И только Бори не замечала никаких запахов.
В больницу ее сперва не захотели пропустить. Но сторож оказался добрым стариком и в конце концов сам позвонил дежурной сестре на мамин этаж, чтобы узнать, как мама себя чувствует. А Бори стояла и смотрела на мигающие огоньки табло местной АТС. Потом она взглянула на сторожа, и того поразили ее глаза — строгие и такие горестные.
— Это я всему виной, что мама сюда угодила. И мне обязательно нужно ее повидать, — сказала она, не сводя со сторожа требовательного взгляда.
«До чего же, однако, отчаянная девчурка!» — подумал тот.
Мимо прошла медсестра, неся под мышкой истории болезней. Сторож окликнул ее:
— Сестричка, проводите вот эту девочку на четвертый этаж, в палату семьдесят шесть, к больной Штефани Иллеш.
— Сейчас? — удивилась сестра.
— Да.
Бори никогда еще не доводилось бывать в больнице. Ничего особенного: обычный коридор, длинная вереница палат — одна за другой. В воздухе стоял тяжелый запах лекарств, по коридору торопливо взад и вперед сновали сестры.
Хирургическое отделение. Пока она шла вдоль по коридору, на нее со всех сторон удивленно поглядывали, но никто ничего не сказал.
Вот наконец и семьдесят шестая. Бори отворила дверь. В палате лежали четверо. Три незнакомых головы одновременно, как по команде, повернулись к ней. И только лежавшая на четвертой койке больная не пошевелилась. Но нет, конечно же, она жива: видно было, как при каждом вдохе чуть приподымается легкое одеяло у нее на груди. Лоб и половина лица в белых бинтах, левая нога до самого бедра в гипсе.
Больные молча и пристально разглядывали неурочную посетительницу. И вдруг мама открыла глаза, повернула голову к Боришке и улыбнулась ей:
— Иди же сюда!
Бори подошла к маминой кровати с правой стороны. Мама дотянулась до нее и взяла ее за руку. Какое ласковое прикосновение!
— Это ваша дочка, тетушка Иллеш? — разом заговорили все три соседки, но ни мама, ни Бори не слышали их слов, не слушали их.
Бори наклонилась, поцеловала маму в губы. Сначала, чуть робея, нежно, затем горячо, крепко, до боли.
«Бедная моя девочка!» — думала мама.
— Все будет хорошо, — слышала Бори. Мамин голос был прежним, обычным, только чуть тише. — Все обойдется, Бори. Тебе разве не сказали?
— Еще пару недель, — Бори теперь услышала резкий скрипучий голос одной из маминых соседок по палате, — и танцевать будет твоя мамочка. Хотя перелом — дело прескверное. Да ты что же молчишь, девочка? Язык проглотила? Ни здравствуй, ни как тебя зовут!
— Папа как себя чувствует? Передай привет Цецилии и Миши, успокой их!
— Ты меня не разлюбила? — прошептала Бори.
Соседка возмущенно отвернулась. Ну что за молодежь пошла нынче! Нет чтобы спросить: не давит ли гипс, или что говорят врачи — так она с расспросами к матери пристает. Вот эгоистка! «Ты меня не разлюбила?» Это ей, видите ли, важно, а не материнское здоровье.
А мама смотрит на белоснежную простыню и слабыми, как у ребенка, пальцами гладит руку дочери, ее младшенькой. И она видит саму себя такой же девочкой: как она несет из лесу домой вязанку хвороста — большую, тяжелую, чтобы не ходить в лес по дрова дважды. А однажды случилось ей и заблудиться в лесу; она ведь не ученая, всего несколько классов кончила и меньше Боришки знает о разных там странах, науках. Но зато ей известно такое, что всегда знает лучше всех на свете одна только мама, потому что она — мать. «Итак, наступил этот час, — думала мама. — Честно говоря, я все время старалась оттянуть его приход, доченька. Но, видно, неправильно я делала. У меня самой он слишком рано пробил, этот час. Вот я и думала, может, тебе-то не стоит спешить… Но что ж, раз пришла пора идти — иди! Иди, милая, иди, крошка моя! И даже если за это мне суждено заплатить увечьем своим — неважно. Пришло время — иди!»
— Конечно, люблю, — спокойно, без всякой сентиментальности, казалось, даже суховатым тоном сказала мама.
А женщина на соседней койке, никогда не имевшая детей, возмутилась в душе: «Это надо же! Ноги ей переломали, а она, представьте, ни о чем больше говорить не хочет, как о любви!»
Неправда, говорили и о другом.
— Отпразднуйте без меня, но как положено и сочельник, и Новый год. И смотрите, чтобы у всех было только хорошее настроение! Доктор говорит, что мне придется тут еще долго полежать. Так что уж вы потерпите там без меня!
— Ладно, — сказала Бори.
— Соскучилась я по отцу и по Циле — по всем вам. А платье во всем этом ты не вини. И носи его! Слышишь?
«Они еще и о платье говорят. Потрясающе!»
В распахнувшихся дверях заскрипел колесиками столик-тележка: это сестра привезла завтрак.
— Посетители во время завтрака? — удивилась сестра. — Это что же, доктор разрешил?
— Я уже ухожу.
И Бори вышла, ни с кем не попрощавшись, не поцеловав мать. Женщина на соседней койке снова покачала головой. А Штефания Иллеш ни разу за все время не улыбнулась. Не удержалась и, горестно вздохнув, посетовала:
— Ну отчего она у меня такая?!
Спустившись вниз, Бори на мгновение остановилась в парадном. А над городом уже занялось настоящее зимнее утро: с синим небом, колючим морозцем и улыбающимся солнцем. За всю свою жизнь Бори, так пристально следившая за сменой своих хороших и плохих настроений, не помнила чувства, подобного тому, что охватило ее вдруг сейчас. «Будто села я вчера вечером на какой-то поезд, — думала она, — а он мчится вперед с бешеной скоростью, и я не успеваю даже прочитать названия проносящихся мимо станций и потому не знаю, куда еду…»
Бори зашла к технику-смотрителю, та раньше, бывало, и не замечала ее, а теперь сама вышла из-за стола навстречу Боришке, обняла ее, погладила по голове.
— Ты не стесняйся, заглядывай ко мне почаще и вообще давай нам знать, как там мама! А отцу передай, пусть напишет заявление на получение денежного пособия: в этом году премию за лучший участок вы, наверное, уже не сумеете получить, как бывало. Но это все пустяки. Главное, чтобы мама поскорее поправилась, а тогда все премии ее будут. Ну, беги, Боришка!
Дома, в парадном, нос к носу столкнулась с тетушкой Чисар. Та дотошно расспросила: где была, какие новости, а затем кнопкой приколола на доску объявлений записку: «24 декабря в 15.00 в квартире Чисаров состоится собрание-пятиминутка жильцов дома». И что только не выдумают? Собрание в самый канун праздника!
Проследовала к выходу госпожа Ауэр с красивой хозяйственной сумкой в руках.
— В три часа собрание! — напомнила тетушка Чисар.
— Видела, — улыбнулась госпожа Ауэр. — Время вы неудачное выбрали для собрания, милочка. В канун рождества у людей на такие дела совсем нет времени. Я, например, даже Сильвию не смогу к вам прислать: она как раз сегодня обручается со своим Галамбошем. Он приедет сразу после обеда. А у меня прямо голова кругом идет от всех забот.
После обеда? А вчера Сильвия сказала Боришке, что она сегодня встречается с Галамбошем в «Фонарике» и там представит своего жениха отцу!
— Вчера весь день готовились, уборку в квартире делали. Я даже заказать ничего не успела. В доме до сих пор все вверх дном. Полы натереть еще надо. У меня уж так заведено: перед рождеством обязательно делать генеральную уборку.
Если в доме затеяли уборку, значит, никаких гостей у Сильвии не могло быть: ни отца, ни его новой жены, и все ее пальто на месте — никакой родственнице она их не отдала. Завралась Сильвия, каждое ее слово — ложь, ложь и ложь!
— Но я со всем заранее согласна, милочка, что бы вы там ни постановили. Мне все равно. Я слышала, Боришка, у вас несчастье? Надеюсь, ничего серьезного?
Госпожа Ауэр снова улыбнулась. Но лишь сейчас, впервые за много лет, Боришка вдруг разглядела, что за этой ее милой улыбкой нет ничего, даже простого любопытства. Она промолчала. Госпожа Ауэр либо сочла ее молчание за ответ, либо и не ожидала ответа, только из приличия спросив, как себя чувствует мама, уже скрылась за дверью.
Дома Бори сразу принялась за работу. Она долго провозилась с плитой, растапливая ее; много времени заняла уборки, прежде чем квартира приняла обычный прибранный вид. Дров и угля было мало: вчера тетя Гагара сожгла весь их недельный запас. Поэтому, захватив с собой две корзины, Бори отправилась в подвал. Не любила она туда ходить. Нет, совсем не потому, что боялась, а просто не любила. Вот и сейчас, включив свет и увидев щербатые ступеньки лестницы, она почувствовала, как по спине побежали мурашки. Упругой поступью спортсменки — недаром ради Варьяша старалась в свое время — Бори стремительно сбежала вниз. И, только наполнив корзины брикетами и взглянув на эту же узенькую, очень крутую лестницу снизу, она поразилась: бедная мама, и как же это она каждый день таскает такие тяжелые корзины с углем?! А вдруг оступится, упадет? Мама же не занимается гимнастикой, не ходит тренироваться — ей только работать поспевай… В это время кто-то позвонил. Карой Иллеш сделал в доме такую проводку, что, если кто-нибудь вызывал дворника, звонок можно было услышать повсюду — на лестнице, во дворе, в подвале и даже на чердаке. Ведь мама постоянно работала где-то в доме, не сидела сложа руки в своей квартире.
