Сомнений больше не оставалось.
Это была погоня.
Машины стремительно приближались.
Пашка и Джамал растерянно заметались, но спрятаться здесь было негде — ни кустика, ни дерева — гладь.
Они легли на землю. Вжались в сухую ломкую траву.
Но тут Пашка вдруг не выдержал, вскочил и бросился бежать.
По лицу его полоснул яркий луч, и он понял заметили.
Рядом слышался глухой топот Джамала, он тяжело дышал и что-то яростно шептал по-казахски.
Пашка понимал, что убегать бессмысленно, на этой ровной, гладкой степи их всё равно поймают, но продолжал изо всех сил бежать.
Машины растянулись полукругом, далеко впереди себя высветили степь.
Они приближались грозно и неотвратимо.
Послышались требовательные резкие гудки.
Часто, отрывисто ревели клаксоны, будто приказывая стоять. Но мальчишки не желали сдаваться. Они бежали зигзагами, рыскали, как вспугнутые зайцы, удирающие от охотников.
А машины всё ревели, и окружали, и приближались. И Пашке с Джамалом стало страшно и захотелось спрятаться, стать маленькими, как суслики, забиться куда-нибудь, чтоб не слышать этих гудков, не видеть слепящего, режущего глаза света.
Они чувствовали себя беспомощными, слабыми и от чего-то виноватыми, будто действительно сделали что-то скверное и теперь приближается расплата.
Одна из машин обогнала их, развернулась и остановилась, преграждая путь. Сзади остановились ещё две. Скрипнули тормоза. Джамал и Пашка очутились посреди залитого резким светом клочка земли, задыхающиеся, испуганные, ослеплённые.
— Что вам от нас надо?! — крикнул звенящим от напряжения голосом Пашка, — мы ничего не сделали плохого!
И тут же его обхватили чьи-то мощные ручищи, подбросили вверх, поймали… и колючее, обросшее лицо отца прижалось к Пашкиной щеке.
Это было так неожиданно, так прекрасно, что Пашка только и смог пробормотать:
— Ты… ты… Как же это… Как ты узнал? Батя!
А отец хохотал и тискал его, и целовал, и вокруг смеялись какие-то огромные загорелые люди, и среди них Пашка с изумлением увидел Володьку и Милаху.
— Ага, преступники! В бега ударились, будет вам сейчас электрический стул, — хохотал Володька и подбрасывал вверх Джамала.
— Я вас второй день уже здесь поджидаю, паршивцев. Погодите, погодите, мы ещё потолкуем! Всю степь переполошили. Мне теперь Даша голову отвернёт! А эта красавица что учудила! — Он показал на Милаху. — Она же с самого начала всё знала! Я же в их доме остановился, ночевал там! А она целый спектакль устроила! Только сейчас смилостивилась, открыла тайну. У-у, чудище белобрысое.
— Я блондинка, — гордо заявила Милаха.
— Блондинка она! Вы только на неё поглядите, — гремел Володька, — прям-таки кинозвезда! Высечь бы тебя надобно вместе с этими путешественниками, хоть ты и блондинка.
Он ещё что-то кричал, делал понарошке страшные глаза. Все вокруг смеялись, что-то говорили.
Но Пашка ничего уже не слышал. Он изо всех сил обнял батину крепкую загорелую шею, уткнулся носом в его колючую щёку, вдыхая родной, знакомый запах, и затих.
И отец тоже молчал и только осторожно гладил его по спине широкой жёсткой ладонью.
— А мам где? — прошептал он.
— Здесь, здесь она, где же быть-то! Тебя ждёт! — ответил отец.
Вот так и кончились в это бурное лето приключения Пашки Рукавишникова.
Но если уж говорить по правде, ничего они не кончились.
Вернее, одни кончились, начались другие.
Пашка ещё поездил по степи с отцом.
Сбылась его мечта, стал он бортмехаником. Он у отца, Джамал у Володьки.
И у деда Антона они пожили на бахче. И это была замечательная жизнь, потому что рядом с хорошим человеком жизнь не может быть плохая.
И, самое главное, Пашка жил в это лето в этой прекрасной, щедрой степи вместе с отцом и мамой. И отец, и мама, и Пашка были очень счастливы, потому что любили друг друга.
Вот как всё здорово вышло. Но об этом надо писать уже другую книжку, это уж другая история.
