— Прошу извинить, — проговорил он с мрачной важностью, — вы меня достаточно долго рассматривали, а теперь я хочу посмотреть, что вы за люди?
— Чудесное дело, г. жандарм, — ответил, насмешливо улыбаясь, Гардель, припрятывая картон с рисунком в альбом, — не стесняйтесь пожалуйста, мы внимательно разглядывали вашу особу, а теперь вы можете сделать совершенно то же самое относительно нас с Роменом, и тогда мы будем квиты.
— Нечего вилять, вы отлично понимаете, что я говорю про ваши паспорты, а не про что иное, моя обязанность их спросить, когда я вижу, что люди шатаются без дела по большим дорогам.
Ничего не отвечая жандарму, Луциан обратился ко мне:
— Ромен, возьми у меня в мешке паспорт, в том отделении, где табак, и покажи его вежливенько г. жандарму. Из уважения к вашему высокому званию я бы хотел подать вам его на серебряном блюде, но в дороге, вы сами знаете, не все можно иметь, по этой же причине и Ромен без белых перчаток, но так как и у вас их нет, то это еще не большая беда.
Жандарм сначала слушал с разинутым ртом эту речь, но затем понял, что над ним издеваются; тогда он разозлился, покраснел, как вареный рак, закусил губы, нахлобучил шляпу и с напускной важностью принялся читать: «Мы, нижеподписавшиеся власти гражданские и военные, выдали для свободного проезда и прожития Г-ну Люс… Люс… по профессии, по профессии…», — здесь жандарм запнулся и в смущении остановился, очевидно, разобрать дальше ему было не под силу. «По профессии», — снова начал он, — «художник-пассажист», — прочитал он вместо peintre paysagiste. Проворчав что-то сквозь зубы, он протянул бумагу обратно. — Хорошо, все в порядке, вы можете идти.
Когда он уже повернул нам спину, неугомонный Луциан со своей страстью все вышучивать погубил меня.
— Извините, г. блюститель общественной безопасности, вы проглядели в моем паспорте самое главное, единственно, за что я заплатил беспрекословно два франка.
— Что же это? — повернулся жандарм.
— А именно то, что вы обязаны оказывать мне помощь и покровительство.
— Ну так что из этого?
— Я прошу вас сказать мне, в качестве кого я могу проходить по большим дорогам?
— В качестве такого лица, какое обозначено у вас в паспорте.
— То есть, значит я называюсь пассажист?
— Ну, известное дело, если это и есть ваше занятие.
— А вы мне скажите, что позволено и что запрещено в моей профессии?
— Вот еще новости, разве я обязан учить вас вашему ремеслу?
— Я-то свое ремесло знаю, а вот что такое пассажист, это я прошу вас мне объяснить.
— Для чего я буду объяснять вам то, что вы сами знать должны, — ответил сбитый с толку жандарм.
— А вот для чего, через два-три лье ко мне снова привяжется ваш брат жандарм и опять спросит у меня паспорт, я как раз в эту минуту буду занят чем-нибудь важным и это мне помешает. Как мне тогда быть? А я не буду знать, что можно и чего нельзя делать пассажисту.
Крупные капли пота потекли по красному лицу жандарма, он опять ясно понял, что художник над ним смеется и что он сказал какую-то большую глупость. Тогда он разозлился не на шутку.
— Долго ли вы еще будете приставать ко мне с вашими глупыми шутками, — закричал он взбешенный. — Довольно, этому пора положить конец. Если ваша профессия на самом деле такова, как означено в паспорте, тут дело не чисто, и я должен вас арестовать, идите за мной и объясните сами г. мэру, кто вы такое, а этот, — сказал он, указывая на меня, — что еще за птица, об нем в паспорте ничего не сказано? Вот мы сейчас все это разберем и узнаем правду, откуда он и куда идет?
— Так вы арестуете меня в качестве пассажиста?
— Я не должен вам давать ответа, почему и как, арестую и все тут. Повинуйтесь добровольно, или я буду принужден обнажить оружие.
— Когда так, идем. Если г. мэр такой же умный человек, как вы, то это доставит мне большое развлечение. Пойдем, Ромен, бери мешок. Жандарм!
— Чего вам надо?
— Свяжите мне руки за спину, и саблю наголо. Раз вы принуждаете меня к аресту без всякого повода, то действуйте по правилам, черт возьми!
У меня в это время душа ушла в пятки от страха. И зачем это Гардель затеял историю с полицией? Слова жандарма: а этот мальчишка не значится в паспорте, там узнают, откуда он и кто? — раздавались в моих ушах похоронным звоном моему счастливому житью. Все кончено. Мэр допытается, кто я, меня задержат и отошлют к дяде в Доль.
Пока эта мысль, как страшный призрак, стояла перед моими глазами, Луциан весело распевал, идя вслед за жандармом: «бедный узник, увы, которого ведут на виселицу». Жандарм шел следом за ним на расстоянии аршина, а я шел в нескольких шагах от него ни жив, ни мертв. До деревни оставалось не более поллье, и по дороге надо было проходить через небольшой лес. Судьба хотела, чтобы дорога шла прямая, как стрела, чтобы на ней не было видно ни одной живой души. В это время я обдумывал, как спастись от неминуемой беды? Лучше все остальные опасности: и холод, и голод, и одиночество; только бы не дядя! Остается одно-бежать.
Я нес мешок в руках, а не на спине, как всегда; незаметно замедляя шаги, я вдруг со всего размаха швырнул его на землю, перескочил через придорожную канаву и бросился бежать в лес без оглядки.
Шум падения мешка заставил жандарма оглянуться, но я уже был за кустами.
— Стой, держи! — закричал он. — Остановись!
— Не бойся ничего, Ромен, мы посмеемся немного, тем все и кончится.
Но я прокричал ему в ответ одно слово «дядя», и «прощайте», а сам бросился бежать со всех ног. Не знаю, преследовал ли меня жандарм или нет, потому что я бежал без памяти, ничего не видя и не слыша, не чувствуя, как ветки хлестали меня по лицу и колючки рвали мое платье и царапали кожу. Я бежал так безумно, что не видел, как очутился на краю ямы, и со всего размаха полетел в нее.
Несколько минут я лежал растянувшись неподвижно на дне ямы, не потому, чтобы я расшибся, подо мною была куча травы и хвороста, а от страха. Инстинкт зверя, за которым гонятся собаки, руководил мною. Я притаился и едва дышал, боясь пошевельнуться и выдать свое присутствие. Долго я прислушивался, но ничего не слыхал, кроме щебетанья птиц над головой, я спугнул их своим падением и они разлетелись во все стороны; да песок со стенок ямы медленно скатывался легкой струей и засыпал меня.
Спустя несколько минут после того, как я убедился, что мне не грозит никакая опасность и враги мои далеко, я немного опомнился.
Вот что я думал: художника могут задержать в мэрии, а меня пошлют разыскивать в лесу, значит, времени терять не приходится, надо намного опередить моих будущих преследователей.
Мысль, что в мэрии художник мог объяснить мое пребывание у него, не упомянув о дяде, не пришла ни разу мне в голову, я был в том страшно возбужденном состоянии духа, когда самые чудовищные и нелепые опасности приходят на ум потому именно, что страх затемняет рассудок. Чтобы не быть схваченным жандармами и отведенным в Доль, я готов был прыгнуть сейчас же в огонь. Я мысленно просил прощения у доброго Луциана Гарделя за то, что покинул его так предательски и самовольно, но разве не его нелепые шутки сделались причиною всех моих настоящих бед и нашей внезапной разлуки!
Через два часа скорой ходьбы я входил в Сурдваль. Боязнь, что меня могут заметить, помешала мне идти через город, я пробирался задами на дорогу к Виру. Хотя усталость умерила немного мое крайнее возбуждение, но я отлично сознавал, что снова начинается моя голодная одинокая жизнь, а идти до Гавра еще далеко! Со мной не было больше моей жестяной кастрюльки и пакета с бельем. Я очутился теперь еще в худшем положении, чем был раньше; в настоящем было одно преимущество — я успел плотно позавтракать и накануне отлично выспался. Но благополучия моего хватит не надолго, а потом пойдут прежние мучения голода, о которых я вспоминал теперь с содроганием.
К этим мрачным мыслям прибавилось еще другого рода беспокойство. Мне теперь всюду чудились жандармы; каждая шапка и даже колпак казались мне треуголкой, и я начинал дрожать, как осиновый лист. Кроме того, мне было очень грустно от разлуки с Гарделем, к которому я искренне привязался за эти три недели.
Воображаемая опасность заставляла меня по крайней мере раз десять убегать с большой дороги и забиваться в кустарники или в придорожные канавы. Перепрыгивая через одну из таких канавок, я услышал звук, точно зазвенели деньги. Я обшарил свои карманы и действительно там на мое счастье в них оказались деньги, я нашел шесть су и две монеты по два франка. Накануне я покупал табак для Луциана и не успел ему отдать сдачу с пяти франков. Мог ли я распорядиться этими деньгами? Все равно сейчас вернуть их было невозможно. Значит я сделаю это потом, а пока возьму их у него взаймы.
