У Сигмунда было много талантов. Маркус знал, что он, очевидно, станет блестящим астрофизиком или удачливым рекламщиком. Теперь он демонстрировал свои дипломатические способности. Они тоже не были ординарными. Когда Монс усаживался и открывал бутылку пива, в воздухе веяло опасностью, но когда Сигмунд закончил свое объяснение, настроение в номере стало дружественным. Почти что даже веселым. Гениальный дипломат точно знал, что стоит подчеркнуть, а что не стоит упоминать вовсе.
Он рассказал Монсу о несправедливом обращении с Дианой Мортенсен, как она стала жертвой несправедливого суда, на котором ей отказали в компенсации ущерба за фотографии ее груди. Он рассказал о клубе «Помоги Диане», о письмах, которые они писали, и о том, как она им обрадовалась и что она сама хотела познакомиться с Маркусом в Норвегии.
— Письма подписывал Маркус, — сказал Сигмунд, — я не люблю выпячиваться. Хотите верьте, хотите нет, господин Симонсен, но я предпочитаю держаться в тени.
Монс открыл вторую бутылку пива.
— Я тоже.
Из кровати доносился громкий храп.
— Он спит,— сказал Сигмунд,— он это действительно заслужил. У вас храбрый сын, господин Симонсен.
Монс кивнул:
— Да, он пошел в мать. Продолжай, Сигмунд.
Сигмунд продолжал. Пришло время для признаний. Он рассказал, что они на самом деле знали, что Ребекка Джонс выпадет из небоскреба, но они не хотели, чтобы Монс платил за них в ресторане. Спор был только шуткой или «мальчишеством», как сказал Сигмунд. У него с собой были деньги от родителей и ясное указание угостить Монса и Маркуса еще более шикарным обедом. Он вынул бумажник и раскрыл его.
— О чем речь, — сказал Монс обиженно, — ты же мой гость.
Сигмунд вздохнул:
— Да-да. Хорошо. Думаю, спорить не стоит.
— Совершенно, — сказал Монс удовлетворенно. — Продолжай! Что вы написали обо мне?
Храп в кровати усилился.
— Писал Маркус,— сказал Сигмунд.
— И что он написал?
Под одеялом воцарилась мертвая тишина, но оснований для опасения не было. Настал момент вранья.
— Он рассказал только, как он вас любит.
— Правда?
Одеяло заходило вверх-вниз. Маркус дышал, как паровоз.
— Да, он написал, что вы лучший на свете отец. Что вы честный, великодушный и что вы ненавидите несправедливость.
— Правда?
Голос Монса был не очень уверенным.
— Да, но я должен признаться еще в одном.
— В чем?
— Он еще немного приврал.
Из кровати донесся мощный храп.
— Приврал?
— Да. Он написал, что это вы объяснили нам, как несправедливо с ней поступили.
— Правда написал? Но почему?
— Я не уверен, господин Симонсен, но думаю, потому, что он такой ужасно скромный. Он вроде как не мог признаться, что сам все понял.
— Да, — сказал Монс, — голос стал совсем неуверенным, а в глазах застыли слезы, — Маркус всегда был очень скромным мальчиком. И поэтому она так обрадовалась мне.
— Наверно.
— Я не хочу отнимать у Маркуса его заслуги, — сказал Монс. — Мы должны рассказать ей правду.
— Вы похожи на своего сына, — сказал Сигмунд, тронутый словами Монса. — Вы точно такой же скромный.
— Правда? — спросил Монс.
— Да, абсолютная.
— Я спущусь и расскажу ей прямо сейчас.
— Не надо, господин Симонсен. Я сам пойду.
— Ты сам хочешь?
— Да, — спокойно ответил Сигмунд, — это самое меньшее, что я могу сделать.
— Тогда, думаю, я пойду лягу, — сказал Монс с облегчением.
— Конечно. Только, пожалуйста, закрывайте дверь осторожно, чтобы не разбудить Маркуса.
— Да. Он замечательный, правда, Сигмунд?
— Лучший, господин Симонсен. Он — самый лучший!
Монс прокрался из номера в коридор.
— Можешь вылезать, — сказал Сигмунд, — отца мы пережили.
Маркус встал и зашатался по комнате. Он открыл рот, словно собирался что-то сказать. Потом передумал и достал колу из мини-бара. Он сделал большой глоток и уставился на Сигмунда.
— Как… как… Как тебе удалось?
— Легко, — сказал Сигмунд.
— А что нам теперь делать?
— Я пойду и приведу Диану.
Маркус уронил бутылку на пол.
— Но… но… Нет, не надо.
— Расслабься, — сказал Сигмунд, — послушай, что я скажу.
*
Маркус сидел перед зеркалом в номере и смотрел на свое отражение. Он приветливо улыбался. Вот — он младший. Специалист по хорошим манерам. Вот — он нахмурил брови. Он стал телохранителем. Специалистом по устранению навязчивых фотографов. Он сидел неподвижно и просто смотрел на себя. Вот — он сам. Маркус Симонсен. Тринадцати лет. Специалист по тому, как не быть Маркусом Симонсеном. Он опять посмотрел на свое отражение. Совершенно обычное выражение лица. Не радостное, не грустное, даже не испуганное. Только какое-то вопрошающее. Будто кто-то хочет с ним познакомиться. Он кивнул зеркалу. Осторожно улыбнулся. Кивнул еще раз. Отражение открыло рот, и он услышал шепот:
— Не уходи от меня.
Он лег на кровать и смотрел в потолок, пытаясь не думать. Типичная ситуация. Как правило, он старался не думать, но, как только он пробовал, у него не получалось. Он встал с кровати и начал расхаживать по номеру. Он надел спортивный костюм, как они и договорились. Он постарался ходить по-разному, и тем не менее все казалось неестественным. Сколько времени прошло с тех пор, как Сигмунд ушел? Пять минут или полчаса? Он понятия не имел. Он остановился перед зеркалом, достал расческу и начал причесываться. Сколько причесок существует в мире? Миллион? Отражение было несчастным. Он посмотрел в глаза самому себе и начал думать. Наконец-то он нашел слово, которое искал с тех пор, как Сигмунд вышел:
— Нет!
*
— Мы немного задержались, но вот мы пришли, — сказал Сигмунд, открывая дверь и впуская в номер Диану Мортенсен.
Маркус не отвечал. Он сидел, согнувшись перед зеркалом, в своей обычной одежде: в брюках, которые были ему великоваты, в зеленой рубашке и красных носках. Перед ним лежал лист бумаги. Рядом с бумагой лежала ручка.
— К тебе гости, — сказал Сигмунд, и в голосе его звучала неуверенность.
Все было неправильно. Он сказал, что Маркус должен поговорить с Дианой о чем-то очень важном, а когда они пришли, он, как они договаривались, должен был принять ее раскованно, одетый в спортивный костюм, с бокалом шампанского из мини-бара на подносе. Он должен был рассказать, что старшему, к сожалению, пришлось спешно уехать. Один из его товарищей-альпинистов заболел, и ему срочно надо искать замену. Через два дня они уезжают в Непал, а вернется он только в ноябре. Маркус-младший и его близкий друг Сигмунд остаются в Норвегии. Младший привык быть один, и старший бы очень обрадовался, если бы Диана сочла возможным провести мальчиков по городу на следующий день. Такой план подготовил Сигмунд, и Маркус согласился без каких-либо возражений. А теперь Маркус сам что-то надумал. Он втянул голову в плечи еще сильнее и продолжал смотреть на лист бумаги.
— Привет, Маркус, — сказала Диана. — Что ты хотел мне рассказать?
Он не отвечал.
— Наверно, он написал стихотворение, — прошептал Сигмунд. — Он часто пишет стихи в одиночестве.
Он еще не сдавался и надеялся, что Маркус только слегка изменил тактику в последний момент.
— Я тоже пишу стихи, — сказала Диана. — Я очень люблю поэзию.
— Не написал я никакого стихотворения, — пробормотал Маркус.
— Ты что же, роман пишешь? — спросил Сигмунд, который уже не на шутку начал волноваться.
Маркус медленно поднялся. Он смотрел в пол и так крепко сжимал листок бумаги, что пальцы побелели.
— Это письмо.
Голос был тихим и невнятным. Он сглотнул и покраснел. Он был застенчивым, испуганным и совершенно естественным.
— Очень приятно получить письмо, — сказал Диана.
Она произнесла это дружелюбно, но немного нетерпеливо. Она очень любила детей, особенно когда рядом были фотографы. Когда фотографов не было, ей становилось скучно с ними.
— Оно не мне, — сказал Маркус, — оно — тебе.
Диана просияла:
— От твоего отца?
— Нет, от меня.
Может, Диана была и не самой лучшей актрисой, однако разочарование ей удалось скрыть и восторг в ее голосе был почти что естественным:
— Ты написал письмо мне? Как мило, Маркус.
Она протянула руку, но Маркус сказал:
— Я хотел бы сам его прочитать тебе вслух.
— Пойду-ка я прогуляюсь, — сказал Сигмунд, который уже направлялся к двери. У него не вышло.
— Не уходи, — сказал Маркус. — Я хочу, чтобы ты тоже послушал.
Сигмунд обернулся в дверях.
— Не желаете ли бокал шампанского, госпожа Мортенсен? — спросил он.
Диана покачала головой. Она смотрела на Маркуса, который стоял прямо перед ней и смотрел в пол.
— Ну, читай же, — сказала она, — я не кусаюсь.
— Хе-хе, — напряженно хихикнул Сигмунд. Он сел на кровать и приготовился к худшему.
