Мы подняли невообразимый шум и часа два галдели так, что, кажется, и мертвый бы проснулся. Кабриоль закончил свой выход, Дьелетта протанцевала какой-то танец с Лабуйи, а затем на эстраде появился Лаполад в костюме генерала. Нам удалось собрать большую толпу. Я был ослеплен белизной чепчиков, украшавших головы глазевших на нас нормандок. Генерал сделал жест рукой, и музыка смолкла.
Наклонившись ко мне и протягивая сигару, которую он курил, Лаполад сказал:
— Не давай ей потухнуть, пока я буду говорить.
Я растерянно смотрел на него, как вдруг получил сзади здоровый пинок ногой.
— Ну, не глуп ли этот черномазый? — закричал Кабриоль. — Хозяин дает ему сигару, а он жеманится!
Публика нашла шутку очень забавной и разразилась смехом и аплодисментами.
Я никогда не курил и не знал, что мне делать: втягивать в себя дым или, наоборот, выпускать. Но сейчас было не до расспросов. Одной рукой Кабриоль взял меня за подбородок, другой потянул кверху за нос, а Лаполад быстро сунул мне в рот сигару. Вероятно, я делал уморительные гримасы, потому что зрители помирали со смеху.
Генерал снял свою шляпу с плюмажем. Водворилась тишина.
— Перед вами, — сказал он, — знаменитый Лаполад. Где же он? Неужели этот шарлатан в одежде генерала?.. Он самый. А почему, спросите вы, столь знаменитый человек вырядился таким шутом? Для того, чтобы понравиться вам, милостивые государи! Хотя каждый из вас в отдельности — человек почтенный, но, когда вы собираетесь вместе, вы становитесь настоящими ротозеями.
В толпе раздались недовольные возгласы и ворчание.
Ничуть не смутившись, Лаполад взял у меня изо рта сигару, несколько раз спокойно затянулся, а затем, несмотря на мое негодование и отвращение, снова сунул мне ее в рот.
— Эй, вы там! — продолжал он. — Господин в каске с ремешком и с красным носом, чего вы ворчите? Неужели обиделись, услышав от меня, что дома вы почтенный человек, а здесь, на площади, ротозей? Тогда прошу извинения… Я скажу иначе… Дома вы шутник, а здесь настоящий мудрец.
Толпа от восторга затопала ногами. Когда шум немного поутих, Лаполад продолжал:
— Итак, если бы я не переоделся генералом, вы не торчали бы здесь с разинутыми ртами и не таращили на меня глаза, а спокойно прошли бы своей дорогой. Но я знаю людей и знаю, на какую удочку их поймать. Вот потому-то я и выписал из Германии двух знаменитых музыкантов, которых вы сейчас видите перед собой; пригласил в труппу известного Филяса, слава о котором гремит по всему миру, пригласил Лабуйи — вот он стоит перед вами, и, наконец, изумительного Кабриоля, которого мне незачем хвалить — вы сами уже оценили его по достоинству. Вы стоите здесь потому, что ваше любопытство задето и вы говорите себе: «Посмотрим, что нам сейчас покажут!» Эй, господа музыканты, сыграйте нам что-нибудь веселенькое!
Я до сих пор помню наизусть это выступление, которое Лаполад разнообразил в зависимости от места и зрителей, и мог бы повторить его слово в слово. Удивительно, почему некоторые глупости навсегда сохраняются в памяти, тогда как полезные вещи запоминаются с большим трудом!
Однако в первый день я запомнил только начало его речи. Дым сигары вызвал у меня тошноту, и, когда я вошел в балаган, я точно отупел и двигался, как во сне. Мне полагалось по роли открывать двери клеток зверей, куда входила Дьелетта.
Я видел сквозь туман, что она подошла ко мне. Одной рукой она держала хлыст, а другой посылала публике воздушные поцелуи. Гиены, прихрамывая, медленно кружили по клетке, а лев, положив морду на лапы, казалось, дремал.
— Невольник, открой дверь! — приказала Дьелетта и вошла в клетку.
Лев не шевельнулся. Тогда она схватила его за уши своими маленькими ручками и изо всех сил потянула кверху, стараясь поднять ему голову. Лев не двигался.
Она в нетерпении ударила его хлыстом по спине. Лев вскочил, словно подброшенный катапультой, встал на задние лапы и зарычал так грозно, что у меня подкосились ноги. От страха и тошноты, вызванной курением, у меня потемнело в глазах, все вокруг завертелось, мне стало дурно, и я свалился на землю.
Ловкий и находчивый Лаполад умел использовать любую случайность.
— Видите, как страшен этот лев! — обратился он к публике. — Услышав его рычание, даже дети пустыни падают без чувств.
Мой обморок был непритворным, это было видно с первого взгляда, и публика поняла, что сцена не была подготовлена заранее. Все разразились громкими аплодисментами, а Кабриоль взял меня на руки, вынес из помещения и бросил, как мешок с тряпьем, где-то позади балагана.
Пока длилось представление, я пролежал там, чувствуя себя отвратительно, не в силах пошевельнуться, но слышал все, что происходило вокруг: и рычание льва, и вой гиен, и восхищенные крики публики.
Потом послышался топот расходившейся толпы, а через несколько минут кто-то потянул меня за руку. Это была Дьелетта. Она держала стакан воды.
— На, выпей немного воды с сахаром, — сказала она. — Какой ты глупый, что так испугался за меня! Но все равно, ты добрый мальчик.
Это были первые слова, с которыми она обратилась ко мне с тех пор, как я попал в труппу Лаполада. Ее участие тронуло меня. Теперь я не чувствовал себя таким одиноким. Филяс и Лабуйи постоянно строили мне всевозможные каверзы, и потому я был счастлив найти себе подругу.
На следующий день я решил поблагодарить Дьелетту. Но девочка не стала меня слушать, она быстро отвернулась и не ответила мне ни словом, ни взглядом. Пришлось отказаться от мысли подружиться с ней. Тогда я решил, что довольно с меня этой жизни, полной пинков и колотушек, и что, ухаживая за лошадьми, убирая днем клетки зверей, а по вечерам изображая негра, я уже наверняка окупил стоимость старых бумажных штанов и рубахи, а потому с чистой совестью могу уйти из балагана и отправиться в Гавр. Милая моя мама! Неужели я затем покинул ее, чтобы сделаться странствующим комедиантом? Ах, если бы она меня видела, если бы знала, как я живу!..
Приближалась осень. Ночи становились холоднее, днем часто шел дождь. Скоро будет невозможно ночевать в поле под открытым небом. Надо торопиться, тем более что из Гибрэ Лаполад собирается спуститься вниз по Луаре и удалиться от Гавра.
На этот раз я решил быть предусмотрительным и заранее подготовиться к своему путешествию. Я стал запасать корки хлеба, а в свободное время мастерил себе башмаки из голенищ старых сапог. Я разработал подробный план и решил убежать в первую же ночь, как труппа двинется в путь.
Вечером накануне побега, когда я заканчивал свои башмаки, ко мне неожиданно подошла Дьелетта.
— Ты хочешь сбежать? — тихо спросила она.
Я махнул рукой, чтобы она замолчала.
— Я наблюдаю за тобой целую неделю, — продолжала она. — У тебя спрятан запас хлеба под кормушкой с овсом, а это не зря. Но не бойся, я не выдам тебя. А если ты согласен, давай убежим вместе!
— Ты хочешь бросить отца? — сказал я строгим тоном человека, который знает по собственному опыту, что значит покинуть своих родителей.
— Моего отца? — удивилась она. — Но он мне вовсе не отец, а великанша — не мать… Однако здесь нас могут подслушать. Ступай и жди меня на валу, я постараюсь прийти к тебе. Если ты добрый мальчик, ты мне поможешь, а я тебе тоже помогу.
Больше двух часов пробыл я на валу, а она все не шла. Я уже думал, что Дьелетта посмеялась надо мной, когда она вдруг появилась.
— Пойдем спрячемся в орешнике, — предложила она. — Не надо, чтобы нас видели вместе, а то они могут догадаться, в чем дело.
Я пошел за ней. Когда мы забрались в густые кусты орешника и ольхи, где нас никто не мог увидеть, Дьелетта остановилась.
— Сначала я должна рассказать тебе мою историю, — сказала она. — Тогда ты поймешь, почему я тоже хочу бежать.
Хотя мы с Дьелеттой были приблизительно одних лет, она говорила со мной таким тоном, каким взрослый человек разговаривает с ребенком, и я никак не мог понять, почему такая самоуверенная девочка нуждается в помощи такого ничтожного малого, как я. Но она мне нравилась и к тому же знала мою тайну, а потому я не стал возражать и охотно согласился быть ее поверенным.
— Лаполад мне не отец, — начала она. — Своего отца я не помню, потому что он умер, когда я была еще совсем крошкой. Моя мать торговала галантереей в Париже, на улице, выходившей к Центральному рынку. Я не помню ни фамилии моей матери, ни названия той улицы, где мы жили. В моей памяти сохранилось только, что мама была молодая и красивая, что у нее были чудесные белокурые волосы, длинные-длинные, и, когда мы с братом играли у нее на постели, мы прятались в ее волосах.
Она нас очень любила, часто целовала и никогда не била. Брат был немного старше меня, его звали Эжен. По нашей улице проезжало много экипажей. Утром на мостовой лежали груды капусты, моркови и всяких овощей, а с порога нашего дома был виден большой золоченый циферблат часов на высокой церкви. Над часами поднималась маленькая башня, и на этой башне две большие черные стрелки весь день двигались то в одну, то в другую сторону. В прошлом году я расспросила приехавшего из Парижа клоуна, и он мне сказал, что это церковь Святого Евстафия, а большие черные стрелки — телеграф.
