с дедушкой улыбнулись: понятно. Но Егоров снова не уходил.
— А отряду, — сказал он мне, — ты привет передай. Скажи — служу в Москве, и всё. Я письмо вам напишу. Большое. Отчёт о своей службе. А летом прилечу в отпуск.
— А вы молодец, — сказал дедушка, ещё раз пожимая Егорову руку. — Про вожатство правильно решили. Отрядом руководить из Москвы можно.
— Я теперь иначе не могу, — ответил Егоров. — У меня служба такая!
Я тоже пожал Егорову руку. Очень мне понравилась его идея. Ещё бы — наш вожатый на посту номер один стоит!
— Ну, до свидания, — сказал Егоров. — Командиры на минуточку отпустили! Да и то потому только, что вы генерал, Антон Петрович! Вон глядят!
Мы повернулись к Кремлю. Там стояли два офицера. Увидели, что дед на них смотрит, в струнку вытянулись, издалека ему честь отдали. Вежливые!
А Егоров козырнул нам. Именно нам, мне и деду, я не оговорился. Сначала деду. Дед ему честь отдал. Потом мне. Я Егорову отсалютовал.
Потом он чётко кругом повернулся. И побежал.
Вот какая встреча произошла! Просто удивительная! Миллионы жителей в Москве. С одного двора люди на улице не встретятся. А мы из Сибири прикатили и сразу своего нашли.
Ну, правда, нашли потому, что он у Мавзолея стоял, а не где-нибудь. К Мавзолею миллионы людей стекаются. Потому что это Мавзолей. Там — Ленин. И теперь рядом с Лениным наш вожатый. Монтажник из Сибири. Часовой… Самый видный солдат на всей земле…
Так что была бы моя воля, прежде чем офицером стать — артиллерийским, или морским, или авиационным, я бы выбрал службу Егорова. Стал бы сначала часовым возле Ленина…
Самолёт идёт на посадку. Скоро будем у генерала Иванова.
Я десять раз деда просил: расскажи о своём друге.
— Пока не могу, — отвечал дед. — Ты его должен сам увидеть. Это человек необыкновенный. Больше таких нет.
Чем же он необыкновенный, думал я. Двухметрового роста? Сильный, как штангист? Но ничего придумать не мог. Вздыхал — придётся терпеть.
Но вот дед толкает калитку. Идёт по тропке к домику, заросшему плющом. Навстречу бежит человек. Дед обнимает его крепко.
Они стоят, прижавшись друг к другу. Молчат. Потом отступают на шаг. И тут я вижу, что у генерала Иванова нет обеих рук. Рукава заправлены в карманы.
Как же он живёт, думаю я. Как можно жить без рук? А дед будто не видит этого. Берёт меня за плечо, подводит к Иванову, представляет, как там, в Москве.
— Антон Рыбаков? — переспрашивает Иванов. — Твой дублёр значит? — улыбается деду.
— Антон Второй! — кивает дед и тоже улыбается.
Мы проходим в дом. Нас встречает седая женщина. У неё весёлые глаза. Она хочет обнять дедушку. Но он сначала целует ей руку и говорит:
— Здравствуй, боевой товарищ!
Мы сидим в комнате Николая Петровича. В углу стоит странное стекло. Я трогаю его, не понимаю, зачем это дырявое стекло здесь. Его надо выбросить. Оно всё в трещинах и дырках.
— Отгадай, что такое? — говорит Николай Петрович.
— Ветровое стекло от машины, — выручает меня дед. — Видишь дырки? Это следы от пуль.
— Храню на память, — сказал Николай Петрович. — Автографы смерти как бы. Всю мою машину изрешетило, случайно жив остался.
Они влюблённо смотрят друг на друга, перебивают друг друга, словно мальчишки. Будто мы с Кешкой, например. И никак наговориться не могут.
— Вот слушай, Антон! — зовёт меня дед. Усаживает рядом. — Расскажи снова, Коля! Это ему непременно надо знать. Знаешь, он ведь в военные собрался. Но если и штатским останется, знать надо!
Николай Петрович кивает, выходит на середину комнаты. Рисует сапогом на полу воображаемые дуги, линии — направление ударов. Рисует пушки, танки.
— Это Дрезден, — говорит он. — Это наши главные силы. А этот клин — мой артиллерийский полк. Вперёд мы ушли, наши только ещё подтягиваются. И вот берём пленных. Они говорят — готовится танковый удар. Направление — такое-то. Что делать? Если сомнут нас, перед главными силами нет противотанковой защиты. Решаю: удар танков встретить с флангов. Выстраиваюсь углом к противнику. Начинается мясорубка. Открываем огонь — не в лоб, как немцы ждут. А сбоку. И по всей глубине. Немцы в замешательстве. Танки горят. Огонь ведём прицельный, точный. Подпускаем близко.
— Антоша, — говорит мне дед, — Николай Петрович командовал противотанковой артиллерией. Это очень трудно — стрелять по движущимся танкам, которые еще по тебе стреляют.
Меня подмывает спросить. Но я не знаю — как. И очень неудобно.
— Понятно? — спрашивает Николай Петрович.
— А вы, — говорю я и краснею. — А руки у вас тогда были?
— Нет! — отвечает Иванов. — Не было! Руки я на берегу Днепра потерял.
Я не могу поверить. Про лётчика Маресьева я читал. И кино не раз видел. Он без ног был, это известно. Но руки же у него были! А как артиллеристу без рук? Надо же командовать! А командовать — на карте схемы чертить! В телефонную трубку кричать! В бинокль смотреть! Если надо — снаряд схватить и пушку зарядить! Разве же без рук это можно?
Я смотрю на генерала Иванова и не понимаю: может, он шутит? Но разве так шутят?
Я поворачиваюсь к деду. Смотрю на него вопросительно.
— Я ведь говорил тебе, Антон, — произносит задумчиво дед, — генерал Иванов — необыкновенный человек.
— Сказанёшь тоже, — сердится Иванов. — И вообще! Сам бы про себя рассказал лучше. Вон орденов сколько! Их зазря не дают.
— Ладно, — произносит дед. — Кукушка хвалит петуха. У меня награды за обыкновенные военные дела. У тебя — за подвиги. Не бойся этого слова. За настоящие подвиги. Книги про них писать надо!
— Да уж всё написано! — смеётся Николай Петрович.
Мы идём в столовую, обедаем. Жена Николая Петровича кормит его с ложечки. Словно маленького. Но дед не обращает на это внимания. Будто всё нормально. И жена Иванова тоже не обращает. И сам генерал.
