— Все в порядке, благодарю вас, — ответил дедушка.
— Ему поручили очень интересную постановку, — прибавила бабушка.
— Одно время вы говорили, у него неприятности с дирекцией, — монотонно, на одной ноте, продолжал Дормидонтов.
Дедушка едва заметно, краешком взгляда коснулся бабы Тани.
— Творческая жизнь ведь очень непостоянна. Сегодня одно, завтра другое. Но сейчас все, слава богу, благополучно. — И без всякого перехода объявил: — А знаете, Антон сегодня предпринял настоящие археологические раскопки. И добыл интереснейшую монету. Неподалеку от нас снесли дом. Там, где прежде стоял монастырь. И ребята предприняли розыск древней утвари.
— Ну да, правильно, — звонко хлопнул себя ладонью но лбу Дормидонтов. — Конечно, там могут быть интересные захоронения, клады…
— Верно, там и череп нашли, — услышав про захоронения, решился оказать Антон. — Его ученые не взяли, он там валяется…
За столом воцарилась тишина. Возможно, ему не поверили?
— Зубы у него перламутровые, — для убедительности привел он запомнившуюся подробность.
— Ну какими после этого могут вырасти дети! — тоненько воскликнула жена Дормидонтова.
— Хорошо, хорошо, — будто обжегшись, хотя ничего горячего на столе не было, уронил вилку в тарелку дедушка. — Чай, наверно, попьем позже? А сейчас поиграем?
Стали двигать стулья, жена Дормидонтова отомкнула фигурный футляр, обитый изнутри бордовым бархатом, и подала мужу скрипку. Дедушка сел к пианино, откинул крышку. Пальцы его пропутешествовали из конца в конец клавиатуры, от раскатистых басовых нот до слабенького щебетанья даже не птиц — птенцов. При этом дедушка нажимал на медную педаль внизу инструмента и был как бы шофером, вел черную машину пианино.
— Хорошо настроено, — заметил Дормидонтов. Сам он прилаживал скрипку под чисто выбритым, собравшимся складочками подбородком. Скрипка была темно-рыжая, лакированная, благородно поблескивала. Особенно нравился Антону резной завиток в том месте, откуда торчали винтики-регуляторы натяжения струн.
— Настройщик был совсем недавно, — отозвался дедушка, настойчиво ударяя пальцами по одной слабенько звучащей клавише. — Между прочим, любопытная фамилия. Милославский
— Не родственник Петра Сергеевича? — спросила жена Дормидонтова.
Ей опять не ответили.
Дормидонтов наконец приладил скрипку и смычком протяжно пиликнул два раза.
— Готовы? — наконец добившись от упрямой клавиши нужного звучания, спросил дедушка.
— Да, — переставая двигать шеей, ответил Дормидонтов
Дедушка начал. Весело зазвучали первые чистые нотки, похожие на перестук весенней капели или на звон ложечек в чашках. Однако, не давая им разойтись, жалобно заскулила скрипка. Дормидонтов елозил по ней подбородком, голова и руки его начали мелко дрожать.
Мелодия набирала силу, звучала громче. Это уже был ветер, несущийся над полем, плутающий в кронах деревьев.
Антон увидел, как наполнились беспомощные глаза Дормидонтова слезами, и почувствовал, что сам вот-вот заплачет. Он все понимал. Дормидонтов был мужественным человеком, не жаловался на горести. Только скрипке он поверял свои переживания.
Но дедушка не позволял им уж очень-то страдать. То и дело весенние бодрые нотки перекрывали печальные всхлипы. Дедушка как бы доказывал, что в жизни не так все грустно, и это было очень благородно с его стороны. В конце концов он переубедил Дормидонтова, и вместе они заиграли быстро-быстро и весело.
Они закончили вместе, на звенящей радостной ноте, и дедушка, улыбаясь, повернулся лицом к столу. Дормидонтов отдал жене скрипку и промокал носовым платком лоб. Он тоже улыбался, хотя на щеках у него еще поблескивали бороздки слез.
— Прекрасно, — мечтательно прижмуриваясь, выдохнула бабушка.
И тут Антон явственно различил шаги в коридоре. По тому, как настороженно замерли дедушка с бабушкой, он понял: они их тоже услышали.
— Можно выйти из-за стола? — спросил Антон.
— Нет, — сказал дедушка. — Мы еще что-нибудь сыграем.
— Дмитрий Антонович, я чуть-чуть отдохну, — попросил Дормидонтов.
— Конечно, конечно, — успокоил его дедушка.
Через некоторое время он поднялся и, сказав, что оставляет их на секундочку, вышел. Вернулся с лицом раздосадованным и озабоченным. Тут же оживленно заговорил, обращаясь к Евгению Борисовичу, и выражение озабоченности исчезло.
Антон подождал минутку и скользнул к двери.
— Ты куда? — окликнула его бабушка.
— Я сейчас, — отозвался он.
Папа снова лежал на тахте. В воздухе плавал дым.
— Антон… Антоша… — папа зашевелился. Пружины издали стон.
— Ты принес монету? — спросил Антон.
Папа замер, вспоминая. Потом сделал попытку приподняться и смахнул на пол пачку «Беломора», из нее на паркет высыпался рыжий табак.
— Ты принес?.. — срывающимся голосом повторил Антон.
— Антоша… — запах чувствовался сильнее, чем днем. — Монету пришлось оставить до завтра…
— Ты обещал! — выкрикнул Антон. — Я хочу, чтобы ты принес ее сейчас.
Папа закатил глаза — неприятно блеснули белки, — пробормотал что-то и откинулся на подушки.
Задерживая дыхание, Антон начал трясти его за лацканы пиджака.
— Я хочу, чтоб ты пошел туда немедленно!
— Да, — папа всхрапнул и тотчас пробудился. Недоуменно посмотрел на Антона, поверх него. — Да. Я немедленно пойду. Немедленно. — Он снова сделал попытку встать и опять откинулся назад. Перекатился на бок.
Антон не мог видеть его бестолкового барахтанья. Вошли дедушка с бабушкой.
— Папе нужно отдохнуть, — заговорил дедушка. — Пусть он поспит.
И выключил в комнате свет.
— Он не принес монету, — твердил Антон, пытаясь унять дрожь и стискивая для этого зубы.
— Папа проснется, и мы поговорим, — обещал дедушка.
Па столе уже выстроились чашки, появился чайник под толстым ватным колпаком. В вазочках светилось варенье: желтое яблочное и вишневое.
В центре, как говорила бабушка, румянились (на деле они были под цвет скрипки) два сладких пирога: один — в чешуйках тонко порезанных яблок и перехваченный сверху сеточкой из теста, чем напоминал калитку Германа, другой, с повидлом, — гладкий и темный, как поверхность пруда, на ней цветочки из теста…
Жена кормила Дормидонтова грушей.
— А что, Костя к нам не выйдет? — спросила она.
— Может быть, попозже. Он очень устал и прилег, — сказал дедушка.
Бабушка передала Антону вазу с фруктами. Антон был ей благодарен, но лучше бы они что-нибудь предприняли: разбудили его, растолкали или сами разыскали этого нумизмата. Позвонили ему, что ли? Или пусть бы мама скорей пришла!
Персик, который он выбрал, оказался червивым. Червь выполз на тарелку — противный, розоватый, объевшийся сладкой мякоти.
Антон устроил ему целый городок: сливовые косточки, башня из огрызка яблока… Червь ползал по лабиринтам, ища спокойного, уютного местечка, где бы он мог жить, как прежде, беззаботно.
Наконец Дормидонтовы стали прощаться.
— Я провожу вас, — вызвался дедушка. — До метро. Антон, — сказал он, — отправляйся делать уроки. Вернусь, и поговорим.
В мастерской, куда бабушка принесла из комнаты его портфель, было прохладно. Антон чувствовал, как разгоряченная голова остывает. Бабушка освободила столик от банок с кистями.
— Хочешь, я с тобой посижу?
Он отказался.
Постоял перед зимним пейзажем. Вечером картина не казалась воздушной и легкой, потемнела, будто снег набряк влагой, начал подтаивать.
Он выучил уроки — только тут пришла мама. Устало опустилась на кушетку.
— Антон, может, ляжешь здесь? Смотри, какой свежий воздух.
— Не хочу, — заупрямился он.
У него созрел план: папа давно спит, значит, вот-вот проснется. Тут ему и надо обо всем напомнить. А остаться в мастерской — наверняка упустить момент.
— Что за монету он у тебя взял? — спросила мама.
— Да так, — буркнул Антон. — Дедушка обещал с ним поговорить.
Мама довольно долго смотрела на него пустым отсутствующим взглядом.
— Давай отложим этот разговор, — наконец произнесла она, — Утро вечера мудреней. И дедушки еще нет. Иди, пожелай бабушкам доброй ночи. А завтра все образуется.
Баба Лена раскладывала пасьянс. Короли, валеты, дамы — все на одно лицо — заученно улыбались с картинок. В карты играть нехорошо, это Антон твердо усвоил. А пасьянс раскладывать можно. Потому что пасьянс — не игра, а простое загадывание, такое же как когда оказался между людьми с одинаковыми именами, или когда, заранее не договорившись, вдруг произносишь одновременна с кем-нибудь одно и то же слово. Тут первым надо успеть крикнуть: «Когда мое желание сбудется?» и схватиться за что-нибудь черное.
— Какая славная была музыка. Правда, Антоша? Тебе понравилось? И скрипка, и пианино… Это Дормидонтовы приходили? Я слушала и наслаждалась, — отвлеклась от карт бабушка.
