— И уху варили, — нетерпеливо подсказывает Митя. — В ведре!
— Это потом!.. Я сейчас про другое!.. Папа макуху принес для сазанов. Я положил кусочек в рот. Она, макуха, шершавая, колючая и сладкая. Тает во рту…
— Не пробовал макуху. Вот бы ее сюда…
Впереди показалась груда камней. Когда подошли вплотную, увидели, что это часть полуразвалившейся стены.
— Чего это она здесь? — забеспокоился Митя.
— Да тут они почти везде… Весь лес перегорожен…
Под деревьями накапливался сумрак. Будто поднимался от земли, как туман, и задерживался под кронами.
Митя, оживившийся было в разговоре о еде, опять поскучнел уронил голову. Шел он тяжело, дышал шумно. Услышал приглушенные звуки горна, только повел головой, ни о чем не спросил.
— На побережье не только наш лагерь… Много мы отшагали! А вот почему хутор нам не попался? — рассуждал Пантелей.
Митя не ответил. Он все больше отставал, и Пантелею приходилось останавливаться, поджидать его.
Перед отрядным местом Пантелей нерешительно затоптался.
— Мы ведь бывали здесь? — с надеждой спросил Митя.
— Вроде… Будто бы…
— А не в наш лагерь попали?
— Может, и в наш…
— Мы заблудились?
— Не знаю, как это получилось? Шли правильно. По карте шли…
— Что одна карта без компаса? — оправдывал Митя Пантелея.
Пантелей не желал принимать оправданий:
— Не в тайге. Тут и без компаса можно… Это мы о жратве болтали и ориентировку потеряли…
— Может, на ужин успеем?
— Даже если опоздаем, голодными не оставят, — уверенно сказал Пантелей. — Побежим… Из последних сил?
— Побежим. Очень есть хочется!
Разведка почти сорвалась, но Пантелей мог быть довольным: помешал Мите сделать глупость, отвел от отряда, от воспитательницы и вожатого неприятности. А разведку — что ж, придется разведку повторить…
В лагере пусто — все отряды ушли в столовую. Все, кроме пятого.
Пятый построился напротив своего жилого домика. Перед строем — Орионовна, Валерий Васильевич и Санька Багров — в середине, между старшими.
Ребята с интересом разглядывали обнаженного по пояс Саньку. Орионовна огорченно молчала. Валерий Васильевич удивленно улыбался.
Увидав Митю и Пантелея, Орионовна подозвала их, взяла Саньку за руку, повернула к себе.
— И на спине! Ай-яй-яй! — сокрушалась Ленка Чемодан.
Санькина кожа была исписана синим, красным, зеленым и желтым. Все «наши законы» уместились на Санькином теле.
Орионовна провела пальцем по закону территории, а потом по закону времени:
— Ясно?
— Ясно, — ответил Пантелей.
— Ясно, — подтвердил Митя.
— Об остальном — потом, — холодно пообещала Орионовна. Повернула Саньку лицом к строю, спросила Валерия Васильевича: — Ну, как с ним говорить?
Валерий Васильевич неумело нахмурился.
— А ты как бы и не понимаешь, что натворил? — обратилась Орионовна к Саньке.
— Как это — не понимаю? Я понимаю! Это я для того, чтобы лучше усвоить «наши законы». И другим в назидание. Живая реклама. Разве плохо?
— Очччень хорошо! Кто ж тебя так?
— Сам!
— Ну?! — усомнилась Орионовна.
— Сам. Фломастером. — Санька нажал на «фломастер», думая, что так его ответ звучит убедительнее.
— Придется одеколоном смывать, вода не возьмет, — Валерий Васильевич потер надпись. Санька щекотно съежился и рассыпчато рассмеялся.
— У тебя рубашка с рукавами в палате?
— В палате. Та, что в клеточку.
— Все равно какая, лишь бы с рукавами. Надень, а надписи смоешь после ужина. Остальное — потом!
На душе у Пантелея тускло. Он предчувствует что-то нехорошее, и на ум приходят всякие невеселые мысли о жизни: валит она на человека одну неприятность за другой, будто в кучу малу играет. И кажется Пантелею, что время, как нарочно, тянется, растягивается, вместо того чтобы пулей проскакивать, унося неприятности.
Со вчерашнего вечера, почти не забываясь, в ушах звучат слова Орионовны: «Остальное — потом». А что — остальное? Гадай не гадай, конфетку не выдадут, а совсем наоборот.
К тому же погода опять испортилась. Из-за гор выплыли сизые тучи. Ветер толкал их по-над лесом, гнал к морю. Оно металось, выбрасывая барашки, доставая ими клочья низкого, тяжелого тумана. Сиди теперь в лагере, кукуй!
Приуныли и другие ребята. Плохая погода могла помешать тому, чего все давно ждали. Пропадай все надежды, если польет — заполощет на сутки-двое!
— Не-а! Не польет! — говорит Санька Багров, убеждая не столько других, сколько себя.
— Когда очень хочешь, чтоб не лило, оно как раз и льет, — философствует Митя. — Лучше не будет, хуже — может быть!
Переполненный энергией и верой в удачу, Бастик Дзяк неугомонно вертелся и орал:
— Едун-да!.. Нытики вы!.. Погода нам не помеха! Пдавда, Идина Додионовна!
— Правда, правда, — с подозрительной быстротой подтвердила воспитательница. — День границы из-за погоды не отменят, не перенесут. Если, конечно, стихия не разгуляется до опасных пределов… Но и при самой наилучшей… при самой благоприятной погоде… не смогу с уверенностью оказать, что на такое священное дело… возьмем и злостных нарушителей дисциплины!
Пантелей упрямо склонил голову, выставил лоб и спокойна сказал:
— День границы — для всех.
Исподлобья оглядел ребят — никто не возражает? Пока не возражал никто.
— Работать на границе — долг всех.
Он посмотрел на Ирину Родионовну: против такого, что скажете? Воспитательница молчала.
Пантелей выдержал паузу и выложил последний довод:
— Даже отдыхающие дикари, что в палатках на Митриче Большом живут, даже они в «день границы» будут работать на границе?
— Это точно! Это уж точно! — заспешил Санька Багров. — Тут — всех свистать наверх!
— Кого свистать, это мы потом решим, — построжела Орионовна. — А пока — очередные дела!
Пантелей хотел сказать что-нибудь беззаботное, но язык не повернулся. Сжималась душа: а вдруг и вправду решат Кондрашина, Багрова, Янцевича оставить в лагере! Да еще работу дадут — выдирать траву между плитами лагерной линейки…
Еще до завтрака лагерное радио передало: по курортам Черноморского побережья разъезжает интернациональная спортивная делегация. Она проводит товарищеские матчи с местными командами. Турки, греки, арабы, иранцы, в общем представители десяти народов играют в футбол и волейбол и состязаются в перетягивании каната. И всюду побеждают!
Плаврук Эммануил Османович с ночи уехал в кемпинг, где остановились «зарубежные» друзья-соперники. Он должен был пригласить их в пионерский лагерь «Братство».
Физруки злились: у них намечена была военная игра, а тут — интернациональные футболисты-волейболисты.
После завтрака радио передало, что плаврук о международной встрече договорился.
Физруки осадили начальника лагеря. Разговор происходил на воздухе и все слышали, что физруки возмущались легкомыслием тех, кто затеял непредусмотренные матчи. Ответственность за результаты игр физруки с себя решительно снимали.
Доктор тыкал своей деревянной трубкой в грудь начальника лагеря и требовал подвергнуть команды лагеря строжайшему медицинскому освидетельствованию, с приглашением консилиума специалистов из районной поликлиники. И тоже снимал с себя ответственность за здоровье ребят — ведь детям предстояло соревноваться со взрослыми.
Полторасыч заявил, что против волейбола и футбола ничего не имеет — пусть играют. А за перетягивание каната не ручается. Настоящего манильского троса у него нет. Сплести же трос из бельевых веревок он не позволит — нечего народное добро переводить!
Начальник успокаивал физруков, просил доктора быть снисходительным и не рушить дружбу народов, а Полторасычу коротко приказал веревок выдать, сколько потребуется!
Радио сообщило, что утвержден график предстоящих встреч. Начнутся они после полдника.
Долетая до гор и отражаясь от них, гремела музыка: радист крутил пластинки с Турецким маршем, Арабским танго и спортивными песнями.
Пантелей нервничал. Суматоха вокруг делала ощутимее его волнение.
Встревоженная Ирина Родионовна ни на шаг не отпускала ребят из своего отряда. Усадила их под деревьями, возле полосы препятствий. Физруки, воспользовавшись тем, что матчи состоятся во второй половине дня, затеяли-таки военизированную игру.
Пока полоса препятствий была пуста, ребята из младших отрядов норовили влезть на снаряды. Санька Багров и Олег Забрускин перемигнулись и одновременно поднялись, побежали к проволочному тоннелю.
Полторасыч, охранявший кучу ручных гранат (обрезки труб с деревяшками для захвата), выволок Олега и Саньку из тоннеля.
Пантелей схватил гранату и, скрывая свою истинную цель, предложил:
