— А почему бы и не позволить?
— Твои ведь не позволили?
— Да я у них и не спрашивал!
Я завидую, что все ему так легко. Ведь я веду одинокую жизнь, а собака — друг человека.
Я знаю, зависть нехорошее чувство. Но как не завидовать, если мальчишке так повезло, а он даже ценить этого не умеет?
И мне любопытно — узнал бы меня Пятнашка? Поэтому я проглатываю обиду и говорю:
— А можно мне на него посмотреть?
— Ладно уж, приходи, покажу…
— А дашь мне его домой? На один день?
— Ишь, сразу всего захотел. Мой, так мой. Да он уж и не пойдет за тобой!
— А ты почем знаешь? Может, и пойдет!
— Он уж ко мне привык.
— Ну и держи его!
— Ну и буду держать!
Я отхожу. Что с ним разговаривать? Все равно не поймет.
Теперь у меня только один Манек остался.
С ним мы все время вместе.
Утром встречаемся и вместе идем в школу.
На перемене вместе.
И вместе возвращаемся домой.
Один он у меня остался.
А может, грешно так думать?
У меня ведь есть отец, мама, Иренка.
Я забыл еще, что мы тогда, когда она прощаться приходила, сдували со стола колесико. Лежало там колесико — то ли от часов, то ли еще от чего-то.
И Марыня сказала:
— Кто сильней дунет?
Ну, и она дула в одну сторону, а я — в другую.
Иренке мы тоже позволили дунуть два раза на колесико.
Серые деньки.
Уже у второго ученика шапка пропала.
Поднялся целый скандал.
Хуже всего обстоит дело во втором классе. Там пропадают книжки и тетрадки.
Решили устроить обыск.
Учителя говорят, что это позор для всей школы. Каждый перечисляет, что у него пропало, а учительница записывает.
У меня ничего не взяли. Был у меня, правда, кусочек резинки, с четвертушку. На неделю бы еще хватило. Она пропала. Может, в школе, может, на улице, а может, и дома куда завалилась.
А некоторые, как начали диктовать, так получалось, будто во всей школе одни воры. Называли все: кто что потерял или подарил и забыл. Учительница еле поспевала писать.
Наверное, кое-кто и врал. Потому что Панцевич спросил меня: — Почему ты не сказал, что у тебя что-нибудь пропало? Может, школа оплатит.
А ведь это хуже воровства — требовать, чтобы тебе отдали то, чего никто у тебя не брал.
— Ну, есть, конечно, ученики, у которых много чего пропадает. Бросит где попало, а потом не знает, где искать. Или даст кому-вибудь к забудет.
Нам чаще, чем взрослым, приходится брать в долг друг у друга. В школе велят что-нибудь принести, а дома не дают. Как тут быть?
А хуже всего, когда тебе не верят. Взрослому, если он человек честный, все доверяют, а ребенок всегда под подозрением. — Мне надо денег на картон. — Опять на картон? Ведь ты недавно покупал! Как это обидно! Что, я этот картон ем, что ли?
Мы теряем деньги, забываем, куда положили, — это правда. Но у взрослых есть большие карманы и столы с выдвижными ящиками. Хо-дят взрослые медленно, не играют, не бегают. И все-таки они тоже теряют вещи и забывают, где что лежит. Когда ты все помнишь, ничего Р теряешь, этого никто не замечает. Но чуть что пропало, сразу скандал. В театрах есть гардеробщики, и одежда выдается по номеркам. Как тут чему-ниоудь пропасть?
А в школе каждый сам вешает пальто и шапку, и сам их берег. Да еще второпях. Триста учеников повесят пальто аккуратно, а пять-шесть побросают кое-как. Но об аккуратных никогда не говорят. Детей только ругают.
Я хотел снова стать ребенком, чтобы избавиться от мелких сереньких забот и печалей взрослых, а теперь у меня другие, ребячьи, заботы, от короторых я страдаю не меньше. Когда я был взрослым, я только остерегался воров.
А теперь мне больно.
Почему один берет у другого? Как гак можно?
Нас терзает печаль, что не может быть все хорошо.
„Ничего не поделаешь!“ — говорил я, когда был большим.
А теперь я не хочу, не хочу, чтобы так было!..
Шапка так и не нашлась. Ученики должны собрать деньги.
Значит, придется сказать дома. А дома нападут на школу:
— Одни воры у вас там!
— И чего только учителя смотрят?
А ведь это несправедливо. Чем школа виновата? Разве учителя могут за всем уследить?
Сколько огорчений и хлопот из-за одного такого мальчишки!
После уроков я никак не мог найти пальто, и Манек меня дожидался.
Ищем, а сторож говорит:
— Вы чего тут высматриваете?
— Не высматриваем, а пальто мое куда-то перевесили.
— Чего не терял, того не найдешь, — говорит сторож.
— Ведь не мог же я без пальто в школу прийти!
— А кто вас там знает. Наконец я нашел пальто.
— Ну, нашел? Вот видишь: где повесил, там и висит.
— Вы не видели, так и не говорите.
— Не груби, а то подзатыльник получишь.
И когда только взрослые перестанут угрожать детям побоями!
Некоторое время мы с Манеком идем молча.
— В крови есть какие-то шарики, — говорит Манек, — в которые входит воздух. Странно устроен человек! Ни одной машины нет на него похожей. Если часы не заведешь, они остановятся. А человек без завода действует бывает и сто лет. Вот в газете писали, что одному старику сто сорок лет.
И мы говорим о том, каких кто знает стариков. А потом о ветеранах.
И о том, что они помнят восстание.
— А ты бы хотел быть ветераном?
— Нет, — быстро ответил Манек. — Я хотел бы, чтобы мне было лет пятнадцать — двадцать.
— Тогда, может быть, твоих родителей уже не было бы в живых. Он подумал-подумал и ответил печально:
— Пускай уж тогда все остается, как есть.
Мы попрощались, подали друг другу руки и посмотрели в глаза. А девчонки всегда целуются, даже если и не очень любят друг друга. Мы, ребята, правдивее. А может быть, у них только привычка такая?
Что было потом?
Да ничего особенного. Разные уроки.
А на уроке физкультуры учитель показал нам новую игру.
Все разбиваются на две партии. Проводят черту — границу. Одни — с той стороны, другие — с этой. И перетягивают друг друга, как бы в плен берут. Сначала игра не ладилась, потому что ребята нарочно поддавались, когда хотели перейти на другую сторону. Или же перетянут кого-нибудь, а он вырвется и спорит. Но постепенно игра наладилась, и стало весело.
Мы просили, чтобы нам позволили играть до конца урока, до звонка, но учитель сказал: „Нет!“
Трудно понять, почему.
Я думаю, надо так: выбрать несколько игр, которые всем нравятся, н играть в них. Сколько лет ребята играют в салки, в чижа, в классы, в лапту, а теперь еще и в футбол! Почему же это должно вдруг надоесть? А тут на каждом уроке что-нибудь новое. Так ни в одну игру играть не дааучишься. Только условия узнаешь. А чтобы всеми приемами овладеть, не одна неделя нужна.
Взрослым кажется, что дети любят только новое: новые игры, новые сказки.
Есть, конечно, ребята, которые обязательно скорчат гримасу и скажут с презрением:
— Это мы уже знаем, это мы слыхали!
Но на самом деле хорошую сказку, интересный рассказ мы можем много раз слушать. Ходят же взрослые много раз на один и тот же спектакль, а ведь взрослым скорее все надоедает. Детям хочется хорошо знать то, что им понравилось, но учитель в школе всегда спешит, ему всегда некогда.
Славно мы поиграли на уроке физкультуры.
А на урок математики пришел инспектор.
Нам говорят, чтобы мы всегда старались, даже когда никто на нас не смотрит. А взрослые не всегда так поступают.
При инспекторе все ведут себя иначе. Даже директор. Школа сразу становится праздничной. И чего они боятся, непонятно. Ведь инспектор самый обыкновенный человек, он даже добрый.
Инспектор дал нам задачу. В задаче спрашивается, сколько куплено баранов. А Дроздовский со страху ослышался и говорит: „баранок“. Мы думали, инспектор рассердится, и учительница будет потом ходить сердитая. А он только рассмеялся:
— О баранках думаешь? Видно, большой любитель. Тут и все рассмеялись. И отвечали хорошо. Даже учительница сказала, что хорошо.
Наступил день именин учительницы. Был сильный мороз, а мы уговорились украсить класс хвоей. Но у нас не было хвои. И мы решили на-писать учительнице поздравление на красивой бумаге, но перессорились, и тоже ничего не вышло. Потому что это надо было сделать сообща: один напишет, а все подпишутся. Сначала хотели собрать по пять грошей, а потом стали спорить, кто купит бумагу и что написать. Кончилось тем, что нарисовали несколько картинок и положили учительнице на стол. А на доске написали: „Поздравляем госпожу учительницу!“ Хотели еще добавить: „Желаем счастья и здоровья!“
Некоторые предлагали написать: „Желаем красивого мужа“.
И еще разные глупости выдумывали. Но мы им не позволили это писать.
Мы очень торопились, чтобы успеть за перемену.
Учительница посмотрела и ничего не сказала, только улыбнулась. Не, видно, она ждала, что мы ее поздравим; урока не было, вместо урока читали вслух. Учительница принесла книжку „Наш малыш“. Хорошая книжка, грустная.
