уже он был во власти Тахирова. Тот поднял карабин… и отпрянул. Удар ножом пришелся по ложу карабина. Перенеся тяжесть тела на левую ногу, Тахиров правой ударил басмача в пах. Скорчившись и взвыв от боли, Мурзебай упал.
Тахиров сел на огромный валун. Пот лил с него градом. Достав платок, он стал медленными движениями вытирать шею и лицо. Мурзебай все еще корчился, держась за низ живота и тихонько подвывая, но Айдогды не испытывал к нему жалости. Гад ползучий. Нет, он не достоин сравнения даже со змеей. Змеиный яд помогает в различных болезнях, змеи пожирают вредных грызунов, значит, и от змей есть какой-то прок. А какой прок, что за польза от такого, как Мурзебай? Был кровососом, паразитом, таким и остался. Теперь ему не вывернуться.
Мурзебай притих. Теперь он вытянулся, словно жизнь уже покинула его, и лежал, не шевелясь. Тахиров ткнул его носком сапога в бок.
— Вставай, гад!
Медленно, словно он лежал на земле по своей воле, Мурзебай поднялся. Лицо его было искривлено гримасой боли, но смотрел он в глаза Тахирову без боязни.
— В сорочке ты, видно, родился, Айдогды, — сказал он. — Не кончились бы у меня патроны, ты сейчас трясся бы уже перед воротами ада.
Тахиров оттянул затвор.
— А у меня патроны не кончились. Посмотри внимательно. Этот патрон предназначен для тебя. В нем конец твоей грязной жизни.
— Не имеешь права! Сначала меня должны судить. И ты это знаешь.
— Знаю. Но и тебя я тоже знаю. Ты скользкая тварь. Предстанешь перед судом, глядишь, и выкрутишься… Вымолишь себе жизнь. Нет. Я сам буду тебя судить.
— Не имеешь права на самосуд! Пусть меня судят по закону. Или советских законов ты не признаешь?
— Вот теперь я узнаю тебя, Мурзебай. Теперь ты снова такой, каким я тебя знаю много лет. Теперь тебе нравятся, наверное, и Советская власть, и советский суд. Осталось, похоже, только принять тебя в партию и выбрать председателем сельсовета. Но ничего не получится. Другим ты уже не станешь. А вот прежним Мурзебаем ты еще можешь побыть несколько минут на этом свете, и попробуй за эти минуты доказать мне, что не заслужил этой пули. Не докажешь — она твоя, клянусь хлебом и солью.
— Хорошо, я согласен защищать себя согласно законам справедливости. Скажи, в чем я виноват?
— Тебя обвиняет вся твоя жизнь. Разве мало скопил ты богатств?
— Я отвечу тебе, Айдогды, а вернее, ты сам ответишь. Быть купцом — значит торговать. А торговать можно только тогда, когда имеешь прибыль. Но и торговать можно по-разному. Я торговал честно. Разве не одна цена была в моей лавке для богатого и бедняка? Разве обманул я хоть кого-нибудь, продавая за хороший тот товар, который был плох? Скажи?
— Хорошо. Не будем принимать во внимание, что ты был купцом. Пусть это будет делом прошлого. Но твой собственный сын…
Даже сам Тахиров не расслышал конца своей фразы — так вздрогнул внезапно мир от страшного грохота.
— Сель! — заорал Мурзебай. И изо всех сил помчался к холму посреди оврага. Айдогды двинулся следом за ним. До берегов было уже не добраться, но на вершине холма спасение еще было возможно. Когда оставалось всего два-три шага, волна ударила Тахирова и понесла, словно соломинку, и он бы погиб, если бы Мурзебай каким-то чудом не успел схватить его за ногу.
Бурлящая мутная вода с шумом заполняла широкий овраг. Ее уровень все поднимался, быстро затопляя холм, превратившийся в остров.
Островок исчез под бурным потоком, и вода достигла щиколоток.
— Ты умеешь плавать, Айдогды? Или мне придется спасать тебя еще раз?
— А зачем ты спасал меня?
— Сам не знаю. Но все-таки спас. Надеюсь, что ты отплатишь добром на добро.
— Что я для тебя могу сделать доброго? Боюсь, что немного.
— Поможешь мне добраться до границы. Я вывихнул ногу.
— Вот в чем дело! Ты плохо знаешь меня.
Вода заливала уже голенища сапог.
— Ну так что? Поплывем?
— Я не умею, — сказал Тахиров. — Придется тебе погибнуть вместе со мной.
Но вода перестала прибывать. Сель закончился так же внезапно, как и начался. Вода стала спадать, и через час по камням они добрались до края оврага.
— Ладно, Айдогды, — сказал Мурзебай. — Не хочешь мне помочь, не надо. Давай разойдемся. Я не видел тебя, ты меня. Прощай.
И, сильно хромая, он сделал несколько шагов в сторону близких уже гор.
— Стой, буду стрелять!
Мурзебай остановился.
— Что ты еще от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты шел передо мной.
— Хочешь отплатить мне злом за добро?
— Я и так отплатил тебе в достаточной мере. Не пристрелил сразу.
— Отпусти меня, дорогой.
— Шагай, не разговаривай!
— Айдогды, у меня в кушаке спрятано целое богатство. Отпусти меня — и половина золота и камней твоя. До конца жизни не будешь знать, что такое нужда.
Тахиров ткнул ему в спину дуло карабина.
— Не разговаривай! Иди!
— За что ты так зол на меня? Тебе ведь я ничего плохого не делал.
— Ты враг народа. Молчи и иди без разговоров.
Но Мурзебай сел на землю.
— Не могу идти. Сил нет.
Айдогды связал его и взвалил на плечо, как мешок.
— Не будет тебе в жизни счастья, — хрипел Мурзебай. — Тому, кто платит злом за добро, аллах отомстит.
Через четверть километра Тахиров остановился, чтобы перевести дух. Мурзебай лежал на боку. По лицу его текли слезы. Что-то дрогнуло в душе у Тахирова.
— Мурзебай, послушай! Ты и в самом деле спас мне жизнь! И сделал это не раздумывая. И я бы рад тебе отплатить тем же. Поверь, я сделал бы это, будь ты только моим врагом. Но ты басмач, и если я отпущу тебя сейчас, это будет значить, что я нарушил присягу. Что я заодно с тобой. Что я предал родину.
Не раскрывая глаз, Мурзебай прохрипел:
— Не надо больше говорить со мной. Развяжи мне руки. Не прикасайся ко мне. Хоть на четвереньках, но сам пойду. Сам…
* * *
Долго еще будет Айдогды вспоминать те времена, когда начальником милиции был Костя Горелик. Вот уж с кем всегда можно было и поговорить, и посоветоваться, особенно если возникало какое-то недоразумение. Горелик любой вопрос понимал с полуслова, ему не надо было долго растолковывать, в чем суть дела, а главное, он всегда готов был тебе помочь.
Но хороших работников, наверное, не хватает в столице. И вот теперь снова во главе милиции района стоит товарищ Сарыбеков.
Для Тахирова
