— Ах-ах-ах, — прочирикали они, — какая-какая-какая жалость! А мы так-так-так надеялись.
— Он стесняется, — услышал я за спиной чей-то ехидный голос.
Обернулся, а там стоит М. Басова и ухмыляется во весь рот. И я почему-то только сейчас заметил, что на глазу у нее нет повязки. Ничего, с двумя глазами она тоже выглядит неплохо. Даже лучше, чем с одним.
— Он стесняется, — повторила Маша.
— Но почему же? — хором прочирикали попугайчики.
— У него, наверное, нет денег, а мороженое он очень любит. Прямо жить не может без мороженого. Уж я-то знаю.
Ах, вот в чем дело. Ну, ладно, М. Басова, посмотрим, что ты сейчас скажешь. И когда Зоенька и Юлька, или Юленька и Зойка — как их там — пропищали хором, что раз они меня приглашают, значит, они и угощают, и что это необязательно, чтобы обязательно мальчик в наше время угощал, я сказал совершенно спокойно:
— Верно, верно, это Маша здорово заметила — я очень люблю мороженое. Прямо жить без него не могу. И я вас сам приглашаю в девятнадцать ноль-ноль в кафе-мороженое «Гном» на Литейном проспекте. Насчет денег не беспокойтесь — я угощаю. Маша, и ты, конечно, тоже приходи. — Я поклонился, как рыцарь какой-нибудь, и даже ножкой шаркнул.
Девочки раскрыли рты, а у М. Басовой глаза стали как щелочки и нос сморщился. Как будто сейчас чихнет.
— Будь здорова, — сказал я, и она, наверное, от неожиданности, действительно чихнула. Девчонки фыркнули, а я только зубы стиснул, чтобы не рассмеяться.
— Вы идите, — свирепо сказала Машка девчонкам. — А мне этому ррррыцарю паррру слов сказать надо.
Зоенька и Юлька, хихикая, отошли, а М. Басова надвинулась на меня, как грозовая туча.
— Опять твои штучки?! — зашипела она.
— Какие штучки?
— Такие!
— Я по-хорошему.
— Ты со всеми по-хорошему!
— Не со всеми.
— И всех яблоками угощаешь. Тебя мороженым, а ты яблоками… чужими.
— Почему чужими???
— Ты в «Мороженом» Татьяне мое яблоко отдал.
— Ты же его не взяла.
— Мало ли что!
— Знаешь, Басова, — сказал я, — ты, по-моему, все-таки… чокнутая.
На этом разговор кончился. Я опять нарочно поклонился — уж рыцарь, так рыцарь — и отошел. А потом обернулся и сказал:
— Так я жду в девятнадцать ноль-ноль. «Гном». Запомнила?
Она ничего не ответила, и я посмотрел на нее. У нее был какой-то странный вид: не то она заплакать собиралась, не то засмеяться. И она была такой… такая… что у меня даже сердце вдруг екнуло. Мне захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но я выдержал и ушел. «Один-один», — подумал я.
А третий номер, который она отколола, опять оказался в ее пользу, хотя впрочем, как считать…
На большой перемене в коридоре меня подозвали к себе Татьяна, Гриня Гринберг, Коля Матюшин и Петька Зворыкин. Они стояли у окна и о чем-то спорили. Когда я подошел, Гринька сразу спросил:
— Что ты все-таки думаешь насчет Веньки Балашова и его компании?
— Их надо в бараний рог скрутить, — сказал Петька Зворыкин.
— Шпаги наголо, господа, так, что ли? — спросил я, вспомнив, как Гриня кричал тогда в классе.
— А что ты предлагаешь, — закипятился он, — прощать им все, да? Машке фонарь подвесили. На Моховой проходу от них нет, а мы терпим!
— Из ста зайцев… — начала Татьяна.
— Хватит, — мрачно сказал Коля Матюшин. — Надо обсудить.
— Чего обсуждать! — завопил Зворыкин. — Собраться и врррезать им кэээк следует!
— Хвалилась синица море поджечь, — сказала Татьяна.
— Слушай, Шарова, — сердито сказал Гриня, — в самом деле, хватит нас пословицами удивлять. Не такие уж мы рохлики.
— Кто? Кто? — спросила Татьяна.
— Рохлики. От слова «рохля», — объяснил Гриша. — А ты, вместо того чтобы хихикать, предложила бы что-нибудь.
Татьяна стала сразу ужасно серьезной и сказала:
— Предлагаю организовать… С… О… Р.
— Чего, чего? — спросил Петька.
— СОР. Союз отважных рохликов, — сказала Татьяна.
Я засмеялся. Петька надулся. А Гриня сперва вроде обиделся, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.
— Уж лучше БОР — боевой отряд рохликов, — сказал он, — а то СОР плохо звучит.
— Дремучий бор, — мрачно сказал Матюшин.
И тут все наперебой стали придумывать названия.
МОР — могучий отряд рохликов.
ЛОР — летучий отряд.
ГОР — гневный…
— Чепуха собачья, — сказала Татьяна. — «И как вы ни садитесь…»
— Опять пословицы, — сказал Матюшин.
— И почему собачья? — спросил я. — У меня есть собака…
И тут мне в голову пришла великая мысль: надо злить Повидлу. Натаскивать. Пусть рычит и показывает зубы. Клыки. Говорят, есть такие собаки, которые очень добрые, но охотятся на львов. Повидло — гроза Моховой! И пусть всякие шпаны берегут свои штаны! Ха-ха, опять стихи…
— Я не хотела обидеть собак, — сказала Татьяна. — Собаки…
— …лучшие друзья человека, — сказал Матюшин. — Мне надоели твои… цитаты.
— Шарова, — сказал Гриня, — дело серьезное, а ты к нему относишься несерьезно.
— А чего это ты заговорил, как наш великий староста Герасим? — спросил я Гриню.
— Между прочим, — сказал Матюшин, — не мешало бы и его позвать. Все-таки…
— Дудки, — сказал Петька Зворыкин.
— Он по этому поводу пять собраний проведет, — сказал я.
— И примет решение, — сказал Гриня, — пойти в штаб ДНД и спросить у них — что они смотрят.
— И получится пшик, — сказал Зворыкин.
— Пшик, — сказал я.
— Хватит пшикать, — рассердился Матюшин. — Решайте, что будем делать, или я пошел.
— Ага, — сказала Татьяна, — кажется, вы разозлились. Есть план.
— Ну? — сказали все мы хором.
— Нужно смеяться, — сказала Татьяна.
— Ха-ха, — сказал Зворыкин.
— Петьку мы исключаем, — сказала Татьяна.
— Почему?! — завопил Зворыкин.
— У тебя нет чувства юмора.
— У меня?!
— У тебя. Нет.
— Ну и ладно. Зато… я драться могу.
— Не драться! — строго сказала Татьяна. — Кулаки — это слабость. А мы сильнее. Мы будем смеяться.
— Я, кажется, тебя понял, Шарова, — сказал Гриня. — Ты молодец!
— А я что говорил?! — сказал я.
— Ты ничего не говорил, — сказал Матюшин, — ты только хлопал ушами.
— Ну и хлопал, — сказал я.
— Не отвлекайтесь, — сказал Гриня. — Изложи, Шарова.
— Мы будем смеяться, — сказала Татьяна. — Они — лопухи. И они от нашего смеха завянут.
— Гыы! — выдал Зворыкин. — Ты что… того?
— Петя, — ласково сказала Татьяна, — все знают, что ты в классе самый сильный, самый смелый, самый веселый и самый умный.
— Да брось ты, — сказал Петька, и рот у него разъехался до ушей.
— Да, да, — сказала Татьяна, — об этом даже в «Вечернем Ленинграде» писали.
Мы все заржали, и до Петьки, кажется, дошло. Он сказал:
— Ну и ладно. А я их бить буду.
— Или они тебя, — сказала Татьяна.
— Партизан-одиночка, — сердито сказал Гриня. — А как мы будем смеяться, Шарова? Хором или по одному?
— При любом случае и по любому поводу, — сказала Татьяна. — И хором и поодиночке.
— И будем мы называться РС, — торжественно сказал я.
— Как? — спросил Матюшин.
— Я знаю, — сказал Петька, — РС — это реактивные снаряды. Так «катюши» в войну назывались. Вззззз! Бумц!
— Ничего подобного, — сказал я, — РС — это рохлики смеются.
— Отлично! — сказал Гриня. — Но все-таки нельзя допускать партизанщины. Неорганизованной. Надо, пожалуй, согласовать это с пионерской организацией.
— Я согласую, — сказал я, вспомнив, кто у нас председатель совета отряда (М. Басова).
— Ох! — сказала Татьяна. — Уж лучше я согласую.
— Ах! — сказал я. — Не понимаю…
— А я понимаю, — сказал Зворыкин, ухмыляясь. — Он…
— Он будет у нас командиром, — быстро сказала Татьяна.
— Он новенький, — сказал Матюшин.
— А ты старенький, — сказала Татьяна. — Кто за?
Все подняли руки. Даже Петька. Он, в общем-то, неплохой парень.
— Кто против? — спросила Татьяна уже просто так.
— Я! — сказал кто-то сзади.
Вот так! Конечно, это была М. Басова. Я знал, что она в долгу не останется.
— Ты все слышала? — спросил ее Гриня Гринберг.
— Я ничего не слышала, — сказала Маша, — но вы его куда-то выбрали. А его нельзя выбирать.
— Почему? — спросил Гриня.
— Его никуда нельзя выбирать, — продолжала Басова. — Во-первых, он слишком добренький. А значит, он не будет требовать как следует. Во-вторых, у него… как это… а-мо-раль-ное лицо.
Еще новости! Лицо у меня как лицо. Разве только веснушки, будь они неладны. И при чем здесь мое лицо — в общественном деле?
— А что, обязательно красавчиком надо быть? — спросил я. — Как…
— Вот, — сказала Басова, — вы же сами видите, что, кроме всего, у него не хватает… как это… ин-тел-лек-та. Он не-ин-тел-лек-туальная личность.
