Дорогой Марине Николаевне
в Международный женский праздник
от её учеников
— прочла я.
Что было делать? Я не знала, да и сейчас не знаю, хорошо это или нехорошо — принимать от учеников подарки. Помню, когда мы были школьниками, мы дарили от всей души и, конечно, обиделись бы, если бы наш подарок отвергли. Но тут я стояла в замешательстве, не зная, как быть.
— Большое спасибо, — сказала я наконец. — Но, честное слово, ребята, для меня было бы самым лучшим подарком, если бы сегодняшний диктант вы написали без ошибок.
— Ну, так я и знал, так и знал, что вы так скажете! — воскликнул Боря, к в голосе его звучали разом торжество и возмущение.
— А сейчас мы вот что сделаем, — продолжала я, раскрывая коробку: — давайте праздновать Женский день. Ну-ка, Толя, угощайся!
Горюнов даже руки спрятал за спину, плотно сжал губы и замотал головой.
— Нет, нет, нельзя отказываться, когда угощают. Скорей бери, мне ведь надо всех угостить, — настаивала я. (Толя беспомощно оглянулся и нерешительно взял конфету.) — Теперь ты, Саша. Бери, бери!.. Теперь ты, Лёша, Боря, Володя, — говорила я, проходя по рядам.
Неудовольствие и растерянность на лицах ребят постепенно сменялись улыбкой, и когда я снова вернулась к своему столу (к счастью, хватило всем, и мне в том числе), коробка была пуста.
— А с тетрадкой знаете что сделаем? — сказала я. — Давайте будем писать в ней о новых интересных книжках, которые мы прочли.
— Как писать — всем вместе? — с недоумением переспросил Ильинский.
— Нет, по очереди. Прочитал интересную книгу — возьми у Лёши из шкафа тетрадь и запиши. А другие посмотрят и тоже захотят почитать эту книжку.
— А что писать-то?
— Вот сейчас обсудим. Я уже давно об этом думала. Писать будем так (я взяла мел и стала записывать на доске, ребята взялись за тетрадки): во-первых, конечно, автор; во-вторых, название…
— И краткое содержание? — подхватил Саша Гай.
— Нет уж, — возразил Борис, — тогда неинтересно будет читать. Если я знаю, чем кончается, зачем же я эту книгу возьму?
— Давайте так: имя автора, название книжки и то место, которое больше всего понравилось, — предложила я.
— Вот верно: самое интересное место, чтобы сразу было видно, что за книжка, — поддержал Боря.
— Что же это выходит: всё общее, а вам ничего не подарили? — сердито сказал Саша Воробейко.
— А цветы? — сказала я.
— И чернильница, — добавил Рябинин. — Знаете, её отец Ильинского сделал на заводе. Это вам!
— Мне? — сказала я. — Вот и чудесно! Чернильница и будет украшать мой стол в нашем классе.
Что правда, то правда: диктант в тот день не состоялся. И это плохо, конечно.
Читать ребята очень любили, и мы много читали вместе, оставаясь после уроков. Заведующая нашей школьной библиотекой Вера Александровна не раз шутливо пеняла мне при встрече: «У меня из-за вас всегда много хлопот. Кто-кто, а я лучше всех знаю, о чём вы говорите со своими ребятами. В первую же перемену они сразу ко мне: подавай им сейчас же ту самую книжку, про которую Марина Николаевна сказала!»
Иногда я коротко рассказывала интересный случай из книги, которую они ещё не читали: «А дальше что было? А до этого что?» сыпались вопросы. «Отыщите книгу — и узнаете», неумолимо отвечала я. Или бывало я начинала рассказывать содержание книги и затем, остановившись на самом интересном месте, говорила: «А дальше вы сами прочтёте!»
В таких случаях Боря Левин просто выходил из себя. Стремительный и нетерпеливый, он близко принимал к сердцу судьбу героев и потому не выносил неизвестности.
— Вы только скажите, хороший конец или плохой? — допытывался он.
Ребята присоединялись к нему и начинали умолять хором:
— Ну, Марина Николаевна, ну, пожалуйста! Вы только скажите, плохой конец или хороший?
Но я оставалась непреклонна. Книжку, знакомство с которой начиналось с такой вот загадки, ребята доставали непременно, хоть со дна моря, а добывали — так хотелось им прочитать самим, узнать до конца то, о чём я рассказывала.
И общая тетрадь в темносинем переплёте стала играть в нашей жизни большую роль.
Сначала было немало забавного. Так, если верить записи Вити Ильинского, автором «Путешествия Гулливера» был некто Свист. А Саша Воробейко, прочитав ненецкую сказку «Кукушка» — о матери, которая обратилась в кукушку и улетела от бессердечных детей, — добросовестно переписал её в тетрадь всю, от первого до последнего слова. Мы с удовольствием прочли эту умную и печальную сказку, но всё-таки растолковали Саше, что так не годится: надо не всё подряд переписывать, а только то место, которое больше всего понравилось.
— А если мне всё понравилось? — резонно возразил Саша.
— Так ты, может, и «Детей капитана Гранта» целиком перепишешь? — сказал Горюнов.
— Надо посидеть, сообразить и выбрать, — поддержала я Толю, а про себя подумала, что и впрямь трудно выбрать из этой сказки какое-то одно место — такая она тонкая, хрупкая и вместе с тем цельная, словно изумительная работа северных художников — резчиков по кости.
Понемногу ребята научились выбирать из прочитанной книги по небольшому выразительному отрывку, и я всегда с острым интересом читала эти выписки.
Горюнов выписал из «Голубой чашки» Гайдара такое место:
«— Ну что?! — забирая с собой сонного котёнка, спросила меня хитрая Светланка. — А разве теперь у нас жизнь плохая?
Поднялись и мы.
Золотая луна сияла над нашим садом.
Прогремел на север далёкий поезд.
Прогудел и скрылся в тучах полуночный лётчик.
А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!»
А Гай из «Тимура и его команды» выписал вот что:
«— Будь спокоен! — отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. — Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
Тимур поднял голову.
Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка!
Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:
— Я стою… я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны. Значит, и я спокоен тоже».
Сквозь эти строки и слова я вдруг начинала видеть что-то внутреннее, сокровенное и в самих ребятах. По тому, что они выбирали в книге, нередко можно было судить об их мыслях, о том, что же их занимает. К тому же бесстрастная форма выписок и цитат постепенно перестала удовлетворять мальчиков. Как-то сам собой в записях появился ещё один, четвёртый пункт, который можно было бы, пожалуй, назвать: «Как я отношусь к этой книге».
Сначала писали лаконично: «Очень хорошая книга. Читал бы и перечитывал без конца». Или, «Книга замечательная! Читал её пять раз!»
Понемногу эти отзывы становились более подробными и обоснованными.
«Мне очень жалко, — писал Горюнов о повести «Девочка ищет отца», — что все мучения Коли и Лены оказались напрасными. По-моему, писатель неправильно заставил их зря мучиться».
И я подумала, что замечание Толи очень верно: книга оставляет именно такое чувство горестного недоумения. Оказывается, Лена и Коля, сами того не зная, бежали от друга, и все усилия Коли спасти девочку, оберечь её от опасности были просто-напросто не нужны. Зачем же это? Можно принять и оправдать любое страдание, любую жертву, если они необходимы и осмысленны, если они во имя большой и справедливой цели. Но если препятствия выдуманы и преодоление их неистинно, если события в книге нанизываются одно на другое просто ради занимательности, это очень плохо и ничему хорошему не может научить.
Одни читали больше и записывали чаще, другие — реже, но никто не остался в стороне от синей тетрадки.
Можно ли было, к примеру, не прочитать книжку, увидев, что написал о ней Боря Левин! Он обычно выражался коротко и крайне энергично: «Прочитал «Четвёртую высоту». Мне очень понравилось, какая мужественная и бесстрашная была Гуля Королёва. Она ничего не боялась!» Или: «Прочитал про жизнь и приключения Амундсена. Начал по утрам обливаться холодной водой».
Этот мальчуган всё стремился сейчас же претворить в жизнь. Каждое слово из книги принимал как руководство к действию. Да и не он один. Когда Горюнов после продолжительной болезни пришёл в класс, стало ясно, что он сильно отстал по английскому.
— Хочешь, я поговорю с кем-нибудь из старшеклассников, чтобы тебе помогли догнать? — спросила я.
— Нет, спасибо, — ответил Толя. — Я сам.
— Но тебе будет трудно, класс уже далеко ушёл… Мы попросим Лёву, и он…
— Нет, не надо. Я сам, — вежливо, но твёрдо повторил Толя и, заметив, что я удивилась, объяснил: — Когда Гуля Королёва отстала по географии, она же сама догоняла и отказалась от помощи, помните?
Ещё в январе поселилось в нашем классе новое слово: экзамены. Шутка сказать — первые экзамены! С представителями из отдела народного образования! С ассистентами! Кажется, я волновалась гораздо больше, чем ребята. Иногда мне снилось: Анатолий Дмитриевич распечатывает конверт, вынимает текст диктанта или изложения, я прочитываю его — и вижу, что моим ребятам ни за что, ни за какие блага мира с этой работой не справиться: правила, которым я их не учила, слова, которые и мне-то самой незнакомы… Это было очень неприятное ощущение, и я начала побаиваться, как бы не пришлось испытать его наяву.
