Вдруг высоко-высоко в небе послышался чистый и звонкий голосок.
Жаворонок!
Я стоял, глядя в небо, слушал жаворонка и думал о том, что эту маленькую серую птичку очень любит мой отец. Бывало, он называл жаворонком маму и часто пел песню про жаворонка. Теперь эту песню поет мама. Сядет вечером перед открытой печкой, в которой горят дрова, смотрит задумчиво на огонь и поет, поет. У наших стариков есть поверье: если крикнуть в печную трубу, позвать, то тот, кого зовешь, услышит, как бы далеко он ни был. А отец сейчас очень далеко: он там, где идет война, и от него давно нет писем. Может, оттого и поет мама свою песню перед открытой печкой, что надеется: песню услышит отец…
— Ты что стоишь сложа руки? — прервал мои мысли Колька. — Давай скорее, солнце высоко, того гляди, дорогу развезет.
Картофелина, картофелина, еще одна… Я, не поднимая головы, роюсь в земле… Но вот ведра наполнены, мы с Колькой возвращаемся домой по раскисшей дороге.
А в небе неутомимо звенит серебряный голосок жаворонка, и мое сердце наполняется радостной надеждой, что скоро придет письмо от отца, а потом кончится война, и он, живой и здоровый, вернется домой.
СКВОРЕЧНИКИ
— Скворцы прилетели! — услыхал я под окном мальчишеский голос.
Выглянул в окно — на ветках тополя сидят скворцы. Сидят молча, неподвижно, должно быть, отдыхают. Оно и понятно: позади у них долгий путь.
«Скворцы прилетели!»
Каждую весну я слышу этот радостный возглас, и каждый раз вспоминается мне весна сорок пятого года.
Той весной вернулся в нашу деревню солдат с фронта. Нерадостным было его возвращение: сам после тяжелого ранения, отец убит на войне, мать умерла, дом стоит заколоченный…
— Ох, не станет Ондрей жить в деревне, — говорили соседи. — Изба у него без хозяйского глазу похилилась, сарай и вовсе развалился. Небось подастся парень в город, чего ему тут?
Только слышат наутро: во дворе у солдата топор стучит да пила поет.
— Неужто Ондрей затеял свой домишко залатать? — удивились соседи.
Но оказалось, что Ондрей сделал несколько скворечников и развесил их на старой березе возле своей избы и по обе стороны ворот.
Покачали соседи головами, руками развели:
— Солдат-то, видать, того… контуженый. Ему бы хозяйство поднимать, а он скворечниками забавляется!
Жил в ту пору в нашей деревне один мудрый старик, по имени Онтифа. Он сказал односельчанам:
— Это не забава. Видно, решил парень прочно в родном доме обосноваться. А что за жизнь без певчих птиц?..
Подумали соседи над словами старика и сказали:
— А наш солдат с понятием!
На другой день возле каждого дома поднялись на длинных шестах новенькие скворечники. Мы, ребятишки, тоже мастерили их, как умели, и развешивали на деревьях, а неделю спустя бегали по деревне и радостно кричали на разные голоса:
— Скворцы прилетели! Скворцы прилетели!
Прилетели скворцы, поселились в скворечниках, и под их жизнерадостные песни у людей всякое дело в руках спорилось.
Нам казалось, что в своих песнях скворцы славят не только весну, но и нашу великую победу.
1977
Роман Валишин
ГОРОХОВЫЙ СУП
С тех пор как отец ушел на фронт, восьмилетняя Света часто остается в доме за хозяйку. Мама и старший брат Вася весь день на колхозной работе, а Света сидит дома с маленьким Иви.
Сегодня мама и Вася поднялись, как обычно, чуть свет.
Вася принес из сарая дров, съел лепешку из лебеды, запил водой и пошел на конный двор запрягать лошадь. Вместе с другими подростками он возит с поля солому.
Мама торопливо затопила печь и поставила варить гороховый суп. Перед самым уходом она разбудила Свету.
— Когда угли в печи прогорят, закроешь вьюшку. Да гляди, чтобы ни одной дымящейся головешки не осталось, не дай бог, угорите. В печке — чугунок с гороховым супом. Сами поешьте и Васе оставьте, он в обед придет. Меня раньше вечера не ждите, еду в райцентр, бригадир посылает за семенами.
Протирая сонные глаза, потягиваясь и зевая, девочка выслушала наставления матери.
В избе вкусно пахло гороховым супом.
— Разве сегодня праздник? — спросила Света.
Мама грустно улыбнулась;
— Сегодня пятнадцать лет, как мы с твоим отцом свадьбу сыграли. Вот мне и захотелось отметить этот день, хоть угостить вас…
— А суп скоро можно будет есть?
— Нет, пусть как следует упреет. Когда солнышко поднимется до вершины тополя, тогда и достанешь чугунок. Будешь заслонку открывать, тряпкой прихвати, не то опять сожжешь руки до волдырей, как в прошлый раз. За Иви приглядывай. Ну, я пошла…
Света не стала будить братишку: он всегда, как только проснется, сразу же просит есть. Сама она то и дело выбегала на крыльцо поглядеть, не взобралось ли солнце на вершину тополя. Но солнце, казалось, нарочно медленно ползет по небу. Сначала оно долго смотрело на Свету из-за крыши покосившегося амбара, потом будто смеялось над нею сквозь ветки тополя и, наконец-то, уселось на его верхушку.
Тут как раз проснулся Иви. Встал с постели, почесал живот под рубахой, пробасил спросонок:
— Есть хочу.
— Сперва умыться надо, — строго, подражая матери, сказала Света. — Сейчас достану чугунок из печки, и будем мы с тобой есть — знаешь что? Суп с горохом!
Как ни старается Света быть серьезной, она не может удержаться от счастливой улыбки. Ведь с середины зимы у них на столе не бывало ничего, кроме хлеба с лебедой да пустой картофельной похлебки.
Взяв тряпку, как учила мама, Света отодвинула железную заслонку, подхватила прокопченный чугун ухватом. Ее худенькие руки задрожали от натуги, но чугун не сдвинулся с места.
— Тяжело? — спросил Иви, заглядывая в печь. — Давай вместе вытащим.
— Не мешай, отойди в сторонку, я сама.
Света поплевала на ладони и крепко-крепко сжала гладкий черенок. Снова подцепила чугун, чуть приподняла, потянула на себя…
— Ох!
Горшок покачнулся, накренился и лег на бок. Суп с шипением полился на горячие угли.
Вытащив полупустой чугун, Света поставила его на шесток и заплакала.
Между тем Иви, радостно суетясь, достал из стенного шкафчика две ложки и миску. Услышав шипение в печи и поняв, что случилось, он подбежал к печке.
— Говорил, давай вместе вытащим! — закричал он. Потом спросил с надеждой: — Там хоть сколько-нибудь осталось?
Света заглянула в чугун, накрыла его крышкой и снова задвинула в печь.
— Осталось, — сурово поджав губы, ответила она и посмотрела на брата в упор. — Васе и маме. Они с работы голодные придут. Понял?
Иви молча опустил голову…
Вася долго топал в сенях промерзшими валенками, сбивая снег, в избу вошел вместе с клубами морозного пара, сказал весело:
— Вкусно пахнет! Вроде как до войны! Ух и голодный же я!
Он сел за стол.
Света налила ему полную миску, подала ложку и отошла к печке.
Прежде чем зачерпнуть из миски, дымящейся душистым паром, Вася спросил:
— Матери осталось там?
— А то как же!
— Сами-то поели?
Света обеспокоенно взглянула на Иви: не проговорился бы! Старшему брату ответила:
— Поели, поели. Да ты ешь, пока не остыл!
— Вы что же, только жидкое хлебали? Я гляжу, всю гущу мне оставили.
— И гущу ели, — успокоила его Света. — Просто такой густой сварился.
— Это хорошо. — Вася принялся за еду.
Иви стоял у стола и каждую ложку, что брат подносил ко рту, провожал глазами.
— Иви, — окликнула его Света, — поди-ка подмети крыльцо, ступеньки снегом завалило. А я пока за водой схожу.
Она подождала, когда Иви оденется, накинула платок и шубейку, взяла ведро. В дверях она пропустила Иви вперед, вышла в сени и плотно прикрыла за собой дверь.
1978
Сестра и брат еще накануне сговорились пойти в лес за рябиной.
Когда Мати вернулся из школы, Насти была уже дома. Едва он переступил порог, она шагнула на середину избы, вскинула руку в пионерском приветствии:
— Уважаемый Матвей Максимович! Рапортует ученица первого класса Анастасия Гондырева. Уроки на завтра приготовлены. В доме прибрано, суп сварен. Отец на ферме, мама с Максимом у соседей. Рапорт сдан!
Мати в изумлении уставился на сестру. И когда только успела она этому научиться — в школу-то еще двух месяцев не ходит! Верно, высмотрела у старших ребят. Ох, шустра!
— Рапорт принят! — улыбнулся Мати.
Он подхватил сестренку под мышки, хотел подбросить вверх, как делал бывало, но она вырвалась, сказала, нахмурившись:
— Да ну тебя, агай[4], ты все думаешь, что я маленькая!..
— А какая же ты? Вот примут в пионеры, тогда считай, что большая. Я-то к тому времени буду уже в комсомоле…
