— Пусть. Мне уже ничего не страшно...
Сейчас Эльза Георгиевна поотказывалась от приглашения, а потом пришла. Патефон сипловато играл "Рио-Риту". Варины друзья танцевали, цепляя плечами елочные ветви. Эльза Георгиевна с Дмитрием Ивановичем и тетей Риммой чокнулась рюмочкой ликера, поулыбалась, потом поднялась и стала разглядывать елку.
— Красавица, — сказала она. — Ах какая красавица... (Будто и не удивлялась недавно, зачем такая.) Вадим Валентинович тоже любил елки. Как ребенок. И всегда делал сам игрушки, особенно солдатиков... Странное увлечение, да? Характер был — мухи не обидит, а увлекался солдатиками... — Она вдруг коротко, со всхлипом рассмеялась: — Ну скажите, кому мог помешать тихий бухгалтер со своими бумажными солдатиками?
Дмитрий Иванович встал и что-то негромко стал ей говорить. Толик смотрел с беспокойством: Эльза Георгиевна могла расплакаться... Но к нему подскочила Галя — Варина подруга:
— Толик! Пошли танцевать! Тоже мне, кавалер, стоит и глазами хлопает! — И завертела его по комнате.
...На следующий день Варя умчалась в свой Среднекамск. А каникулы покатились, как и полагалось каникулам, — беззаботно и до обидного быстро. Днем Толик убегал на городскую площадь, где стояла елка, вертелась под музыку карусель, а на ледяных горах мальчишки катались на фанерках и устраивали игру в "пятьсот веселых". Или с ребятами из своего класса, с Васькой Шумовым и еще с кем-нибудь катался со склонов Земляного моста в логу. Особенно хорошо было кататься при луне. Луна стала уже почти круглая, и снег сверкал под ней голубыми огоньками, а ели и крыши сказочно чернели на зеленом небе...
Один раз Толик зашел к Арсению Викторовичу. Тот сидел за столом и писал. Толику он обрадовался:
— Молодец, что пришел! А я вот тут... Решил немного про детство Ивана Федоровича написать. Как он на "Надежде" вспоминает свои игры с братьями. У него много братьев было...
Толик почувствовал: хотя и рад ему Арсений Викторович, а хочет поскорее остаться один. Видно, не терпится ему опять сесть за рукопись... Но, торопливо прощаясь, Толик все же не удержался от короткого разговора:
— Арсений Викторович, вот эта карта у вас — она морская?
— Вполне... Это меркаторская карта мира. Был такой ученый — Герард Меркатор, он придумал эту картографическую проекцию, когда параллели и меридианы пересекаются под прямым углом. Очень удобно для штурманского дела... Я, наверно, непонятно объясняю?
— Понятно, — соврал Толик. — Она с корабля?
— Едва ли. На судах карты поменьше, а такие висят в пароходных конторах, в кабинетах адмиралов... Я ее добыл случайно в Ленинграде у родственников давнего знакомого. Она была спрятана в старый диван, и ее чудом не сожгли... До войны у меня была такая же, я на ней проложил весь путь Крузенштерна...
— Здесь тоже он начерчен, — заметил Толик.
— Да, только более схематично. Я его по памяти прокладывал... А на той было все точнейшим образом. У Крузенштерна в третьем томе "Путешествия" есть таблицы с ежедневными координатами "Надежды", вот я по ним... Впрочем, это не так уж важно. Главное — основные пункты. Порты, острова...
Толик нашел глазами Нукагиву, потом остров Святой Елены. И подумал, что до сих пор не знает подробностей о лейтенанте Головачеве. Но не время было расспрашивать...
По вечерам Толик с гудящими от дневной беготни ногами и с ощущением сладкой беззаботности устраивался с книжкой под елкой. Елка все еще стояла свежая, не осыпалась. Читал Толик второй раз "Русских кругосветных мореплавателей" (хотя Арсений Викторович и ругал автора Нозикова, но все равно было интересно), читал "800 лет Москвы". А еще — толстую потрепанную книжку, где были разные повести и рассказы: про поиски корабля "Черный принц", про разные смешные случаи, про веселых ребятишек Миньку и Лелю. Правда, мама разрешала эту книгу читать, только если нет посторонних. Потому что о писателе Зощенко было сказано недавно, что он вредный и ошибочный.
Конечно, ничего вредного в веселых рассказах не было, это мог увидеть любой, кто умел читать. Скорее всего, писатель просто поругался с начальством, как прошлым летом поругалась мама с ответственным секретарем газеты, и тот пообещал "написать куда следует". Хорошо, что вмешался главный редактор. А у писателя, видимо, не нашлось такого редактора...
У мамы, кажется, и сейчас, в январе, что-то не ладилось на работе. А может быть, в отношениях с Дмитрием Ивановичем. Иногда она приходила домой расстроенная и сердитая. Так случилось и в тот день, когда Толик получил обидную, дурацкую двойку.
Давно уже кончились каникулы, и шла "решающая" третья четверть. На уроке истории Васька Шумов спросил Толика, пойдет ли тот сегодня в лог кататься на лыжах. Толик сказал, что у лыжи порвался ремень. Васька сказал: "Долго починить, что ли..."
А Вера Николаевна (у которой, видно, тоже было сегодня неважное настроение) скрестила могучие руки и спросила:
— Нечаев и Шумов! О чем я сейчас говорила?
Ваське откуда знать? Встал и глазами хлопает.
— Как богатые казаки предали Пугачева... — прошептал Толик.
— Нечего подсказывать! — грозно заявила Вера Николаевна. — Умник какой! Сперва отвлекает соседа по парте, а потом еще подсказывает! Давайте оба дневники!
Это было так несправедливо, что хоть волком вой. Но не реветь же при целом классе. Васька и Толик понесли к столу тощие самодельные дневники (настоящих ни у кого в Новотуринске не было, они, говорят, только в больших городах выдавались школьникам).
— Балда, — шепотом сказал Толик Шумову. — Из-за твоих дурацких разговоров...
Васька даже не огрызнулся, только сопел.
Толик не скрывал от мамы своих двоек (в общем-то довольно редких). А про эту тем более молчать не собирался. Наоборот, он вправе был рассчитывать даже на мамино сочувствие. В самом деле, за что двойка? Если бы он урока не знал...
Но мама сообщила Толику, что он балбес, разгильдяй и двоечник. Нормальные ученики не треплют языком на уроках, а слушают учительницу. И будет неудивительно, если Толик схватит по истории двойку за четверть, а потом за год и его не допустят к выпускным экзаменам в начальной школе.
Это была уже совсем чушь непролазная, но ведь маме так не скажешь. И все же Толик не удержался:
— Я не виноват... — начал он и от обиды чуть не брякнул: "...что ты опять с Дмитрием Ивановичем поссорилась". Но, к счастью, удержался. Сказал только: — ...если у тебя какие-то неприятности.
Мама сообщила, что главная ее неприятность — это сын, который растет бестолочью и таскает из школы двойки.
— Не двойки, а двойку! Да и то ни за что!
Мама оделась и ушла, крепко стукнув дверью. То ли в редакцию на сверхурочную работу, то ли по другим делам. Толик не любил, когда мама уходила вот так, не сказав, куда и надолго ли. И страдал целый вечер. А она вернулась поздно. Толик обрадовался, но тут же вспомнил все обиды и молча улегся спать.
Так и случилось, что о важном и тревожном событии узнал он лишь утром.
Когда Толик торопливо глотал жареную картошку, мама сказала:
— Арсения Викторовича положили в больницу, очень обострился бронхит. Он вчера звонил мне оттуда... Просил тебя зайти к нему домой, завести часы, чтобы не остановились. Сказал, что ключ от комнаты под крыльцом, под нижней ступенькой...
Толик уронил вилку.
— А когда положили?
— Еще позавчера. А вчера в обед он позвонил.
— Что же ты вчера не сказала! — взвыл Толик.
— Вчера? Ты мне такой сюрпризик принес...
— Да при чем тут сюрпризик! Часы-то остановятся!
— Ну и что? Заведешь, и опять пойдут...
Тратить время на объяснения не имело смысла. Все решали минуты...
Толик не был примерным учеником. Но и прогуливать уроки ему еще не приходилось. Это вам не двойка, легкой нахлобучкой тут не кончится. И конечно, решился на такое дело он не без терзаний. Но терзания эти не были слишком велики, и — самое главное — испытывал их Толик на бегу, когда по темным еще улицам мчался не к школе, а к дому Курганова. Потому что сильнее всех мыслей была мысль о хронометре. Лишь бы успеть!
Что он скажет Арсению Викторовичу, если хронометр остановится? Мама виновата?
Не важно, кто виноват, если часы встали. Они не должны стоять, это морской закон.
Это не только Курганова часы, они еще и Толика... немного... Под их живое стучанье он уходил в плавание с Крузенштерном. И если Толик не успеет, он... Будто он не сумел кого-то спасти!
Ключ Толик отыскал сразу. Снял висячий замок, проскочил сени (сшиб при этом коромысло), влетел в комнату.
И сразу понял, что опоздал. Сумрак покинутого хозяином жилья заполняла глухая тишина.
Толик нащупал выключатель. Коричневый ящик со стеклянной крышкой стоял посреди стола. Толик, все еще на что-то надеясь, поднял крышку...
