— Нет, я горчицу не ем. Горькая.
— Забыл, дети горчицу не любят. Доедай сосиски. Лимонаду хочешь? У меня денег много, я утром получку получил.
Мишка пьёт лимонад, иголочками колет в горле, пузырьки взбегают по стенке стакана.
Катя в третий раз подогревает чайник, а отец всё не приходит с работы. Вдруг на шахте какая-нибудь беда? Лучше об этом не думать. Мало ли почему человек задерживается на работе? Может, собрание. Или поговорить с кем-нибудь захотел. Что же ему, и поговорить нельзя?
Шаги за окном. Отец! Нет, шаги прошлёпали по весенней луже и затихли. Опять шаги? Нет, это не шаги, это ветки старого дерева стучат по раме.
Катя снова ставит чайник на керосинку.
Керосинка стоит в углу на табуретке. За слюдяным окошечком жёлтый огонь. Маленькое слюдяное окошечко, как в доме, про который рассказывал старый историк. Древние дома на Красносельской, слюдяные окна у богатых людей.
Чайник опять начинает шуметь. От керосинки в комнате теплее.
— Ждёшь меня? А я вот он, пришёл.
Отец входит в комнату. На шапке капли дождя, лицо мокрое.
— В метро лозунг: «Чтобы не капало!» А на улице капает вовсю. Весна! Я уже отвык от сырости, в тоннеле чистота.
— Что так долго? — спрашивает Катя. — Собрание было?
— Собрание. Такой разговор горячий. Знаешь, кто главные люди на метро?
— Проходчики, — уверенно отвечает Катя.
— Были проходчики. Теперь, когда всю трассу прошли, теперь уже не проходчики. Поем, расскажу, кто первый человек на метро. Что у нас? Картошка? Прекрасно!
Катя достаёт из-под подушки горячую кастрюлю, завёрнутую в толстый платок. От картошки в «мундирах» идёт густой пар. Отец посыпает картошку крупной солью, ест не спеша. Горка кожуры растёт на краю стола.
Потом он долго пьёт чай, крепко хрупает сахаром. А Катя сидит напротив и смотрит, как он пьёт чай. Хорошо, когда отец дома.
— Как дела в школе? — спрашивает отец.
— Хорошо. Составили словарик метро, нам Антонина Васильевна велела. Что такое кессон, что такое тюбинг. По арифметике я «хор» получила. А в нашей истории метро уже шестую тетрадку дописываем. Пучков вчера опять с Мишкой поругался. Он на Мишку: «Как сейчас дам — отлетишь!» А Мишка ему: «Сам отлетишь». Собрались драться, пришла Антонина Васильевна, их разняла и разогнала по разным углам.
— Да, история, — смеётся отец.
Катюша убирает со стола, насухо вытирает клеёнку.
— Папка, рассказывай, кто первый человек на метро.
Отец садится на диван, а Катя рядом.
— Слушай. Значит, пройден тоннель. Вместо породы — пустота. Чтобы тоннель не обвалился, крепят деревянными подпорками. Но их же после надо убрать, они не останутся в метро навсегда. А чем укрепить тоннель навсегда? Стальными кольцами — прочными тюбингами. Одно колечко в два раза больше нашей комнаты… Махина-то он махина. Но на него давит вон какая тяжесть — вся порода, что над ним. И если тюбинг сдвинут хоть на миллиметр, маркшейдер ни за что не разрешит двигаться дальше.
— Строгий, — сочувствует Катя.
— Очень. Но у него и работа ответственная. Он же маркшейдер — подземный геодезист. Он намечает точку, на которую должен выйти тоннель. Если не знаешь, куда идти, как пойдёшь? Без маркшейдерского искусства не может быть сбойки. Мы бы не вышли друг к дружке, а разминулись под землёй. Маркшейдер сквозь землю видит. Нет, он действительно первый человек на метро. Без маркшейдера шагу не ступишь. Что ты улыбаешься, Катерина?
— Смешно. У тебя все главные. И слесарь главный — помнишь, ты говорил? Он отвечает за работу механизмов. Говорил?
— Говорил. И верно. У нас полгода назад слесарь заболел, мы с ног сбились. То компрессор встал, то насосы барахлят.
— Так, — смеётся Катя. — Проходчики тоже главные. Без них никакого тоннеля вообще не будет.
— Не будет, — серьёзно соглашается отец.
Обычно он готов посмеяться вместе с Катей.
А сейчас она шутит, а он не откликается на шутку. Никак она его не развеселит.
— Папка, а бетонщики? Первые они люди или не первые? Если они не положат хорошо бетон, всё может рухнуть.
— Правильно рассуждаешь. Бетонщики — это бетонщики. Здесь и говорить много не приходится.
— А изолировщики-то, пап? Без них шахту зальёте, а надо, чтобы ни одной капли не капало.
— Конечно. Надо, чтобы не капало.
Кате совсем весело.
— А маркшейдер? Ты вот только что, на этом самом месте, сказал, что без маркшейдера на метро шагу не сделаешь.
— А ты как думаешь? Он же сквозь землю видит. Он — первый человек на метро.
— Всё ты, папка, выдумываешь. Но я тебя поймала! Все первые, все главные! Так не может быть.
— Может, — очень серьёзно говорит отец.
Завтра Катя сделает в тетрадке запись и назовёт её: «Первый человек на метро». Это будет самая последняя запись в самой последней, шестой, тетрадке. И Сашка Пучков скажет:
«Выдумала! Все первые, все главные — так не бывает».
А Катя ему ответит:
«Бывает. Не знаешь, Пучков, не говори».
Мишка кричит на весь двор и сам приседает от своего крика. Его голос влетает в открытые форточки, пробивается сквозь стены, звенит в переулке:
— Метро пустили! Эй, метро пустили!
Даже Борис услыхал, прибежал с чужого двора.
Топают ноги по лестнице.
— Миша! — кричит бабушка. — Сию минуту почисти ботинки. Ты посмотри, в каком ты виде. А ещё собираешься кататься на метро.
Что это сегодня с бабушкой?
А Мишка кричит, ликует:
— На метро кататься!
И несётся голос по гулкому вечернему двору:
— На метро! Кататься!
Сегодня, когда все давным-давно привыкли к метро, это звучит странно. Никто не катается теперь на метро. Обычный транспорт, сел и поехал в гости или по делам. Быстро, удобно, привычно.
А тогда, в тридцать пятом году, мы, счастливые, пошли кататься на метро. Вчера ещё кто-то на кого-то сердился, а сегодня — нет. Мы ввалились в метро вместе с праздничной толпой. Я крепко держалась за Мишкину руку.
Лестница и правда сама плыла вниз. Нужно было только встать на ступеньку, схватиться за толстые чёрные перила — и ты медленно, плавно едешь, и ступеньки едут, и перила едут, и Мишка едет, и все наши ребята. Пучков сегодня в новом сером костюме с длинными брюками. Леденчик в матросской шапке с лентой, а на ленте написано: «Герой». И Таня в розовом платье. А Борис с чужого двора вцепился двумя руками в перила, думает, что упадёт.
Внизу мы долго стоим, ошеломлённые красотой. Колонны из мрамора, свет льётся со всех сторон. И очень свободно. Подземелье оказалось воздушным, светящимся. Простор и лёгкость. Вот оно, наше метро.
— Поезд! — сказала Катя.
Мишка повернул голову. Блеснула буква «М» на старенькой беретке.
Поезд вынырнул из тёмного бесконечного тоннеля, голубые вагоны остановились перед нами. И тут с тихим шипением раскрылись двери. Сами. Их никто не открывал!
Сто раз я слышала, что в метро двери будут открываться автоматически. И всё-таки это было поразительно — они медленно раскрылись перед нами, как будто приглашали: «Садись, поехали».
И мы поехали, стоя в тесноте. И радовались этой тесноте. Оттого, что было так много людей, праздник стал ещё праздничнее.
За окнами поезда летели серые стены, тянулись чёрные провода.
— Поезд питается током от специального третьего рельса, — сказал Мишка. — Он в стене, мне Мельниченко говорил. Ток высокого напряжения: дотронешься — сразу убьёт.
Я покрепче схватилась за Мишкину руку. Зачем мы будем дотрагиваться до этого высокого напряжения? Мы и не будем. И нас никогда не убьёт.
Мы выходим на платформу. На этой станции самый красивый свет. Он льётся прямо из колонн, и белые колонны кажутся прозрачными и тёплыми. Прикладываю ладонь: гладкий холодный камень. Он скользкий, как лёд. Это и есть мрамор.
Мы выходим на каждой станции. Они все разные, и мы под конец уже плохо соображаем от красоты, от количества потрясений.
Человек в красной фуражке отрывисто и весело кричит:
— Готов!
Поезд закрывает свои двери и трогается. Он мчится сквозь землю. Мне кажется, что мы летим на самолёте в Арктику. Или на пограничную службу.
За окнами не серый бетон, а чёрное небо.
Теперь я точно знаю, кем буду, когда вырасту. Я надену красную фуражку и научусь праздничным и строгим голосом кричать команду поезду: «Готов!»
И красиво поднимать круглый жёлтый жезл. Из-под своей форменной красной фуражки я буду сурово и сдержанно улыбаться всем пассажирам, а Мишку буду катать бесплатно.
Мы выходим на площадь. Она кажется маленькой и тёмной. Фонари горят неярким светом, там, под землёй, было гораздо просторнее и светлее. Толпа оттеснила от нас Таню, и Бориса, и Пучкова. Леденчик зовёт:
