— Капитан Браун, — сказал Сэм, — неужели вы думаете, что в Америке нет мужественных людей?
— Мало, Грегори, очень мало! Мы привыкли радоваться тому, что горит дом соседа, а не наш дом. Пока огонь не дойдёт до нашего порога, мы предпочитаем болтать. У нас много врагов рабства, но нет солдат, — хороших, молчаливых, упрямых солдат! Вы уже два раза сказали мне, что вы не аболиционист.
— Я ищу свободу и справедливость, — сказал Сэм.
— Послушайте, молодой человек! Рабство в этой стране есть средоточие всего отвратительного. Если американцам не хватит мужества покончить с рабством, то вся наша свобода и республика обречены на гибель.
— Это многие говорят, — вмешался Эл Кимбс. — Я читал в газете статью массы Линкольна из Иллинойса. Там очень хорошо написано вроде того, что если у Джонса кожа белая, а у Смита чёрная, то выходит, что Смит должен быть рабом Джонса. «Берегитесь, — говорит масса Линкольн, — ибо любой встречный человек может объявить вас своим рабом, потому что кожа у него светлее вашей…»
— Эл, не мешай капитану говорить, — сказал Сэм.
— Я уже всё сказал, — отозвался Браун. — Послушаем, что скажет мистер Линкольн из Иллинойса.
— «Ах, вы не имеете в виду цвета кожи? — спрашивает масса Линкольн. — Вы имеете в виду то, что белый человек умнее чёрного? Опять берегитесь! Вы можете стать рабом первого встречного, который умнее вас…»
— Дело вовсе не в этом, — сказал Сэм. — Южане говорят, что они заинтересованы в рабстве, иначе им крышка.
— Вот, вот, масса Сэм! На это масса Линкольн отвечает: «Очень хорошо. Тогда первый встречный имеет право сделать вас рабом, потому что без этого ему крышка!» Он не совсем так говорит, как я, потому что масса Линкольн образованный, но смысл его слов я передал правильно…
— Мистер Линкольн говорит, — сказал Браун, — а мы воюем. И если мистер Линкольн думает, что с рабовладельцами можно поступать по закону, то он ошибается. Они презирают законы.
Браун повернулся спиной к костру.
— Бесс, пора кормить лошадей! Мы здесь долго не пробудем.
— Опять ночной переход, капитан? — спросила женщина, которая собирала ягоды.
— Мы движемся только по ночам, — отвечал Браун. — Надо привыкать к этому. — Он вытащил из кармана вчетверо сложенную бумажку и развернул её. — Господа головорезы не успокоились. Вот их «манифест», отпечатанный в типографии. Видите, крупная надпись: «Никаких уступок!» Они готовы убивать и жечь! Мне пишут из Осавато́ми, в юго-восточном Канзасе, что южане собрали целую армию и собираются «окончательно навести порядок» в этом городе. Это будет такой «порядок», какой вы видели на ферме «Текучая Вода». Мы пойдём туда и не пустим их в Осаватоми. Хватит болтать, пора стрелять. Кто боится выстрелов, пусть уходит. Куда вы, Грегори и Кимбс?
— Я с вами, — сказал Сэм.
— И я, масса Браун, — откликнулся Эл.
* * *
— Здесь не меньше четырёхсот человек, — сказал Сэм Брауну.
Люди Брауна лежали за кустами на опушке небольшого леска. Дорога была перед ними как на ладони.
— Зато они не ожидают сопротивления, — отвечал Браун. — Эй, ребята, не стрелять, пока я не скомандую. Мы подпустим их поближе. Стрелять в середину колонны и не медлить!
Хотя головорезы и поклялись не напиваться до победы, тем не менее, наступая на Осаватоми, они были уж «на взводе». Они горланили песни и подбрасывали в воздух шляпы. За колонной всадников ехали два фургона для сбора награбленного имущества.
Браун пропустил первых всадников и скомандовал «огонь!»
Захлопали ружья. По-видимому, миссурийцы не имели никакого представления о неприятеле. На дороге началась паника. Кони взвились на дыбы. Передние всадники поскакали в сторону. Задние начали поворачивать лошадей. Перед стрелками образовался подлинный хаос из человеческих тел и конских крупов. Крики «Браун! Браун!» огласили всю окрестность.
— Огонь! Огонь! — кричал Браун. — Цельтесь в хвост колонны!
Сэму впервые в жизни пришлось стрелять так много. Приклад бил его в плечо при каждом выстреле. Дым застилал ему глаза. Но он заряжал и разряжал ружьё с воодушевлением, какого уже давно не испытывал.
— Это за Работягу Дика, — приговаривал он. — Это за «Чертополох»… Это за Брук-Фарм… это Вандербильту… это полиции… это негроловам… Браун, Браун!
Сэм приподнялся на руках и выглянул из-за куста. Белые дымки вспыхивали и подскакивали вверх вдоль всей опушки. За группой деревьев видны были люди, скачущие с саблями прямо к лесу. Они кричали: «Смерть аболиционистам!»
— Капитан, — сказал Сэм, — нас атакует кавалерия.
— Вижу, — ответил Браун. — Ребята, отступать в лес! Не задерживаться!
Стрелковая цепь успела вовремя скрыться среди густых деревьев и снова открыла огонь. Всадники повернули лошадей и помчались в объезд леса. Сэм повернулся и посмотрел им вслед.
Но Браун, нахмурившись, смотрел в другую сторону.
— Нас окружает пехота справа, — сказал он.
— Да, они взялись за ум, — подтвердил Сэм, — они подтягивают пушку.
Вдали, на косогоре, громыхнуло орудие. Граната оглушительно лопнула в ветвях орешника. Два дерева свалились с треском.
— Джентльмены, — сказал Браун, — все за мной, дозорные по краям и сзади. Мы отходим к городу.
В этот день был убит один из сыновей Брауна, Фредерик. Капитан был легко ранен.
Миссурийцы подступили было к Осаватоми, но увидели вторую линию обороны и ушли, сделав несколько выстрелов.
Этот вечер Джон Браун провёл в одиночестве. Он отказался выйти к своим сторонникам, которые праздновали победу и называли старика «Осаватоми Брауном». Он допустил к себе только Сэма Грегори и Эла Кимбса.
Капитан сидел за простым, некрашеным столом, на котором лежал портрет его убитого сына.
Браун сидел выпрямившись. Лицо у него было спокойное. Он смотрел не на портрет, а прямо перед собой. Он кивнул Сэму и Элу головой и указал им на стулья. Они остались стоять.
— Я распускаю отряд, — сказал Браун.
Он поднялся во весь рост и положил на стол свою загорелую, узловатую руку.
— Здешние поселенцы не решаются воевать против рабства, — продолжал он, — а губернатор приказал арестовать меня.
— Да, — сказал Сэм, — я слышал, как здешние люди говорят: «Капитан Браун храбрый человек, но так нельзя продолжать. Мы не можем обрабатывать землю с ружьём под мышкой».
Браун как будто и не слушал его.
— Я делал так, — продолжал он, — чтобы ничто не могло помешать мне исполнить мой долг: ни жена, ни дети, ни мирские блага. Великий час приближается. Все, кто хочет действовать, должны быть готовы.
— Вы говорите о походе на Север, капитан Браун?
— Нет, мой дорогой Сэм, я говорю о восстании.
— О восстании против рабства?
— Да, Сэм, и прежде всего о восстании негров.
— Если чёрные восстанут на Юге, будет гражданская война, — сказал Сэм.
— Да, мой друг, будет гражданская война! Я мечтаю о ней!
Браун взял со стола портрет сына и сунул его за пазуху.
— Куда вы пойдёте, Сэм?
— Я пойду искать справедливость, капитан. Американские дороги ждут Сэма Грегори, механика и бродягу.
— Желаю вам счастья, Сэм. Эл Кимбс пойдёт с вами?
— Я пойду с массой Сэмом, капитан, — смущённо проронил Кимбс, — потому что человек не должен быть один. Но, если я понадоблюсь вам, кликните меня, и я буду с вами. Мы оба придём к вам, капитан, вот моё слово.
— Хорошо, — сказал Браун. — Прощайте, механик Грегори.
Он подошёл к Сэму и крепко обнял его.
— Такие, как вы, Сэм, — сказал он, — это лучшее, что есть в Америке. Слава богу, если найдётся хотя бы тысяча таких ребят.
— Найдутся сотни тысяч, капитан, — отвечал Сэм. — Мы ещё будем сражаться вместе.
Браун поднял руку.
— Прощай, Эл, — сказал он. — Я не хочу, чтобы что-нибудь плохое случилось с тобой, и меньше всего могу думать, что ты будешь захвачен в рабство. Да защитит тебя бог, а я всегда готов прийти на помощь любому обездоленному негру.
Эл посмотрел на него снизу вверх, потому что Браун был высокого роста. Волосы и борода у Брауна были белы как снег. Он казался Элу не то пророком, не то древним, сказочным воином.
— Прощайте, капитан Браун, — сказал Эл. — Я никогда не забуду вас. И мой народ никогда вас не забудет.
Дверь тихо закрылась за Грегори и Кимбсом. Браун долго молчал.
— Человек не должен быть один, — прошептал он. — Может быть, в этом я ошибся…
Дело о двух с половиной долларах
Дети Линкольна одолевали Уи́льяма Хэ́рндона. Можно сказать, что под солидной вывеской «Линкольн и Хэрндон, адвокаты и юрисконсульты» господствовали два малолетних буяна — Вилли и Тэд.
Вилли Линкольн был на три года старше Тэда. Но «заводилой» был всё-таки Тэд.
Личико Тэда было похоже на чайник с очень коротким носиком. Он сильно картавил и вообще неправильно произносил слова. Сколько ни учили его говорить медленно, он всё-таки в середине фразы начинал спешить, а к концу уже тараторил, как попугай. Разговор его выглядел приблизительно так:
